01.04.18
Среди проекций пустоты,
что заполняли все пространство
среди неона, стертых лиц,
колосьев черных проводов,
шел одурманенный старик,
шлифуя темный, влажный панцирь:
асфальт промок.
Ночь. Спазмом блик.
И бога вырвало дождем.
И шаткость ног.
Сводил на нет
усталый, мутный, старый разум
играя коликой в боку,
сверлящей пористую плоть,
неверный друг, но бдящий враг,
скулящий пес-сорокоградус.
Забытый сын и полый фат.
Как метрополитен кротом
вгрызался желтыми зубами
двух фар в изнанку, червь-тоннель
и линии коммуникаций
клубком сопели под землей.
Пустые точки главных станций,
дороги бледно-синих вен,
и рельсы вырваны с корнями,
ржавых вагонов низкий стон.
Старик забыл, как его имя.
Сверчок луны обволокла
изорванная в клочья кожа
седых и тонких облаков.
Весь мир — одна большая сопка,
облезла белая кора
окрашенных вчера построек.
В груди болит, там вскрылся шов:
заштопанное леской сердце
снова торчит из-под ребра,
и наполняется цветами,
скалится краской снова мир.
Он грубыми, в грязи руками,
пытался снова запихать
сердце обратно, но не вышло,
и контур труб завода вил
вдруг стал очерченным и страшным.
Старик упал и зарыдал.
Сдирая бледными руками
грязи налет с зубов земли.
И не понять, или напиться,
или прохожего обнять.
Дым крепкой сигареты вился,
и дождь скрывал зардевший стыд.
Старуха-жизнь дает кнутом по
напомаженным запястьям,
тупой улыбкой легла боль
на изрыхленное лицо.
Мысль в семантический предел,
старик лежал дрожа и сжавишсь.
Ведь быть живыми так же сложно,
как быть убитыми легко.