Я – насквозь городской,
я – асфальтовый житель,
крупноблочный,
трамвайный,
слабак без метро.
Но речушку-журчушку
вдали покажите,
и замрёт,
лупоглазя в восторге,
нутро.
И запрыгает зайцем,
по полю петляя,
и взлетит жаворонком
под купол небес.
Удивлюсь:
это что же себе позволяю?
удивлюсь –
и пойду в заколдованный лес.
В городской толчее,
задевая локтями,
чертыхаясь безбожно
и вечно спеша,
как-то мы
человеческий лик потеряли,
серой коркой покрыла
нам души парша.
А в лесу том волшебном
духмяные травы,
и цветы, и грибы,
и малины кусты.
и лесник, повстречавшись,
к любимой направит,
улыбнувшись лукаво
в густые усы.
Я приду на болото
к царевне-лягушке,
наловлю для неё
звонарей-комаров.
Посижу вместе с ней
на зелёной опушке
и с собой заберу
под домашний свой кров.
Только что же ей делать
в клетушке-квартирке?
Квакать грустно и жалостно
день напролёт,
ожидая,
когда житель города пылкий,
возвращаясь домой,
ключ в двери повернёт
и посадит с собой
на зелёный диванчик,
и погладит по шкурке,
в глаза заглянув?
И поймёт
наконец-то
наивный романтик:
быть смертельно опасно
у сказки в плену.
Отнесу восвояси, к болоту,
лгушку
и нырну спозаранку
торопливо в метро,
и сквозь дрёму в вагоне
увижу речушку,
и замрёт,
лупоглазя в восторге,
нутро.