Алмата - котел народов,
днище – низко, горы – близко,
резкий климат, кроткий норов,
не Кавказ как в русских книжках,
что отец мне вслух читает.
Во дворе живут индейцы –
красные, их охраняем
перед белыми, корейцы
и партийцы, немцы, воры,
Узбектер. Раз в месяц – танцы
под баян и разговоры
до утра. Нет иностранцев.
Гостья из Уфы - прабабка
с книгой, в школе запрещенной,
мне обмолвилась украдкой,
что татарин был крещеный,
стало быть - брак невозможен.
Прадед был башкир. Молчальник
в форме железнодорожной,
часовщик тревог вокзальных…
Я его совсем не помню,
кроме глаз зелено-острых,
напряженных и проемных,
как у дочерей, глянь-сестры,
скрип сапожек по паркету,
книжки о любви и прочем,
вера в университеты
всем переменила почерк.
Веселы и незабвенны -
лет тридцатых цвет подснежный…
Лишь одна из вас военный
мор пережила. Прилежный
дед-детдомовец не верил
в „Да“ из уст твоих лилейных.
в Карла Марла интерьере
помню ваш портрет семейный:
вклад уфимский – фортопиано,
почти пуд большой советской.
Бабушки кардиограмма
не терпела буквоедства
дедова. Очаг священен
был тогда, судьба - от бога,
злу ответ - непротивленье
сталинизма развитого.