- Я умираю... Я умираю... Я умираю. Мне незачем жить, - невнятный шепот предварил просыпание, симпатичный носик шмыгнул. Рука спросонок опрокинула звенящий будильник, нашла его, прижала к груди и надавив кнопку пальчиком, заставила затихнуть.
"Чудно так", - женщина зевнула и тыльной стороной ладони потерла глаза. Открыла один, а потом другой глаз, вытянулась в постели, поставила будильник на тумбочку и вздохнула:
- Почему умираю? Такое чудесное утро и вдруг - умираю.
- Здравствуй утро! Здравствуй лето. Вот и я. Пора вставать.
Память что-то настойчиво напоминала, ореолом расплывающегося из мужского в женский образ, переплетающийся с тяжёлыми звуками мужского голоса. Голос вплывал в тело, объединяя свой образ с извлекаемыми собственными звуками в мерцании уличного фонаря, исчезающего в лучах утреннего солнца. Иллюзия исчезла.
- Мне незачем жить! Мне незачем жить. Мне незачем жить... Мне незачем жить!.. - женский речитатив утонул в женском недоуменном виде.
Испуг заставил женщину подпрыгнуть, сбросить с себя одеяло в новом красивом тигровой расцветки пододеяльнике, (одеяло, между прочем, пуховое - гордость хозяйки), обеими ножками впрыгнуть в тапочки.
Женщина потянулась, поправила шёлковую ночную рубашку с кружевами и помахала пальчиком в сторону будильника.
- Ты не имеешь права так говорить. Никакой квартирный вопрос не вправе решаться одним твоим приговором.
Женщина, удивлённая внезапным пониманием ассоциации, посмотрела на пальчик, вытерла его о ночную рубашку остановилась, пройдя пару шагов, возле напольной вазы. Достала из нее бордовую розу, понюхала и вбросила обратно.
Глаза женщины сузились и потемнели, обременные воспоминаниями.
- И это все ты! Это он - мне, - женский пальчик уткнулся в собственную грудь.
- Как и не был! Это он - о себе, - женский пальчик повернулся и указал на молчаливый будильник.
- Итак, он ушел. Нет его, - женщина замахала обеими руками и убежала в ванную.
Что-то упало - кажется, зубная щётка. Выскользнуло очень мокрое мыло и тоже шлёпнулось в ванную.
Испуганные, полные понимания глаза, смотрели в зеркало Мойдодыра. Женщина потерла ладошкой стекло зеркала и, с зубной щеткой в руке, села на краешек ванны.
- А зачем пустой телефонный разговор? Беспричинная агрессия? Не понимаю, - женщина взмахнула головой, отгоняя неприятные ощущения холодного страха и отчаянно торопясь, аккуратно почистила зубки, сбросила ночную рубашку на дежурный крючок и впрыгнула в ванную, под душ.
Под журчанием теплой воды женщина ожила.
- Я не рада звонку? А ты кто мне? Уже никто, - бормотание прерывалось то поиском мыла, то зачем-то, мочалки, - И по какому делу? Да ещё и с массой сплошных намеков. А почему намеки? Да, да, да! Ты говоришь комплименты от которых холодно и ... умирают глаза, - испуганная женщина вытянулась и посмотрела опять в зеркало; решительно повернула сразу оба крана смесителя.
- Твой смех и голос режут и диссонируют с ощущением тебя.
Огромное пушистое полотенце полностью закрыло тело и вместе с хозяйкой мокрыми ножками пошлепало в комнату, где на кресле лежала рабочая одежда офисной служащей.
- Нет, ты - садист. И зачем его слушать? - женщина заглядывала уже в комнатное настенное зеркало, одевая в ушки купленные, по случаю премии, новенькие такие сережки с двумя приличными бриллиантами в каждой серёжке, в дополнение, естественно - ну, к очень красивому, естественно, по аналогии, кольцу на среднем пальчике левой руки. Одной премии оказалось недостаточно, на помощь пришла сберкнижка, которую, слава богу, никто больше не контролирует.
- А надо было не любопытствовать. Всего-то - что ты хочешь? Говори быстренько, а то у меня завал работы. Нет же, сностальгировала, пригласила. А он приехал не один, а с мадам. Убийца!.. Но она - не красивее меня. И не умнее. И вот, что уже даже мне понятно и естественно - не добрее меня. Ах, мадам, проходите. Вы - дома. А имени нет почему? А "дома" - это кому?
Руки нервно рвали и комкали косметическую салфетку; комкали и рвали... Влажно блестели глаза. По-видимому опять придется умываться, а то от туши будет пошипывать и дискомфортно стянется лицо.
Ах, работа! Ты - не только необходимость иметь деньги, особенно в одиночестве, без мужа - имеется в виду, но с уже подросшим таким сыном с возросшими, ах как, потребностями. Ты, работа - ещё и потребность в общении с людьми и в соответствии и им и самой себе.
- А вот у тебя сын. И он у тебя. И он только твой. А моего только фамилия, - женщина поперхнулась, поправила шарфик, выглядевший вполне пикантно вместе с деловым костюмом, - это он - мне. О сыне. Отдала бы сына. Это ему. А почему? А вот и резон: сын жениться - ты, тоесть я, ему не нужна.
Женщина закрыла глаза, спрятавшись от нахлынувших воспоминаний и мелькающего ухмыляющегося лица бывшего мужа, никак не желающего разводится, из которого извергались грязные ругательства и угрозы, которые он называл кодами. И все это на фоне дикого, в своей неуместности, смеха мадам.
- Да, ты был. Это не приснилось... А сыну я и так не нужна. Взрослый уже. Кстати, как он, мой милый? Спит или уже проснулся?
Женщина аккуратно открыла дверь комнаты сына и заглянула внутрь. Все нормально - сын дома и спит. Лисья мордочка женского лица довольно хмыкнула,осмотрела комнату и удалилась в прихожую с удовольствием на лице.
Жёстко громко звякнул открываемый дверной замок. Женщина подхватила, стоящую на калошнице сумочку, купленную по случаю где-то в районе пассажа и выпорхнула за дверь, тихонько щёлкнув замком этого препятствия на пути в мир и из него.
Лифт, позвякивая поднимался откуда-то снизу. Его позвякивание приближалось и вырвалось из тела образом позвякивания в мужских руках связкой, ключей от квартиры, дачи и гаража; пустые, широко раскрытые глаза и подрагивающий рот, вокруг которого, казалось, то с одной то с другой стороны, внезапно возникало криво ухмыляющееся лицо мадам с пятого этажа. Вроде так. Ее скрипучий смех захлебнулся в словах мужа:
- Но не это главное. Не это, - он повернулся, освобождая мадам от зрительного препятствия, отсчитал ровно два шага туда и два обратно, повернулся и повелительно произнес:
- Он, сын значит, жизнь его значит, стоит двух твоих суженых-ряженых. Или как там? - повернулся к мадам и не найдя поддержки, продолжил, - А двух? И он, сын значит, уйдет в свою квартиру, в свой дом. А дом, понимай как хочешь. Вот на ее условиях и уйдет. А ты - молчи, - сразу обеим - и мадам и немадам сказал, притихший муж.
- Дом на даче и квартира. Его квартира, в его доме. И понимай как хочешь, - просто отчеканила мадам, называющая себя совсем недавно женой бывшего мужа, хотя он ещё неофициально бывший, и тоже притихла.
Муж повертелся по комнате и, напоминая хорька или, скорее скунса, довел себя, таким образом, до состояния нормированной злости и пшыкнул:
- Я злюсь. И брезгую тобой. И презираю тебя. И не нуждаюсь в тебе. И, - муж поднял вверх указательный палец правой руки и уставясь в него, продолжил, - это - он. Он! Твой сын.
- А ты где?
- А меня нет. Не-ет, - муж, разведя руками, по-киркоровски стремительно прошёлся по квартире, повернулся и, копошась, достал из кармана связку ключей.
Потрясенные ключи громко позвякивали, дрожа мелкой дрожью в руке мужа:
- И этого нет. Все мое. А ты, ты... Тебе незачем жить. Ты ушла, ушла, ушла-а-а в одна. А одна - в нигде, а нигде, (аут), в гробу. И ты слушаешь, слушаешь... И вот он апофеоз твоей жизни - он - сын и он - не свет твоих дней, он ушел, а ты, ты станешь старой потаскухой, убиваемой соседями. Они уже готовы к этому.
Женщина встряхнула головой, прогоняя неприятное воспоминание, испуганно оглянулась, посмотрела уже на свет светофора вздрогнула, отшатнувшись от визга резко притормозившего, но все равно промчавшегося мимо автомобиля.
Визг тормозов автомобиля продолжился женским визгом мадам с расплывающимся лицом и широко, по-лягушечьи открывающимся ртом.
Женщина смотрела на туманные движения обеих людей в прошлом, закрыв уши ладонями и упрямо-твердо глядя на внезапно уменьшившийся нос мужа, совершенно спокойно сказала:
- Я хочу слышать и слушать. Я хочу понимать кто ты. И это все из-за квартиры?
- Не только, - донеслось из угасающей в незнании памяти и растворилось в сигнале приближающегося автобуса.
- Абсурд! Чушь, конечно! - женщина посмотрела на часы, никак не зафиксировав время, запрыгнула на ступеньку открывшего дверь автобуса и закопошилась в своей сумочке в поиске кошелька, в котором, как помниться, лежит "Тройка".
- Но, надо обратить внимание на свободное время сына. На его мнение обо мне. И заняться, когда-нибудь, решением всех этих самых квартирных вопросов.
Женщина глубоко и тяжело вздохнула:
- И все. Все турникеты пройдены. И можно будет жить. Как хорошо, что есть работа и свой дом.
... За окном мелькал хорошо знакомый пейзаж окрестностей и... совсем не давили новенькие туфельки, приличного формата, на каблучке, упаковывая в кожу женскую гордость.
2о18г.