Препод наш по английскому языку, Андрей Петрович Хемуль, дай ему Бог здоровья, был выдающимся человеком. Хемуля он получил за свою неторопливость и состояние созерцательной задумчивости, но в целом - вот такой был мужик! Являясь фанатом языка и английской литературы, он не переносил свой фанатизм на головы учеников и не свирепствовал в отношении двоечников. Не заставлял сдавать "хвосты", не ставил плохих оценок и вёл на уроках английские диалоги только с теми, кому это было действительно интересно. Единственным таким человеком из нашего класса был еврейчик Шлизерман, тянувший на золотую медаль, редкостная мразь, знавшая даже герундий и Future in the Past. Остальные на уроках Хемуля разговаривали не на английском, а на каком-то неведомом языке, бытовавшем только в нашей 10-й школе города Ниспореня Молдавской республики.
Пользуясь добротой преподавателя, мы весь год били баклуши, рисовали рожицы в тетрадях и занимались на его уроках всякой чепухой. Но вот настал тот страшный день... Выпускной экзамен. Известие грянуло как гром среди ясного неба: нам сообщили, что на экзамене будет присутствовать межрайонная комиссия и важные гости из Кишинёвского министерства образования. Ударить в грязь лицом было ни в коем случае нельзя. Директора накануне вызвали в райком и пригрозили показать "люськины помидоры", если что-то пойдёт не так. На следующий день он собрал всех выпускников на линейку и произнёс мрачную и внушительную речь, которая заключалась примерно в следующем: "Если... Значит, так. Если кто-нибудь вдруг решит, что... Лажать? Не выйдет!!! Иначе??? Вы меня знаете!!! Это я вам обещаю..."
Что именно он обещает - никто так и не понял, но последняя фраза директора прозвучала столь зловеще, что приуныли все, даже самые отъявленные смельчаки и мажоры, которым была обеспечена счастливая будущность вне зависимости от успехов в учёбе. Экзамена все ждали с ужасом и затаённым трепетом в сердце. Ведь девять долгих лет наши буйные молодые головушки были заполнены чем угодно, только не британской разговорной речью и грамматикой... Кто-то, если и силился в порыве отчаяния вникнуть в хемулевскую науку - с ужасом вспоминал, что безнадёжно отстал и что надо проходить весь школьный курс заново, начиная с азов. Некоторые ещё надеялись как-то выкарабкаться с помощью зазубренных по учебнику фраз, но ведь были и такие ученики, как Балу (Чижевский), толстый и рослый увалень, которому в cловосочетании "gettin' higher" все девять лет упорно слышалась какая-то "харя".
За день до экзамена Андрей Петрович вошёл в класс, сосредоточенный, но невозмутимый, и не теряя времени на прелюдии, изложил свой план действий:
- Друзья, будем друг с другом откровенны... То, что вы все - круглые идиоты в английском языке - это факт. И менять что-либо, к сожалению, уже поздно. Но подвести родную школу и её руководство мы не имеем права. Поэтому прошу строго следовать моим инструкциям. От вас требуется только одно: говорите всё, что угодно на своём как бы, прости Господи, английском - только уверенно и без остановки. Любой текст, который будет у вас перед глазами, вы должны прочитать легко, без запинки, чтобы ваш ответ оставил впечатление пуха, летящего от уст Эола. Слышишь, Чижевский? Пуха, а не падающих из уст коровьих лепёшек. Просто читайте буквы так, как видите, не раздумывая над соблюдением правил транскрипции... На мои вопросы отвечайте таким же образом, даже если их не понимаете. Главное - уверенная подача и отсутствие замешательства. Остальное я беру на себя.
Честно говоря, мы были в недоумении. На Хемуля посыпались вопросы. "Андрей Петрович, но как же так? Может быть, просто заболеть всем классом? Объявить скарлатину? Эпидемию чумы или тифа? А там, глядишь, эта чёртова комиссия испугается и как-нибудь не приедет?" Ничего умнее нам в голову просто не приходило. Подобные фокусы, кстати, мы уже проделывали, и не раз. Однажды, накануне зачёта по физкультуре, когда надо было сдавать прыжки в длину, каждый из нас принёс из дома по флакону валерьянки, и вся благостная жидкость была вылита на асфальтированную спортивную площадку в школьном дворе. В итоге, когда физкультурник явился принимать зачёт - на площадке кувыркались и нежились окрестные коты, демонстрируя чудеса ловкости и гимнастического искусства, и выгнать их оттуда не было никакой возможности.
Хемуль некоторое время колебался, но всё же решил дать объяснения, чтобы не вносить сумятицу в наши и без того воспалённые и растревоженные умы.
- Ну, тут дело такое... Как я уже сказал, в английском языке вы, друзья мои - вот... (И он звучно и отрывисто постучал костяшками пальцев по столу.) Но я тут навёл кое-какие справки и уточнил фамилии членов комиссии... Подозреваю, что и в комиссии будут сидеть такие же... гм... специалисты. Поэтому проверить, как и что вы говорите, они не смогут по упомянутой мною причине. А там глядишь, и пронесёт. Будем полагаться на фортуну. И да простят нас Бог, Шекспир и Мильтон за ту лабуду, которую вы будете нести на экзамене.
Кто-то поинтересовался, можно ли нести лабуду с ливерпульским акцентом, на что Хемуль ответил: "не возбраняется", и весь класс грохнул от смеха. Мы несколько приободрились, а невозмутимый вид преподавателя придал нам уверенности. И вот, страшный день настал. С утра в школьном коридоре царили шёпот и непривычное шуршание белых накрахмаленных рубашек, на фоне которых наши загорелые лица и тёмные шевелюры производили впечатление тараканов, попавших в мороженое.
"Идут! Идут!" - зашептались те, кто стоял ближе к выходу. По коридору в сопровождении директора и завуча прошествовали почётные гости - четверо мужчин в серых костюмах и с дипломатами, и тётка с высокой причёской, напоминавшей нечто среднее между свиной рулькой и средневековым фонтанжем. Гостей провели в класс и рассадили за экзаменационным столом. Андрей Петрович находился там же и раскладывал стопками билеты.
Ответ экзаменуемых состоял из двух частей - теоретической и практической, то есть устной речи. С теоретикой хитрый Хемуль выкрутился весьма своеобразно. Каждый из нас успел выучить только один билет. Первый экзаменуемый заходил и вместе со своим билетом аккуратно прихватывал ещё и второй, громко и честно называя его номер. Комиссия думала, что он называет номер своего билета, на самом же деле это был сигнал для следующего страдальца, томившегося за дверью и приникшего ухом к двери. Затем заходил следующий и таким же образом "подавал" номер билета третьему, и так далее. А чтобы гостям не слишком бросались в глаза эти манипуляции, стопки билетов были красиво отгорожены вазами с цветами (Нарциссы и тюльпаны! Фууу! Как же мы ненавидели эти цветы! Они вызывали стойкую ассоциацию с процедурой казни.)
А как же быть первому испытуемому, спросите вы, которому никто не указал номер билета? Да очень просто: первым запустили Шлизермана, который знал всё и вся, и особо в билетах не нуждался. (Ему коллективно сказано было не выёживаться, под угрозой физической расправы.) Данная стратегия оказалась очень даже продуманной и уместной, поскольку сидевший в комиссии кишинёвский чиновник неожиданно перед началом экзамена смешал стопку билетов и переложил её, для пущей верности, по-своему.
Молодец еврей, не подвёл. Один разок только его потянуло поумничать (процитировал в оригинале отрывок из Даниеля Дефо), но он быстро опомнился. В его памяти всё-таки живы были понятия о чести, великодушии и товарищеской взаимовыручке, а также о том, как больно умеют бить товарищи кулаками в школьном туалете по самым незащищённым местам. С теоретической частью, таким образом, все справились великолепно.
Далее настала очередь практики. Хемуль был гениален! Он не ошибся: никто из комиссии не разбирался толком ни в словообразовании, ни в произношении. Поэтому псевдо-английские речи текли рекой: учитель задавал вопрос - а мы отвечали полную чушь, в которую вставляли как попало английские слова. Кое-кто настолько обнаглел, что на вопрос "How do you spend your free time?" ответил фразой из битловской песни: "Saturday night, dance, I like the way you move, pretty baby...". Всё шло как по маслу.
Когда дошла очередь до Балу, к двери прильнули сразу несколько ушей. Бедняга пыхтел над текстом изо всех сил, как паровоз, и помня наставления учителя, гнал пургу уверенно и неукоснительно, не допуская в своей речи перерывов. "Тхере вас натхинг ин тхе рум. Ху хере аскед ай," - старался он, и со стороны казалось, будто в классе чихает простуженная собака. (There was nothing in the room. Who here asked I.) "Что с Вами? - спросил один из членов комиссии. - Вы нездоровы?" "У Владимира насморк, - подтвердил Хемуль, и стёкла его очков яростно заблестели, то ли от стыда, то ли от гнева. - Он простудился на уроках физкультуры". Те, кто стояли в это время за дверью и слышали выступление Балу, согнулись впополам от беззвучного смеха, но остальные тут же зашипели: тише, не то всех спалите.
Комиссия удовлетворённо кивала головами и иногда также вставляла английские слова, дабы продемонстрировать свою полную компетентность. "Вери гуд", - высказалась дама с рулькой-фонтанжем. "Вери, вери... - повторил сидевший рядом мужик, делавший пометки в шикарной записной книжке в кожаном переплёте. - Очень даже вери... " - добавил он зачем-то, но дама незаметно ткнула его локтем в бок и выразительно посмотрела.
В итоге мы все получили пятёрки и четвёрки, которые торжественно увенчали наши аттестаты благородными и заслуженными вензелями. Балу получил четыре с минусом. Директор едва не прослезился от радости, и пообещал сразу две вещи - не мозолить нам глаза на выпускном вечере и сделать вид, что не замечает присутствия горячительных напитков на праздничном столе, хотя на самом выпускном очень пожалел о данном обещании. Что касается Хемуля, то его мы готовы были подхватить и понести на руках вокруг здания школы, но он скромно уклонился от этой почётной привилегии.
А Шлизерман комиссии не понравился. "Много выёживается, - сообщил по его поводу господин с дипломатом, возглавлявший комиссию, перед тем как делегация села в чёрную "Волгу". - Таким не место в советской школе. Сначала у школьной доски выделываются, а там, знаете ли, и родину продавать побегут. Советую взять на карандаш..."
КОНЕЦ