18.03.18
Стены, шкафы, зыбкий мир, десять вечера.
Одеяла и простынь. Кровать. Твой парфюм.
И душистыми внутрь еловыми ветками
прорастает твой взгляд, звонкий смех, холод рук.
И тревога с тоской расплывутся синергией,
заполняя пустоты и дыры от пуль.
И объятья твои пахнут розовым клевером,
а мои же как черный, кипящий мазут.
И пройдется по спящим изнанки подстанциям
автоматная трель, всех жильцов разбудив.
Я пытаюсь заклеить твоим лейкопластырем
свои раны на теле. Можженную жизнь
собирать по кускам. Измерять километрами
и секундами то, что впустил я в себя
бесполезно. Людскими системными мерами
объять чувство. И телом усталым скрипя
я поднялся с кровати, прошелся по комнате
и салют за окном грохнул в сизую высь.
Из домов слышны возгласы вялые, сонные.
По тропинкам заснеженным тени плелись,
будто в лимб уходили, смирения полные.
В руках тремор, но вспомнив улыбку твою
я унял свои руки. В твоей невесомости
я рассеялся, умер, застыл, потонул.
Обрел новую форму и метаморфировал
Я был жестью, теперь — закаленная сталь.
И огромными, черными, острыми пилами
стоял контур высоток. Внутри тебя — сад,
обрамленный вьюнами, заросший деревьями.
А внутри меня — голые ветви и рвы,
город после бомбежки и лысые прерии,
там воронки, порезы, чьи-то следы
бороздами от гусениц. Холденом Колфилдом
я брожу от мотеля к мотелю и в бар
заходя
превращаюсь в Чинаски. И бомбами
изрыхленная, с порванным небом душа
рядом с твоей обернется всей радугой,
будто принял полтаблы МДМА.
Заполняет водой водородные кратеры,
превращая в озера. Больные поля
медуницей, зеленой травой, одуванчиком
обрастают. В фиолетовых обертонах
из старика регрессирую в мальчика.
Как отступают тревога, тоска
в подкорки, в пещеры, в слои подсознания,
оставляя лишь легкий осадок, а я
стою, как дурак, в потолок улыбаясь и...
Всю ночь простоял. Занималась заря
и я рухнул в постель, даже не раздеваясь.
Я спокоен, я счастлив, я счастлив и юн.
Мне плевать, сон это или реальность.
Одеяла и простынь. Кровать. Твой парфюм.