Снилось Вере Павловне, что она попала на служение в одну отдаленную заброшенную деревню. Будто туда привозили людей, которые вроде послушников разбирали в ней старые развалившиеся дома, чтобы потом построить новые и возродить её для жизни. Из обитателей же самой деревни осталось всего три человека- два деда и бабка. Но и они уже не были людьми. Пахомыч ходил в образе медведя, Иваныч - в образе гуся. А бабка Лиза была и вовсе гусеницей. Её мало кто видел.
Привозили людей туда всего на десять дней, да и то мало кто столько выдерживал. А все потому, что обязательством в эти десять дней было одно условие - молчать. Ни одного слова, ни одной просьбы. С утра каждый работник получал записку, в которой говорилось, что и где нужно сделать. В первые три дня дозволялось послабление: вечером можно было прийти к Пахомычу и сказать ему какое-нибудь одно слово. В первые три дня в основном и уезжали послушники, потому что словом этим было «уеду». Тогда Пахомыч заводил свой старенький автобус и отвозил невыдержавших на ближайшую станцию.
Вера Павловна видела во сне, как она приготовилась к многодневному речевому безмолвию, взяла сказки с собой, книжки разные, чтобы читать.
Первые три дня были особенно мучительными, Вере Павловне снилось, как слова внутри ее головы превращались в маленьких злобных существ - круглая голова и длинные тонкие ручки. Они пищали, грызли друг друга, пролезали из мозга в горло, нос, глаза, раздвигали своими костяными пальцами губы Веры Павловны и пытались вырваться наружу. Слов было много, несметное количество, они карабкались по головам друг дружки , цеплялись за сородичей, пытаясь сбросить тех, кто прорвался к щелям в голове Веры Павловны. Она зажимала свой рот двумя руками так, что пальцы ее белели до синевы.
Во сне ей казалось, что она видит страшный сон, как если ты понимаешь, что тебя сейчас убьют, но не можешь позвать на помощь, и твой ужас превращается в безмолвный крик, от которого ты просыпаешься в холодном поту. Но Вера Павловна не проснулась. Потому что во сне наступил четвёртый день ее послушничества. В четвёртую ночь она первый раз смогла заснуть. Дальше, с каждым днём слов становилось в голове все меньше. Оставались самые отчаянные, выигравшие в тяжелых схватках. А сотни других валялись в голове побеждённые и пустотелые.
Однажды, собирая хворост в лесу, (снилось Вере Павловне), она увидела, как Пахомыч поливает лужайку с цветами. Цветы были мультяшные. Вместо круга посередине, в обрамлении лепестков, у них были лица детей. И когда вода из лейки попадала на эти лица, цветы улыбались и смеялись. Серебряным, переливчатым звоном колокольчиков. Вера Павловна вдруг расплакалась, вспомнив, что у неё нет детей. Слезы текли у неё из глаз в виде кручёных ниток для вязания. Она наматывала их на руку, от кисти до локтя, как делала когда-то ее бабушка. Слезы из правого глаза были синие, а из левого - красные.
К восьмому дню в голове Веры Павловны выжили всего три слова. Они враждовали между собой. Особенно отличались два из них, самые сильные и выносливые. Каждое пыталось перетянуть третье слово к себе, но третье хитрило и играло то за одну сторону, то за другую.
Вера Павловна знала, что те послушники, которые доживали в деревне до последнего дня служения, должны были сказать Пахомычу в конце только одно слово, которое мучило их больше остальных.
В конце десятого дня Вера Павловна собрала свои книжки и пошла к старику-медведю. Из ее группы осталась только она и ещё одна старушка, которой молчать было, видимо, легко, потому она все десять дней улыбалась.
Когда Вера Павловна подошла к Пахомычу, он сказал ей:
- Эта старуха немая, она обманывала всех нас. А ты говори своё слово...
Вера Павловна открыла рот, и слово, тёплое, но слабое, не умеющее ещё жить своей жизнью, вначале больно и натужно, а потом легко, как новорожденный младенец выскользнуло из неё. Тут Вера Павловна со смехом проснулась.