04.03.18
Плоть берет свое. Затяжка сигареты как выстрел в висок.
Пьяный бог смотрел перекошенной рожей трехэтажного неба.
И чуть ниже ключиц жгущим порохом стыд за порок.
Я устал от всего. Слепой, грязный, побитый и старый калека.
Мои волосы-прутья впивались в покошенный годами лоб,
мои руки-протезы вцепились в горячие красные щеки.
Я поддел твоим острым как ложь канцелярским ножом
свои вены честности, я предел перешел своего болевого порога.
И весь смысл моих по-апрельски изогнутых слов
ели, жадно глядя, барракуды желания стаями,
собираясь как минимум по три. Иначе придумать не смог
способ как сделать так, чтобы ты мне всегда улыбалась.
И некрозом души по всей сути подкожного. Стебель репейника.
Покрасневший от соли, зудящий и рваный порез.
Вместе с северным ветром занесет в грудь тоску тебе.
Но я рядом. Всегда. В твоей светлой, хворой голове.
Хоть внутри у меня лишь листы зимних крыш шифонерные,
что впивались осколками в красную, грубую плоть
и торчали из сердца пионами бледными, серыми…
Оно так слабо билось и я грязной леской заштопал его.
Плоть взяла свое. Поезд отходит от скованной станции.
На путях лежит слабый, прожеванный темнотой свет:
фонари светят в ночь сороковаттными лампами.
Только помни:
я всегда рядом.
Привет, прощай,
снова привет.