Он клал под язык непонятное слово «диез»,
причмокивал, морщился, долго вздыхал с укоризной.
«Ты музыку, Хаим, сыграл для меня полонез –
из местных какой-то писал, тосковал за Отчизну…»
И слушал, и слышал, как будто ступал на песок,
в щемящие звуки себя облекая, как в талес.
И шлях его горний стелился прозрачно-высок,
и брел по нему неприкаянный этот скиталец.
На родине ветер взметнул над полями золу…
Забилась беда, закричала под ветхой стрехою.
В граненых граалях опять подавали к столу
пьянящее запахом красное полусухое.
…Летели на свет. Отрешенно. Святаго святей.
Дрожал под обломками сизый от дыма физалис.
И Крэсы молчали. Своих воспаривших детей
рыдала пустыня, в которой они не рождались.
На родине – солнце. И камни от солнца рябы.
В ночи суховей раздувает широкие ноздри.
А где-то (не спрашивай!) в чёрное жерло трубы
глядят онемевшие крупные жёлтые звезды.