* * *
Она плывёт по бульвару на обшарпанной конке,
Тянется в окна усадеб, в смердящее жерло трактира...
Сердечный друг, русалка, городская моя фараонка,
Веки-монетки, под ними — провалы, щели да дыры.
Дыры да норы, сквозняк в хитровской дранке овина,
Здесь обнаженный портной, тряпки, пряные чресла.
Рюмка, сухой расстегай, варение из рябины,
Если не будет противно, может быть интересно.
Только бы рта хватило для московских яров,
А хвоста хватило бы до Охотного ряда...
Больше берёзы! Больше... кафеля, больше пара!
И скажите форейтору: но! Никаких остановок, не надо.
Пой, моя фараонка, пой под крышкой колодца,
Пой, ворожи над затоном, над тиной, над брюсовой книжкой...
(Дядя Гиляй уснул. Ненадолго. Он скоро проснётся).
Пой, где пируют лакеи, в блины завернув отрыжку,
Пой, где пируют дворники, перстень найдя на обочине,
Пой, где гуляют пожарные, грубо свою каланчу
Погружая в сизое небо. Измученный, замороченный
Генерал-губернатор стонет и опять посылает к врачу.
Врач не приедет. Его поджидают в самом «Аду»:
Балкой по лбу, стерляжьим шипом — по шее.
Почетный утопленник, он причалит в чужом саду,
У толстозадых путти, в фонтане, среди камышей...
Сердечный друг, фараонка, русалка, владычица Трубной,
Кто обнимал тебя, тот не увидит ни звёзд, ни солнца.
Пой, моя рыбка. Ночь была урожайной, но трудной.
Дядя Гиляй уснул. Дядя Гиляй проснётся.