О чувствах говорить мне не с руки,
Слова о них — лишь праздность и утрата,
Ведь наши дни безбожно коротки.
Я размечаю сам себе фарватер:
Поменьше говорить о том, что душу рвёт,
Поболе дать рукам и сердцу воли.
О совершенстве крыльев птица не поёт;
Лишь человек поёт о тяжести юдоли
Земной, презрев дары в шкатулке прошлых дней,
Все то, чем жил и был доныне счастлив...
И если это все, чем мы зверей умней —
Я предпочту веселье и безгласность;
В молчании кривляться до седин,
Теряя смысл согласных, я согласен.
Попарно или тягостно един —
Я соглашаюсь властвовать безвластьем,
Остаться посреди глуши лесной,
Не осуждая ничего из окруженья,
И в беспокойстве рек найти покой,
И чувствовать иных веков сомненья —
Зайдя, вернется солнце ли на свод небес?
Испепелит ли их огонь мою обитель?
Взрасту ли выше я — как дерево, как лес,
Сломает ли меня ход времени, событий?
Забыться, затеряться, заплутать,
Отбросить от себя мораль и нравы,
Не брать сверх меры, что способен взять,
Соткать себе из паутины саван,
Венчать чело, коль хочется, не обручем стальным —
Но горным цветом, сильным и упрямым,
Быть водным, огненным, воздушным и земным,
И течь, и пламенеть, и воспарить, и вянуть,
Навек бежать людских речей и глаз,
Но получить, быть может, то, что стражду,
Не звон монет, не шелка гладь и не оружья лязг,
Но то, что было прожито однажды,
Все то постыдное, что мир готов проклясть,
Лишь потому, что человек умен, царим и гласен,
Коль все стремятся вдаль, я поспешу упасть
И выть им вслед, и рот мой сделать пастью,
Ведь мне тысячекратно ближе то,
Что зла не чинит с умыслом и к власти не стремится.
...В пещере возведя себе альков,
Приняв в себя безвременье лесов,
Быть может, я смогу запеть как птица.