Будильник мой стоял на "без пяти"... Какого часа - суть совсем не в этом.
Но вот уже дымилась сигарета - привычки утра воспроизвести, и кофе, как обычно, с молоком, и пара строк, в тетради, как обычно, инъекция свободы, подключично, таблетка правды. Внутрь. Целиком. И вроде идентичный ритуал, стотысячный по счету, шёл по плану, хочу сказать, в нём не было изъяна, за исключеньем вредных прилипал - лучей, тянувших нити с неба вниз. Один из них запутался на ветках, другой проник в тетрадь мою, пометкой, и спрятался. Читаю: "Улыбнись!"
Но самый шаловливый, тонкий луч, шныряя по углам хрущевской кухни, щекотно замер у меня на ухе, полз под сорочку, солнечен и жгуч.
- Да как ты смеешь! - выкрикнула я, - нарушить мой обряд, веками ставший моей...
- Привычкой?
- Нет, намного старше - религией и смыслом бытия.
Но луч не унимался и писал, в тетрадь мою, слова любви и боли. Его гнала я. Луч же, поневоле, усталый, на закате исчезал.
Так продолжалось год, а может два. Однажды небосвод настигли тучи и, преданный мне, шаловливый лучик мою тетрадь покинул. Навсегда. И не было щекотки в волосах и тёплых рифм, в тетрадке пожелтевшей. Его уход, внезапен и безгрешен, остановил ход стрелок на часах. А утро, пробиваясь сквозь окно, ломало, исковеркивало почерк, и стаи облаков из серых клочьев темнели, как чернильное пятно. Зловонный дым висел над головой, и горький привкус кофе стал противен.
Ещё одним стихом в моём архиве, ещё одною пройденной чертой - то утро мне запомнилось навек.
А этот луч - метафора. Как проблеск той истины, что есть примерный образ. Возможно, это даже человек.
А может луч, на самом деле - я, кому-то надоедливая данность... Но если я люблю, то мне осталось, расправив неба мятые края, условности списать на страшный рок, простить и безразличие, и холод, не ожидая дня, когда позволят хотя бы просочиться между строк. И значит, назначение в другом: принявшим нас - быть светом в каждом утре, отвергнувшим - быть просто светом, мудрым, в отсутствии безвыходном своём.