Есть то, о чем я не могу писать,
пока не доучу, допустим, птичий
насмешливый пронзительный язык
без словарей и прочих упражнений.
Его слова наивны и светлы:
закрой глаза и повторяй за мною,
но помни: что с закатом значит «осень»,
с рассветом превращается в «весна».
Произносить не легче: сделай вдох,
пусть струны арфы вытянутся в горле,
и вспомни, что любовь подобна смерти,
и зазвучи, и в звуке задохнись.
С тех пор, как я учу его, мой слух
настроился на звон цветущей липы
и отторгает прочие слова,
которые я прежде так любила.
Я снова прихожу к тебе домой.
Там холодно. Зима грызёт деревья,
ты говоришь мне что-то; но на птичьем
звучат похоже «стой» и «уходи».
Переведи меня на твой язык,
переведи меня через дорогу,
я так хочу сказать тебе, что я…
Но я не помню слов, что шепчут люди,
зажатые меж тесных зимних рам
в томительном, горячечном ознобе
под музыку кипящей батареи,
в стеклянной клетке выбеленных стен!
Я – Филомела, лавровая ветвь,
я – Дафна в соловьином оперенье,
скажи мне, что твердят на грани сна,
какие песни посвящают страсти?..
Вот то, что было прожито давно:
когда я прохожу во тьме по парку,
ты следуешь за мной. Я слышу листья,
подёрнутые инеем и тленом,
но стоит обернуться – пустота.
Ты существуешь и не существуешь,
такого слова не бывает в русском,
(другое есть, но я его не помню,
весьма невразумительный глагол).
Когда-нибудь я позабуду всё
расплывчатое, тёмное, простое
и клёкотом наполню этот дом.
Не вслушиваясь в лиственную речь,
я буду рвать сиреневые фразы;
отброшенные мною на асфальт,
они твоё всегда слагают имя:
бескрылых букв бессмысленный набор.