<...>
В том безграничном чёрном космосе, надежды,
Которые всё носятся, пытаясь сделать из деревьев сталь,
Поступки человека вроде бы безгрешны,
О чём мне будет бесконечно жаль.
Но что же это я?
Начать мне надо бы с того, или закончить?
Предвосхищая твой восторга зов.
Или же зёв?
Давай посмотрим,
Терпения набирай в карман,
И мы, мой друг, начнём,
Как все истории, моя начать имела смелость раньше,
Чем ты, наверное, родился,
И умрёшь,
А толику же правды постараюсь передать в ней.
И обещаю-
Не уснёшь.
Так вот, с чего же мне начать?
Начну, пожалуй, с Бэкона:
"A bad man is worse,
When he pretends to be a saint."
Как жаль, что юношей посеять,
Не смог я мудрости тех строк.
Сих строк, на кои лишь смотрел я свысока,
Не замечая мудрости былого земляка.
Я в тот период был наивен, слаб,
А жизненные встряски,
Подавно не чесали волосатых лап,
Не придавали для меня своей огласки.
Я был не солоно хлебавши жизни раб.
1.
И думается мне, что план для изложенья мыслей,
До ужаса так нарочито прост:
Не оставайся безучастным к миру,
И он покажет где таится твой душевный рост.
Любовь, сознание надежды,
Осознанный невыбор грёз,
Реальность, та, что кажется нам блажью веры,
Вдруг оградит тебя от града слёз.
Ты будешь изнывать от лени,
От жалости к себе, так пожирающей тебя.
Но твоя воля, кажется, немая,
Не даст тебе остаться там,
Остаться умирать во тьме,
Лишь одного себя любя.
2.
А что же я?
Я был всё также, правды не тая,
Сосудом немощне;йшим,
Полнейшим желчной зависти-
Слабе;йшим.
И тихо подбираясь,
Словно подходя издалека,
Не опасаясь,
К нам подходили времена,
Которые в миру останутся на все века.
Ну а ко мне пришла пора,
Пора учиться,
Сказал мне вдруг отец,
И мать, поглаживая шпица:
"Уж ты прибавил пару футов,
Заплатим за твою учёбу пару фунтов".
И я собрал,
Собрал пожитки,
Остатки совести,
Остатки детских слёз,
Меня отправили смотреть в Италию,
Что день грядущий нам принёс.
3.
Осенний день.
Осыпавший себя прекрасною порою паровоз,
Прорвав оковы лета зноя,
Везёт студентов на погост.
А к вечеру, осенне-летний зной,
Уж окончательно определился,
Закончив свой погодный перебой,
Холодною грозою разразился.
Тогда и я, подвергшись этой буре,
Закутался в мой тёплый плед,
Поддался меланхолии раздумий,
Пока так тихо умирал плацкартный свет.
4.
Как часто ждём мы ночи, ожидая,
Что лишь тогда мы станем честными опять.
Отбросив шкуру лицемерья,
Мы повернём вдруг день прошедший вспять.
Ведь только ночью чувствуем и ощущаем,
Мы не сжигаем вокруг нас мосты,
Уставшие, но столь покорные,
Мы с ближним перейдём вконец на "ты".
5.
Так думая, меня вдруг охватила дрёма,
Накинул мне на голову глубокий сон мешок,
Предвосхищая "радость" раннего подъёма,
Мне бодро сказал: "Спи,- ночной сверчок"
5.
И тихо подбираясь, словно неудачник-партизан,
Наш поезд подошёл к перрону и остановился-
Он устал.
Сквозь отпечатки по;лночной грозы,
Нарушив данный осени обет,
Так неожиданно пробился солнца свет,
И осушил остатки дождевой слезы,
Весь город на ногах,
И модный итальянец, с нашивкой на плечах,
Мимо пройдя мне показал свой лоск и глянец.
Словно сказав:
"Ты тут чужак, ты иностранец".
6.
Пройдя со сто шагов по площади Вероны,
Я оказался "дома" и опять,
Закинув вещи в уголки шкафов престранных,
Я начал думать, где еды достать.
Как так бывает, что чужие страны,
В своей фальшиво-нарочитой: "Туристлер ичин!",
Уничтожают гостеприимство чужестранцам,
Без видимых на то причин?
7.
В моём рассказе скромно-скудном,
Не будет никаких имён,
А только исповедь,
Заметки моего немого дневника,
Не нужен мне читательский поклон.
Что есть наш новый и "продвинутый" читатель?
Почаще, это муха - не копатель, она не ищет отклика в душе,
А лишь питает серой массы пожелания,-
Пустое глупое клише.
8.
Холодным зимним днём 38-го года,
Я начал понимать неписанные истины себя,
Забавно, но в тот день я повстречал тебя.
И будто разом сам сменил внутри погоду.
9.
А что запомнил я из зимней той поры?
Укутанные старой шубою любимые мной руки,
С тех пор как взял себе их на поруки,
Давали пищу для ума, и говорили мне:
'Расти пора".
Вот я и рос, учёбой "итальянской" увлечённый,
Рутина, знаешь,- пища для ума,
И в ней как на дрожжах растёт мужчина,
Уж ежели её он превозмочь способен,-
То пришла пора.
10.
Весна - крестьяне, торжествуя, по голень застревают все в грязи.
Их дети, остатки снега лишь почуя,
Плетутся хныча позади.
И как уже у нас так поведётся,
Тут тёплая пора тому не будет в правде брешью,
Уж если не подохнешь, так привыкнешь,
А не привыкнешь - всё равно помрёшь?
Вот так и я, уж возмужавший,
Как прежде не привыкший,- молодой,
С моей единственной "Клариссой" обручившись,
Мечтал вернуться, наконец, домой.
11.
Спокойно облачившись и поддавшись,
Послевесенней наготе,
Лето в активной фазе буйства красок,
Предстало вновь в привычно-томной красоте.
Как много было планов и волнений,
В преддверии того, что зной свободный принесёт.
Молоденькие лица школьниц,
Пудра тарталеток ,
Покрыл веснушек переплёт.
12.
Как говорится, не судьба,
В задворки дома захолустного,
С повадкой гнусного нутра,
Вдруг постучался гость никем не званый-
Ведомая "майн Фюррером" война.
А первого числа знакомого нам года,
Прохладный летний мир прервала непогода,
Не просто непогода - буря,
Кроваво-красных,
Человеческих осколков сентября.
13.
Не знает правого,
Не ведает кто из N-ых вдохновителей неправды оступился,
Она лишь неотступно пожирает лица.
Сознанье тех, кто рядом лишь стоял попутно изломив.
Война не есть подруга бравого солдата,
Которая припоминает ему слово "долг",
Она - не плод творца и не убийца -
А лишь в руках оружие убийства
Давно усопшей совести вдовца.
Вдовца, быть может, сына своего отца,
Который, испокон веков,
Придерживался "совести" закона:
Закона нет, есть только справки о доходах.
14.
В пылу стремительных событий,
Я не успел подумать как же поступить мне,
Согласен я или же нет с усатым тем шутом,
Меня отправили на фронт.
15.
Что было там?
Давай обсудим,
Отчёты обо всех смертях,
О сломанных, вовек забытых судьбах, людях,
Которые пытались не забыть вкус мирной жизни на губах.
16.
Год первый,
И первая вылазка "муссолинской" чехардой,
Основанная прототипом "мира"
Окончилась грядо;й снарядов вразнобой,
И знатной схваткой у залива.
Не понимал тогда я или не хотел,
И как же так?
Того лишь, что, чем дальше,
Иду "спасительной" походкою я в строй,
Теряя вместе с тем мой человека облик.
Я был себе мессией, был героем,
Направо и налево головы кромсая,
С напыщенным и бравым тем настроем,
Что мир от "не арийцев" зачищая,
По правде мост добра построим.
И как забавно так выходит иногда,
Что глупость человека и война,
Так несозвучны в стихотворной форме?
Хотя и состоят в литературной норме?
17.
Вот год второй пошёл.
И твой писатель,
Укромно-скромного столь городишки обыватель,
Хоть ненадолго, но домой попал.
И видели бы вы,
Ах, сколько счастья!
Спустя перенесённые ненастья,
Мои подарки вкупе с появленьем сына принесли.
Присев в углу, за пинтой сидра,
Я целый вечер толковал,
О том, что видел, и кого встречал,
О том, как разрослась палитра опыта,
Со времени моих начал.
Итак, с семьёю попрощавшись,
Я возвратился к быту бури с кровью.
Так тихо с тыла подобравшись,
Мой третий год войны пошёл.
18.
Ты скажешь: "Вот же диссонанс",
Какой же лицемер покорный твой слуга,
Который, в купе красноречия, профан,
Не смог слова да с делом сопоставить.
На что я рассказать посмею,
Прескверный случай
Что полярно изменил мои идеи,
Не повторяется такое дважды -
Уж поверь мне...
19.
Дождливый летний день 43-го.
Оккупация.
Консервация,
В своей дряной природе,
Под нашим "скромным" Фюррера началом.
Непогода.
Еврейского происхожденья мать, бегущая в слезах,
За тройкою немецких франтов в сапогах.
Мольбы, переходящие в угрозы,
Истерика и детский плач.
Там девочка, десятка отроду годов,
И её жирный,
Похоте;любивый пьяный вдрызг палач.
Разорванное в цветочек платье всё в крови,
Известно от каких манипуляций,
А маленькая леди Бовари,
Стала похожа на любительницу плотских ассигнаций.
И материнский истеричный крик: "Меня возьмите!",
Прервал короткий данный ей отпор:
Два выстрела в упор,
Два тела -
И был таков амбассадор.
А наблюдающие два приятеля убийцы,
Такие же свиноподобные арийцы,
Лишь громко рассмеялись,
Комментарий приложив:
"Ох, мастерски; ты, брат, еврейских шлюшек уложил"
Кто слаб душой, тем ложь нужна.
Едва ли проще будет думать.
Анализировать и прощать,
Осознавать.
Что в скромности и есть вся сила ?
Ведь в правде нет ни расы ни фальшивого нутра.
В ней лишь любовь, сознание надежды и добра.
Гораздо проще жить грезо;ю исключительности стада,
Без задней мысли нож вонзая в спину брата.
В глазу не замечая уж подохшего бревна,
Там, где Фемиды тихо умерла вина.
То происшествие, с примесью оско;бины в душе,
Вдруг разом на лице разбила розоватые очки,
В секунду осознал, почти:
"Беги!
Ты ведь не там где нужно,
Ну же!"
20.
Вот год войны четвёртый по пятам,
И первый дезертирства,
Скрывался, бегал по полям-
Как заново родился.
Недолго бегал, оступился,
Искрой старинного камина,
Тот аппарат железа на меня не поскупился,-
Мина.
21.
Две стороны одной медали,
Одна победа,
Миллион смертей,
Не буду уточнять детали,
Ведь все мы видели войны детей.
Что даст мне будущее?
И что предложит?
Скупую жалость лицемерных добряков?
Ведь никогда и не был я к тому готов.
Ушёл туда на хлипковатых,
Немного детских двух ногах.
Вернулся же под ру;ку с деревянными друзьями -
Костылях.
22.
Весь мой покой - в твоих глазах,
В них сотни тысяч звёзд,
Покорной и холодной глубиною слёз
Окутывают и хранят во снах.
На поле битвы, среди смерти,
Лишь порох, дробь и пыль помешаны в крови,
Все ищут Бога, верят, ожидают,
Что только Он избавит их от роковой судьбы.
И, сидя в грязном и заснеженном окопе,
Я не боялся смерти,- хоть та ждала,
Насмехаясь впереди,
Все твои письма здесь, и лишь они на каждом повороте,
Оберегали, ждали, лёжа в камуфляже у груди.
23.
А когда я вернулся,
В единственное из моих пристанищ,
Оставив след измученной победы позади,
Меня ждал мой верный солдат и товарищ,
Со мной осталась только ты.
24.
События, изложенные выше,
Не что иное как история,
Положенная на стихи,
Читай, смотри.
И думай сам,
Сейчас ведь куча шарлатанов сплошь,
Которые пытаются надуть читателя,
Что тонкой мысли есть титан.
Заплесневелый хлеб или же марципан,
В написанном ищи ты отклик сам,
Прикладывай к себе, как подорожник,
Ищи где пища для ума,
А где же пресная, унылая вода.
<...>
Морали нет?
Возможно, повторюсь я вновь,
Все войны и трагедии не уничтожат жизни свет,
Ведь пребывают три сии:
Надежда, вера и любовь.
<...>