Пришел Маяковский
и бросил
себя, словно кость
собакам: «Нате!»
Ему не кричали:
«Просим!»
Он был здесь не гость
среди поэтической знати.
Ворвался
стихом каленым,
словом,
разящим насмерть.
Взлетел
над толпой окрыленным
на душ человеческих паперть.
То был не их Маяковский:
гимнов не пел раю,
не звал в слезливые топи,
но твердо считал:
- Знаю!
Знаю – любовь бессмертна!
Знаю – люблю человечество!
Знаю – пожертвую сердцем
ради тебя,
Отечество!
Как пахарь зерно в пашню,
слова бросал в наши души.
И пробивалось сквозь камни
слово – магнит:
- Слушай!
Слушай!
Я – жизнь и смерть вместе!
Я – это наши песни!
Я – это наши будни!
Я – это люди, люди…
Разные:
прекрасные и безобразные,
духом нищие и богатые,
нелюбимые и любовью распятые…
Разные…
Но такие одинаковые по плоти:
хрупкие и недолговечные.
И очень печалился:
- Вот вы живете – не живете,
а жизнь такая короткая,
беспечные!
Среди поэтической знати
считался ненужным, грубым.
От боли хотелось кричать им,
но лаем сводило губы.
- Люди!
Мы же друг друга любим!
Израненным сердцем страдая,
сомненьем, обидой мучась,
себя до основ разбирая
и вновь громоздясь, кучась,
он шел к нам решительным шагом,
плечо против ветра поставив…
Да разве можно иначе
глыбищу эту представить!?
Он в нас слишком здорово верил.
Он нас почитал святыми.
Для нас он свою Россию
берег словами литыми.
Он нам завещал быть счастливыми,
все беды за нас приемля.
Для нас врачевал и пестовал
израненную свою землю.
А чем мы ему отплатили?
Понять не сумев, отвергаем…
Его завещанье забыли
и веру не принимаем…
А может, нам просто стыдно:
надежды не оправдались…
И за себя обидно:
какими ж мы оказались…
Но вдруг
Маяковский выйдет
и скажет:
- Канючить хватит!
Он души из нас
вынет,
сорвет словеса-платья.
Он нас не простит за Россию,
с которой мерз, голодал!
Он нас не простит за Россию,
которой себя отдал!
Так пусть же стыдом обжигает
за мелочность наших буден.
Простите нас, Маяковский!
Путь к истине слишком труден!