Одни жизнь измеряют годами, другие событиями. Сегодня 10 лет, как умерла мама. Спустя 4 года я описал, как это было и спустя ещё 6 лет достал свои воспоминания из потаённого уголка.
Пожалуй, надо рассказать, как умерла мама.
Кому? В первую очередь себе! И во вторую, и в третью, и во все остальные!
Для чего? Ни для чего!
На многое в нашей жизни не надо искать ответы! Сама жизнь нам всё расскажет! Надо научиться слушать! Внимательно! Ничего не пропуская! Второй жизни не будет!
Но заглядывая вглубь себя, я хочу, чтобы она там - на небесах знала, что её вспоминают и жизнь её не осталась незамеченной, или забытой. Как быстро стирается наша память! Ячейки её заполняются новой информацией. Огромное количество информации постоянно обрушивается на нас. Мы бежим, а когда прибегаем, считаем, что опять надо бежать, бежать и бежать. Куда и зачем? Порою нас это меньше беспокоит, чем то, что, остановившись, мы опоздаем. И мы всё время опаздываем. Расстраиваемся. Сожалеем.
Всё случилось на даче родителей, в СТ «Талице-Кощейково». Это в поселке Лесной, съезд с Ярославского шоссе. У родителей было 12 соток и небольшой двухэтажный дом, сложенный частично из кирпича, но в основном из бруса. Мы редко там бывали, и я виню себя за то, что ни разу, да-да, ни разу, на этой даче не устроили ни пикник, ни шашлычков не пожарили. Я, просто, урод. Теперь я это понимаю. Столько лет прошло и не найти вечера посидеть с родителями на даче. Почему? Сам толком не пойму. Ведь родители строили эту дачу, чтоб ими гордились их дети, то есть мы, а мы даже не нашли время провести с ними вечер, не то, чтобы пожить с ними на даче и оценить их старания. Да и дочка моя там была несколько раз, не пойму почему? Ведь мы не настолько избалованы, чтобы придираться к недостатку удобств!? Ведь мы не настолько бедны, что самим не устроить праздник!? В чём дело? Почему? От этих мыслей у меня даже жар какой-то.
Много работы, постоянная спешка. Не помню, чтобы было предложение. А оно было нужно? В последнее время, при жизни мамы, я туда часто ездил, но в основном для того, чтобы её привезти туда или забрать оттуда. Почему не возникало мысли провести там хотя бы полдня, разжечь костёр, пожарить шашлыки? Жена ездила со мной туда раза два, три и то, чтобы собрать ягоды. К её родителям на дачу я ездил всегда. Никогда, ни разу не отказывая и даже часто сам подталкивал на поездку. Странно!?
Я виноват перед родителями и особенно перед мамой, ведь надо заметить, что дача была построена ей. Она руководила стройкой, и сама многое сделала своими руками. А что говорить о саде и огороде – это всегда был пример гордости за маму! Она очень любила землю и надеюсь, что земля её тоже сейчас любит. Царство ей небесное и пусть земля ей будет пухом, а её земля на огороде действительно всегда была пухом.
Надо съездить на могилку, наведать, давно не был. Вот так и живем. Что мы делаем? Что важно, а что не так важно? Многие вещи мы так и научились понимать и правильно оценивать. Мама строила дачу, потому, что папа был болен, инсульт 1996 года выбил его из колеи и далее все оставшиеся 9 лет жизни он так и смог принимать активного хозяйственного участия, тем более что еще два инсульта случились в его жизни (в 2000 и 2004 году – каждый високосный год).
Так вот всё началось 27 мая 2008 года. Это был тоже високосный год. Какой это день недели? Надо уточнить. В это время машина была в ремонте, так как зимой 7 декабря (или 8) я перевернулся на машине.
Вместе с женой мы шли около магазина Дина, и раздался звонок на мобильный. Звонила моя тётя Надя. Сказала, что мама ей позвонила и, что ей вроде плохо, но толком она ничего не знает. Я набираю маму на телефон, она не отвечает. Мне нужно было срочно найти машину и добраться до дачи, где предположительно, с большой долей вероятности она была. Обзвонив несколько друзей, самым быстрым и первым, кто смог примчаться был Пётр. Хорошо, что я начал писать об этом, потому что начинаю сомневаться в своих воспоминания, то есть в деталях. Пока ехали, пытались вызвать скорую на дачу, но это плохо получалось. У Петра была знакомая в скорой, или где-то там, она помогла. Долетели быстро. Не помню, калитка, наверное, была закрыта, скорее всего я перелез через забор и открыл её. Попав в дом, я увидел маму лежащей на полу, почти на проходе из коридора в терраску. Она очень плохо и не связанно твердила несколько слов, и как я теперь понимаю – это были последние осознанные слова, которые я от неё услышал. У неё случился сильный левосторонний инсульт.
Первые слова: Сережа, я замерзла. Мы с женой быстро нашли, чем её укрыть. Петр в это время поехал на своей машине на Ярославское шоссе, чтобы встретить скорую помощь. Она говорила очень плохо, мало и отрывками, но тем важнее то, что она говорила и ценнее. Она несколько раз повторила, что потеряла крестик на участке, её это очень беспокоило. Она также сказала, что этой ночью к ней пришли все близкие умершие.
Меня так же, как и её преследуют сны. Сны не дают покоя и заставляют мучительно больно переживать всё во снах и анализировать потом, когда наступает реальность. Хотя, кто может с полной уверенностью сказать, где настоящая реальность и, что это такое - реальность.
Остаётся еще одна лишь фраза, которую мама твердила мне без остановки. Она повторила её раз двадцать и тем больнее и отчетливее она ассоциируется с последней волей моей мамы, которую я всегда помнил, но не торопился исполнять. «Серёжа не перетруждайся». Она твердила и твердила это мне. Как будто я и сейчас слышу этот голос, который искажен усилиями наполовину парализованного человека, который из последних сил пытается еще что-то сделать, что-то оставить после себя. Её губы еле приоткрывались, онемевший язык не слушался, а она повторяла снова и снова «Серёжа не перетруждайся».
О, как она была права! Мне надо было сразу после её смерти сменить темп жизни, изменить философию. Больше наслаждаться теми мгновениями, что дает нам Господь. Но нет - я работал, как проклятый, мне казалось, что надо выложиться по полной, а уж потом отдыхать. О, как я ошибался!
Господь нам даёт знаки, а мы, видя их не то, что не понимаем, нет, но по какой-то не мыслимой причине не хотим понимать. Как будто нам нравиться плыть против течения, искать трудности, создавать их самим и потом гордиться, что справились с ними. Хотя эти трудности придуманы и созданы нами, мы уважаем себя за то, что мы хозяева свой судьбы. Мы вправе решать, что и как мы должны делать. Это великий самообман, мы лжем сами себе, что хотим того, что мы делаем. Мы лжем потому, что мы придумали себе, что мы хотим этого. Мы разучились наслаждаться тем, что имеем и не никак не можем научиться радоваться тому, что приобретаем. Потому, что вся наша жизнь не правильная. Нет, не с точки зрения самой жизни, а с точки зрения её составляющих. Приобретаем то, без чего спокойно и так бы прожили, а что крайне необходимо покупаем, в лучшем случае с большой отсрочкой, когда уже и не так нужно. Но ведь нужно, же было, значит надо купить или сделать. Так в материальном и духовном плане. Вот пишу про маму, а думаю о себе, о своей жизни и понимаю, что я нужен был маме тогда так же, как и она нужна была мне. Но вот прошло столько времени и только сейчас я своим умишком это догоняю.
27.08.2012
Съездил на кладбище, постоял у могилки.
Каждый раз задаю себе вопросы: Вот у них уже все прошло. Как они прожили, жалеют ли о чём? Я подразумеваю, нет, я точно знаю, что есть царствие Божие, и что мама при всех своих грехах там. Там потому, что сердце у неё болело больше о других, нежели о себе. А это не каждому дается. Наверное, глупо жалеть о том, что уже не вернуть, надо жалеть о том, что в будущем не сделаем, хотя можем. Ладно, надо продолжить о маме, как она покинула этот грешный и суетный мир.
Мягкие носилки. С трудом, около пятидесяти метров, мы несем её к скорой машине, а она всё твердит мне: «Сережа, не перетруждайся». Почему она мне это твердила? Наверное, за то время, пока она ждала в одиночестве, на холодном полу она думала о том: Для чего она там много и упорно трудилась? Надрывалась, сквозь боли и неохоту, когда можно было бы подумать о чём-то более большом? Она, наверное, думала о материальном, которое в тот момент, показалось ей совершенно ненужным и не представляющим никакой ценности?
Я ехал с ней на скорой. Жена с Петей на его машине. Центральная Районная Больница. Что это? Это - место, где никто не хочет оказаться. Мы в приемной. Никто не торопиться. Для них это обычный пациент. Они ничего не чувствуют. Нет, они не равнодушны, просто у них не осталось эмоций. Каждая болезнь – это каждая судьба, и для многих побывавших здесь жизнь круто меняется. Они задумываются над смыслом жизни. У них появляется время вспомнить, как было до того, как они сюда попали. Кто-то верит, что все будет хорошо, но многих охватывает паника, особенно в первое время.
В то время брат был в деревне, а сестра на море, так что из самых близких я был единственным, кто был рядом в те – первые сутки. Я благодарен судьбе и Богу за это. Это моя дань и судьба.
Тогда я впервые увидел маму голой. Мне казалось раньше, что она полновата и возраст забрал её красоту, но нет. К моему удивлению и я был удивлён, что у неё красивые ноги. Ровные, без целлюлита и складок. Лишь животик придавал ей полноту и тучность, которая делала её полноватом в моих глазах. К моему удивлению я не помню её в купальнике. Наверное, последний раз, когда я её видел в купальнике это год 1980, когда мы всей семьёй ездили в Саки, под Евпаторию. Маме было 33 года. С тех пор я не могу припомнить даже возможности её увидеть без одежды, а может просто память у меня плохая.
Мне пришлось её раздевать полностью, так как её надо было голую положить на тележку и отвезти в отделение, укрыв простыней. Тогда она ещё реагировала на происходящее. Ей было стыдно передо мной, перед женщиной, которая оформляла документы, но она ничего не могла поделать. Она была парализована. Мне кажется, её полностью охватила немота и ощущение беспомощности, хотя возможно в ней еще было силы.
Немного побыв около входа в приёмную, жена и Петя отправились домой. Жена должна была утром прийти, чтобы принести еду и что-то необходимое.
Меня ждала одна из самых тяжёлых ночей в моей жизни.
Мест в палатах не было, нас разместили в коридоре. Дали тонкое одеяло, которым я прикрыл маму. Шел одиннадцатый час вечера. Посетителей уже не было. Была старшая медсестра, и еще одна сестра. Была суббота. По выходным врачей нет, только медсестры.
Чем дальше шло время, тем мрачнее мне казалось всё вокруг. Становилось тише, но в этой тишине все отчётливее слышались стоны и крики больных. Это отделение, где люди, перенесшие инсульт, цеплялись за жизнь, большинство из которых не хотели мириться с тем, что с ними произошло.
Ближе к полуночи я ощутил всю прелесть того, что мы в коридоре. Коридор длинный, метров сорок. С одной стороны окна, с другой двери. Я был в рубашке. Мама голая под тонким одеяльцем. Первые мурашки. Волосы напряженно встают дыбом. Мама стонет: «Холодно». Дальше мурашки на моём теле кажутся уже большими, ноющими волдырями, которые заставляют трястись. Даже при закрытых окнах и дверях сквозняк казался холодным ветерком. Он, как будто, обнимал холодком и тут же улетал прочь, оставлял меня с моими ощущениями. Наверное, также обнимает смерть, она не прижимается надолго так, как ей надо обнять и других. Ей надо поспеть везде. Холодно, холодно, холодно. Хотя это - май месяц. Отопление уже не работало, а ночи ещё холодные.
Ближе к двум часам ночи судьба мне преподносит подарок, который впоследствии повлияет на развитие событий. В палате, почти напротив нас, умирает пожилая женщина. Палата четырехместная, по двое вдоль стен. Она – эта умершая лежала слева у окна. Как оказалось – это была мама старшей медсестры. Конечно, началась суета, плач, движение вокруг нас. Я видел горе той медсестры. Другая сестра налила ей выпить, чтобы снять нервное напряжение. Так как я был единственным мужчиной (здоровым), я предложил помощь. Мне пришлось поднимать умершую, заворачивать в простыню и выносить из палаты. Всё это длилось около двух часов, в течение которых я немного забыл о холоде. Мама находилась в как-то амнезическом состоянии. То ли она замерзала, то ли прогрессировала болезнь, и она просто стонала.
Далее ночь тянулась так медленно, что это можно сравнить с адом. Ад – это когда тебе плохо и время останавливается, чтобы надежда, что что-то изменится, покидала каждый уголок твоего сознания. Когда перестаешь верить и ждать, когда отчаяние заполняет легкие и дыхание замедляется, всё отчётливее слышишь биение сердце, которое замедляет ход. Когда мерзнут и немеют кончики пальцев ног и рук, когда хочешь закрыть глаза и улететь мыслями куда-то, где хорошо, но глаза не закрываются и вся ужасающая реальность не отпускает тебя.
О, это надо пережить. А кто-то это пережил и не один, а несколько раз! Представьте себе этих людей. Я представляю, потому, что я переживал это не однажды. И я дорожу этими ощущениями, потому всё остальное я сравниваю с ними. Да, мне понятно, что ценно, что нельзя переступать черту, а если переступил, то путь обратно в сто крат дольше и для многих – это путь в никуда. Многим так и не даётся понять самые простые вещи в жизни. Многие слепы, хотя им показывают то, что надо видеть, но эти люди закрывают глаза. Они не хотят видеть мир таким, какой он есть. С закрытыми глазами они видят тот мир, который они сами себе придумали.
Как же долго я ждал рассвет. Как медленно за окнами пробуждалось утро. Но и свет за окнами не нес тепла. Мне всё также было холодно. Я так и не смог сомкнуть глаза. То меня трясло, то трясло маму, и я поправлял одеяло. То вопли из палат, где еще была жизненная энергия, пронизывали коридор, как гром после молнии.
Ближе к шести утра началось еле заметное движение. Но утро мне несло очередной сюрприз. В седьмом часу умирает старик, который тоже лежал в коридоре. Его место было более выгодное. Оно было за поворотом, в тупике, там не было сквозняка, и он спал, то есть умирал на деревянной плоской, жесткой кушетке. Но она хотя бы деревянная была, а не как металлическая тележка на которой замерзала моя мама. Умершего старика уже не трогали, просто накрыли простынёй. Ждали работника - мужчину, который пришёл ближе к восьми утра. И опять мне пришлось помогать поднимать, перекладывать этого умершего.
Впоследствии маму переложили на эту кушетку. Мне тогда казалось это комфортом. Да, сначала надо опуститься, чтобы почувствовать тот малый подъём, который раньше и не заметил бы.
День побежал быстрее. В одиннадцатом часу жена принесла поесть и какую-то одежду. День постепенно нагревал воздух. Я согрелся и уже в суматохе происходящего, ужасная ночь отступала.
На этой кушетке мама начала входить в беспамятство. Она начала называть меня Надей (сестрой), еще кем-то и крайне редко Сергеем, или сыном. Она что-то без связанно бормотала. Иногда я даже слов не мог разобрать. Сквозь искривленный рот она вспоминала потерянный крестик и сон, в котором пришли её умершие близкие.
Наступал переломный момент, как я уже теперь понимаю. Пришел дежурный врач. Он требовал от меня согласие на проведение пункции в спинной мозг, чтобы понять насколько тяжело состояние моей мамы. Я задавал вопросы: что, для чего? Мне объяснили, что это делают всем, чтобы правильнее выбрать метод лечения. В конце концов, я дал согласие.
Когда я видел сбоку, как это делают, я уже пожалел. Прямо на кушетке в коридоре, её повернули лицом к стене. Люди проходили мимо нас в туалет. Шприц с длиннющей иголкой. Мама сопротивлялась, как могла. Говорила, даже, со слабым нытьём, умоляла: «Не надо». А когда иглу вставляли в позвоночник, она так болезненно застонала. Мне тогда показалось, что я тоже чувствовал боль. Как бы это описать? Представьте, если ногтями впиться вглубь кожи, содрав её и медленно вести. Вязкая, продолжительная боль, а ногти всё скребут по коже и ничего сделать невозможно.
Врач ответил что-то невнятное на мой вопрос. Собственно говоря, я не помню, что хотел знать, поэтому и ответ не помню. Мне казалось, раз они так делают, значит так надо, и всё! Значит так и надо!? Значит им это надо было узнать.
Только, после этого, маме резко стало хуже. Не могу понять и вспомнить по каким критериям я сужу, но понимаю точно – ей стало намного хуже. Я потом жалел и сейчас жалею, что дал согласие на эту пункцию.
День шел к концу. Жена приходила еще раз. Я уже судорожно думал о предстоящей ночи. Но нам повезло и маму разрешили положить в палату, где этой ночью умерла женщина.
Я замерз, нет, не тогда, я сейчас замерз, хотя не очень холодно. Ноги ледяные.
Вторая ночь меня уже не так страшила, потому, что я знал, как это будет. Я был готов к ней, как солдат, который имея некий военный опыт уже не так вздрагивает при разрыве снарядов неподалеку. Это тоже в моей жизни было. Я был под обстрелом танков.
Это были ученья в Закавказье, и это была ошибка, что я и мой сослуживец, и друг из Литвы Угнюс находились в зоне обстрела. Когда трассирующие снаряды летели вокруг нас, стало понятно, что бежать некуда и не имеет смысла, и нас охватил истерический смех. Мы смеялись. Этого я не забуду никогда. Смех, который мог стать последним в нашей жизни. И это надо было пережить. Я понимаю, что в такие моменты человек меняется. Я тоже менялся. И, как я сейчас понимаю, таких моментов в моей жизни уже было предостаточно. Интересно, сколько их еще мне предстоит пережить.
Этой ночью мама, как мне сейчас кажется, начала анализировать ситуацию. Своими отрывками слов она давала понять, что не хочет дальше жить. Всю ночь она сбрасывала одеяло, как бы протестуя против жизни в таком состоянии. Она после смерти отца, который несколько лет был прикован к кровати, требуя постоянного уходя и прося нас прекратить его страдания, часто говорила, что не хотела бы быть обузой.
Обузой! Что это - обуза? Это когда АД. Когда знаешь, что не выберешься и только ждешь, ждешь, ждешь. А время стоит на месте, оно издевается. Почему, когда мы счастливы время летит, как сумасшедшее, а когда мы несчастны оно тянется, или вообще останавливается. Что это? Так должно быть, или это мы так чувствуем? Что такое время с точки зрения души?
Ночь прошла, хоть не так, как первая, но все же, было очень холодно. Наступил понедельник. Утренний обход врачей, хлопоты по уборке и так далее. Я устал. Дремал ночью сидя на полу, так как на уродливом стуле долго невозможно было сидеть, да и ноги болели. Хотелось их хоть на короткое время вытянуть и дать отдохнуть. Ближе к обеду приехал брат. Я доковылял до дома и упал, замертво уснув на диване. Вечер и ночь с мамой провёл Роман.
Соседями по палате были женщины, с разной степенью сложности и тяжести состояния тела и души. Рядом была бабушка, уже довольно старенькая, худощавая. За все те семь дней к ней никто не приходил, по крайней мере, я не видел. Она уже пошла на поправку. Где-то на четвертый день нашего пребывания, как многие больные, не желающие унизительно ходить в туалет под себя, те встают и идут сами в туалет. Ничего не попишешь. Остановить таких людей можно только силой. Она пошла в туалет и там упала. Ей стало так же плохо, как и тогда, когда её только привезли. Наверное, так ищут смерть! Идут искать её в туалете. Там то, что не нужно человеку! То, что мы спускаем в унитаз, а именно нашу жизнь. Так, кстати, умерла моя бабушка – её мама. 7 сентября 1994 года в больнице города Шатура. У неё был инсульт. Мама сидела с ней, ухаживала, ведь она была старшая из пяти дочерей. Она всегда чувствовала ответственность за младших сестер. С её рассказа я узнал, что она так и не смогла себя простить за то, что оставила бабушку ночью одну и та, встав в туалет, дошла, и, упав, там умерла. Мама часто корила себя за это. Я всегда помнил эту историю, и она повторилась в нашей семье.
На против лежала женщина приблизительно одного возраста с моей мамой. Состояние у неё было более-менее. Она могла разговаривать, хоть и не охотно, но все же реагировала на происходящее в палате. Рядом с ней лежала женщина помоложе, приблизительно нашего возраста, около сорока лет. У неё была самая легкая форма инсульта. Она работа в Москве в торговом павильоне Ярославского вокзала и тоже переработала. С её слов, отработав сутки, а вокзал очень оживленное место, где постоянно нервное состояние, её попросили кого-то подменить и проработать еще смену. Вот здесь её и ждал инсульт. Опять вспоминаю слова мамы: «Не перетруждайся». Почему мы такие упертые? Не все, конечно, но очень многие. Эта женщина была настоящая болтушка, рассказывала различные истории, принимала активное участие в диалогах. Она была приезжей, то ли Украина, то ли Молдавия.
На четвертый день приехала младшая сестра, прервав свой отдых на море. Маму приезжали проведать её сёстры и смогли нас подменить днём. А мы – дети, я, брат и сестра организовали график для круглосуточного наблюдения за мамой. В палате удивлялись, какая у нас дружная и сплоченная семья. Они считали нашу маму очень уважаемым и дорогим человеком. Такой контроль и уход почти ни за кем не вели. Мы организовали поочередное ночное сидение, а также дневное. Днём выходил тот, кто не был в ночь, или с ночи.
Настало время ожидания. Постоянные капельницы, укрывание, мы даже пытались её кормить, но почти безрезультатно. Она реагировала на происходящее в палата, на посетителей, но мало, очень мало говорила так, чтобы можно было понять что-то. Я даже не назвал бы это – словами. Это - попытки, но мы и этому были рады.
Наступила Пятница 3 июня. Я был этой ночью с мамой, как оказалось, в последний раз, но судьба подарила мне и день субботы, проведенный рядом с ней. Днём в пятницу меня сменяла сестра, а на ночь должен был заступать старший брат. Его мучила идея, которую он предлагал применить. Она заключалась в том, что ночью достаточно не быть рядом с мамой, а просто всё хорошо и надежно сделать. В его предложениях было даже зафиксировать маму, чтобы она не ворочалась ночью и не скидывала с себя одеяло, как она обычно делала. Брат вынес это предложение на голосование. Сестра неуверенно воздерживалась. Я категорически был против, настаивая на том, что как бы, кто не решил, я буду сидеть ночью.
Я люблю и уважаю своего брата, хоть мы с ним мало похожи. Не внешне, внутренне, но многое из того, что я умею – это его заслуга. Он самый близкий мне по крови мужчина и многое, что я делаю в своей жизни я посвящаю ему и ему во многом благодарен. Шутки ради, мы с сестрой называем его чистокровным, ведь я и сестра появились на свет, после того, как отцу сделали полное переливание крови в результате перенесённой в 21 год производственной травмы. И чего в нас, наверное, только не намешали?
Вечером сестру сменил брат, и просидев около мамы где-то до полуночи, зафиксировав её ушёл домой. Как я жалею, что последнюю ночь она провела одна. Наверное, это была самая длинная ночь в её жизни. Седьмой день – переломный момент и никого рядом. На седьмой – восьмой день у больных вырисовывается дальнейший жизненный план. Либо они идут на поправку, либо они уходят.
Наступила суббота. Утром я сменил сестру у койки мамы. Мама в тот день всё время лежала с закрытыми глазами, даже не стонала. Она, казалось, просто спокойно отдыхает. Днём в палате мы вели разговоры, а потом начали разгадывать кроссворд. Довольно оживленный и увлеченный разговор, загадки, отгадки. И тут на вопрос о названии гриба, мама с закрытыми глазами называет название. Это был, как гром среди ясного неба. Я переспросил её. Она четко и внятно называла гриб. Нет, она не отгадала, но я понимал, что она всё слышала и мозг её работал. Мне казалось это хорошим признаком. Я был воодушевлен этой новостью. Меня это вдохновляло, но она больше за этот день ничего не произнесла. Это было последнее слово, которое я слышал из её уст.
Где-то в девять вечера сестра пришла меня сменить. А уже около одиннадцати вечера она позвонила и сказала, что мамы не стало. Мама умерла в субботу 4 июня 2008 года. Я и брат быстро пришли в больницу. Третий раз за неделю я оборачивал мертвого человека, только теперь это была моя мама. Когда мы стояли на улице, я сказал брату и сестре, что теперь мы сироты.
Утром мы были в больнице, чтобы начать формальные процедуры и получить справку о смерти. В то утро соседка по палате рассказала, что ночью, когда никого не было рядом с мамой, она часто вставала на стоны, поднимала сброшенное одеяло и укрывала нашу маму. Я так жалел, что я не пошел в эту ночь вместо брата, но я ему ничего не сказал. Я понимал, что ничего нельзя вернуть, и мы сами творим свою историю, историю своей жизни. Ни в чём его вины нет, и я его не виню. Предначертано всё, просто надо уметь читать!
Похороны. О, здесь два события, которые потрясли всех. Гроб с мамой подвезли к подъезду, поставили на табуретки. Собралось много людей. Мама была очень общительной и многим помогала. Многие её знали, как трудолюбивого и жизнелюбивого человека. Вдруг откуда не возьмись, появилась черная кошка и стала ходить меж ног, прощавшихся с мамой и тереться об их ноги, прошлась под гробом, виляя между табуретных ножек. Многие обратили на это внимание.
Маму отпевали в церкви. Многим не понравился навязчивый сбор денег. Это было несколько раз. Даже, когда люди стояли у гроба, их прощальные мысли были прерваны снующем подносом для пожертвований.
Приехав с кладбища, были длительные поминки, близкие, родственники, потом соседи. И вот второе знаковое событие: В открытую форточку, в комнату влетела ласточка и забилась в узкую щель за шкафом. Я выловил её и отпустил на волю. Все говорили, что её душа еще с нами.
Так закончился мирской путь моей мамы.
Жизнь – игра и о результатах можно судить, только по её окончании.
02.09.2012
На фото: Малёшина (Косолапова) Галина Григорьевна на могиле своего отца, который умер 15 августа 1957 года. Ей ещё не исполнилось 11 лет, а жизнь ей упрямо твердила, что детство уже закончилось.