Ему шестьдесят, ну а ей — девяносто,
И жить в коммуналке им вовсе непросто,
Протертая кура, и творог, и греча...
По стенам со злобой горстями, за плечи....
В подгузниках - жарко, в коляске ей тесно,
И запах ужасный висит повсеместно,
И мат-перемат вперемешку с проклятьем.
Срывает с цепочки латунной распятие.
Сидит вечерами он, сгорбившись, в кухне,
В обнимку с облезлою кошечкой Мухой
Бессовестно ждёт. Ну, когда же утихнет,
Заснет и забудется злобное лихо.
Уже он не помнит, брала как за ручку,
И как покупала конфеты-тянучки,
И как целовала горячечный лобик,
Он помнит лишь памперсы, вопли и злобу.
И ждет одиноко, и ждет малодушно,
Когда же отправится к черту старушка...
Ей снится ночами оградка у сквера,
И ласковый голос: «Красавица Вера!»
И руки любимые вьются у стана,
Но утром бабуся орет беспрестанно.
И сын измочаленный злою тоскою,
Мечтает прикрыть гробовою доскою
Бессмысленный крик и бессонные ночи,
И сам уже жить, если честно, не хочет.