Она проснулась от внезапного шума, резко вскинула голову и прислушалась. «Ветер, это, всего лишь, ветер...» Наверху снова что-то стукнуло, с клацаньем и скрежетом перекатилось в сторону, и затихло. Словно среднего размера зверь прыгнул на крышу конюшни, попытался зацепиться когтистыми лапами за покатую поверхность и, потерпев неудачу, соскользнул вниз, в густую траву. «Не бойся, это всего лишь ветер ломает сухие ветки» - сказала она себе, пытаясь успокоить нервную дрожь. «Гроза что ли опять собирается?»
Этот год был на редкость ветреным. Вот уже несколько месяцев, ветер не затихал ни днём, ни ночью. Он сердито гнал к невидимой цели облака, сбивая их, словно пугливых овец в огромное стадо, неистово хлестал леса и рощи, ломал ветки и вырывал из земли молодые деревья. Ветер дул с севера, с моря, и вода в протекающей рядом с конюшней реке, куда её выводили каждое утро на водопой, стала чуть солёной на вкус. Чуткие ноздри улавливали лёгкий, почти неразличимый, запах. Так пахнет истерзанный штормом морской берег (мокрый песок, водоросли, соль, арбузные корки и рыба). Она дрожала всем телом, и ей казалось, что сейчас произойдёт что-то ужасное. Сердце сжималось, замирало, а потом срывалось в неистовый галоп, словно пытаясь вырваться из, ставшей вдруг тесной, грудной клетки и унестись куда-то за горизонт. «Ну-ну-ну, всё хорошо, всё хо-ро-шо. Ничего не случится. Вон остальные - стоят себе, а ты чего расходилась!» - мысленно приговаривала она, пытаясь, хоть как-то, совладать с беспокойством.
Ветер приносил с собой бессонницу. Проснувшись посреди ночи, она уже не могла заснуть, понуро стояла в своём тесном стойле, изредка переступая с ноги на ногу, и устало наблюдала, как пробуждается и набирает силу её давнишняя спутница – боль. Ночной бродяга - северный ветер - будил их обеих. Боль пульсировала, разворачивалась, расправляя свои жадные щупальца, дотягивалась ими до горла и сжимала мёртвой хваткой, усиливая тревогу.
«Что за идиот додумался назвать этот лошадиный недуг целующиеся позвонки?» - сердито фыркнув, подумала она. «Чёрт бы побрал эту погоду! Хоть бы уже гроза началась что ли, всё веселее…» Словно услышав её слова, начался дождь. Он, сначала робко, а потом всё громче, всё быстрее забарабанил по крыше.
«Знал бы этот умник, КАК её позвонки (боже, как романтично!) поцеловались!» Внезапно она не на шутку разозлилась и, пытаясь успокоиться, замотала головой из стороны в сторону и задышала глубоко и размеренно. Но волна гнева, зародившаяся внизу живота, взметнулась вверх, и выплеснулась наружу мощным потоком багрово-чёрной ярости. Стена вялого безразличия, с таким трудом выстроенная, и уже много лет надёжно сдерживающая воспоминания, полыхнула, словно лист вощёной бумаги, съёжилась и рассыпалась пепельной трухой. На неё лавиной обрушилось прошлое.
Ей не было ещё и года, когда она, вместе с табуном, отправилась на летний выпас на дальнее высокогорное пастбище. Каждое утро, как только горы, окружавшие долину, подставляли свои облысевшие каменные макушки тёплым лучам восходящего солнца и набрасывали на покатые плечи пушистую облачную горжетку изумительного лилового цвета, она удирала ото всех и отправлялась путешествовать. Любопытство влекло её в самые дальние уголки пастбища, а несколько раз она забиралась даже на крутой горный склон, высмотрев среди камней едва различимую тропинку. С высоты открывался потрясающий вид. Идеально круглая, как тарелка ипподрома, долина, зеленела в котловине гор драгоценным изумрудом на ладони каменного исполина. Как же ей было здесь здорово, и как не хотелось возвращаться обратно, в привычные будни лошадиной жизни, ожидающей её дома! Но вот ночи стали длиннее, всё чаще днём накрапывал неприветливый дождик, с гор потянуло холодом, облака потяжелели, налились свинцовой серостью, и стало ясно, что лето уже на исходе и табун вот-вот отправится в город.
Шёл последний день пребывания в этом, так полюбившемся ей, месте, когда случилось несчастье. Вожак табуна, статный вороной жеребец по кличке Цыган, воспылал безумной страстью к молодой кобылке редкой красоты - изабелловой масти, с пронзительно синими глазами и густой длинной гривой нежного персикового цвета. Своенравная красотка не торопилась его к себе подпускать, вставала на дыбы, брыкалась и отпрыгивала в сторону с такой внезапностью, словно её преследовал растревоженный рой лесных пчёл. Это только распаляло Цыгана, и он летел за ней следом, не разбирая дороги, сметая всё и всех, кто оказывался между ними. Именно тогда, в пылу погони, он и сбил с ног зазевавшегося жеребёнка. Этим жеребёнком оказалась она.
От внезапного чудовищного удара хребет хрустнул и, задыхаясь от боли, охватившей всё тело от хвоста до холки, она, как подкошенная, рухнула в траву и потеряла сознание. Очнувшись, судорожно хватая ртом воздух, словно не рассчитавший свои силы ныряльщик, она попыталась встать на ноги и закричала. Вы слышали, как кричат лошади? Это страшно… Хриплый, страшный от звучащей в нём безнадёжности, звук вырвался из груди и отозвался в теле миллионами вибрирующих в мучительной агонии клеток. Искалеченная, дрожащая от боли и ужаса, она лежала посреди увядающего луга, не в силах подняться, а табун исчез, словно его никогда и не было.
С окружавших долину гор медленно сползали густые сумерки. Небо затянули грузные тучи, мрачно набрякшие от готового вот-вот пролиться дождя. Они опустились так низко, что их раздувшиеся от воды бока цеплялись за кроны невысоких деревьев. Тучи медленно ползли на юг, обволакивая землю грязно-серой ватой, оставляя на ветках клочки густого тумана и скрывая окружающие предметы за пеленой зябкой мороси. Время тащилось медленно, с трудом продираясь сквозь туман, и ей казалось, что она лежит здесь уже целую вечность. Внезапно пахнуло морем. И хотя она никогда не бывала на морском побережье, но знала, что именно так пахнет морская вода.
Именно этот запах привлёк её внимание во время одного из путешествий в горы, когда она случайно наткнулась на таинственную пещеру. Вход в неё был скрыт скалой, похожей на огромное яйцо, испещрённое оспинами трещин и выбоин. Около пещеры было удивительно тихо. Из кустов жимолости выпорхнула стайка оглушительно щебечущих воробьёв, но ветер, тут же, шикнул на них и, затих, боясь спугнуть пришелицу случайным движением или звуком. Настороженно застыв у тёмного входа, она вытянула шею и принюхалась. Из пещеры пахнуло холодом, сыростью и чем-то ещё – незнакомым, будоражащим воображение и разжигающим любопытство. Она уже почти решилась войти внутрь, но тут из зияющего непроницаемой чернотой пещерного нутра раздался треск, и она, сломя голову, рванула прочь, подгоняемая внезапно нахлынувшим ужасом.
Трясущаяся от страха и необъяснимого восторга, она прибежала к бабушке и та, посмеиваясь над её растрёпанным от испуга видом, рассказала, что давным-давно, когда на свете ещё не перевелись драконы, эта пещера служила гнездом для новорожденного драконьего потомства. Вылупившийся из яйца детёныш долгие месяцы жил в глубине горы, питаясь пойманной матерью-драконихой добычей. Надёжно укрытый каменными стенами, он подрастал, чешуя, покрывающая его тело, твердела, превращаясь в непробиваемую броню, крылья крепли и наливались силой. Наконец наступал день, когда оба дракона выбирались из своего укрытия и улетали на север, к морю.
Что такое море? Это огромное солёное озеро, которое даже взрослый дракон, с его мощными крыльями, не перелетит за один день. Море так глубоко, что скрывает горы в десятки раз выше, чем городская колокольня. В глубине моря живут разные диковинные существа. Есть среди них и морские коньки, которые пасутся на морском дне, заросшем подводной травой - водорослями. Над морем гуляют ветра, такой силы, что, добравшись до берега, они валят самые большие и крепкие деревья и с лёгкостью срывают крыши с городских домов. Это называется шторм. Разгулявшиеся во время шторма волны так высоки, что достают почти до самого верха прибрежных скал и вылизывают своими солёными языками шершавые, поросшие мхом, каменные склоны. Шторм наваливает на берег водоросли, ракушки, медуз, мелких рыбёшек и над побережьем надолго повисает густой горьковатый запах прелых водорослей, соли, арбузных корок и подгнившей рыбы. Так пахнет море. И так пахнет начищенная до блеска крепкими морскими ветрами, шкура северного дракона. Видно за много веков стены пещеры так пропитались драконьим духом, что даже спустя столько лет можно его унюхать. Уже давно драконов никто не видел, и теперь долина стала излюбленным местом летнего выпаса – уж очень сочные здесь травы. А в давние времена ни одна лошадь не рисковала приближаться к этим горам. Кому охота стать пищей для подрастающего дракона!
Запах снова ударил ей в ноздри. Темнота сгустилась, обрела форму и рядом с ней, сложив большие перепончатые крылья, грузно опустилось существо размером с племенного, хорошо откормленного быка. Она поняла сразу – это и есть дракон! Но уж лучше стать добычей этой громадины, чем долго и мучительно умирать в полном одиночестве! С ужасом разглядывая огромную, покрытую чешуёй, рогатую голову, она заметила, что холодный, абсолютно бесстрастный взгляд уставившегося на неё существа странно не вяжется с цветом его глаз. Ярко жёлтые, с шафрановыми крапинками, они напоминали соцветья зверобоя, напоённые золотом и мёдом щедрого июньского солнца и, чем дольше она всматривалась в них, тем больше успокаивалась. Постепенно ей стало казаться, что её искалеченное тело погружается в исцеляющий раны кокон. Сводящая с ума боль начала отступать, стала не такой сильной, а потом и вовсе исчезла. Вместе с ней исчез и страх.
Она закрыла глаза и в ту же секунду явственно ощутила на губах вкус густого и сладкого, словно патока, материнского молока. В ноздри ударил запах цветущего луга - сочный, пряный, пьянящий. Волна тепла и неги пробежала по телу, наполняя его покоем и безмятежностью. Внезапно стало светло, даже сквозь закрытые веки она чувствовала, что солнце раздвинуло плотный занавес тумана и мороси, и щедро поливает долину расплавленным золотом. Прищурившись, чтобы не ослепнуть от яркого света, она посмотрела наверх. Небо очистилось и сияло чистотой и безупречностью. Далеко на севере стайка облаков, играла с ветром на такой высоте, от мысли о которой кружилась голова, и захватывало дух. Они пели о землях, что лежат по ту сторону седых неповоротливых гор и звали её за собой. Она легко вскочила на ноги, взмахнула крыльями, внезапно выросшими у неё по бокам, и полетела вслед за ними. Далеко внизу остались пастбище, горы, леса, поля и город, в котором она прожила первый год своей жеребячьей жизни – чудесный год, наполненный чудесами, упоительным счастьем и безграничной любовью…
Когда она снова пришла в себя, уже наступило утро. За ночь ветер сгрёб тучи в охапку, и забросил на самый край долины, где они сгрудились перед молчаливыми каменными стражами, преграждающими путь на юг, словно ожидая, когда те, наконец, пропустят их на ту сторону. Ни табуна, ни, тем более, дракона. «Уф, конечно, это был сон, драконы-то давным-давно перевелись, помнишь?» - напомнила она себе, пытаясь унять дрожь, пробежавшую по телу при воспоминании о рогатом чудище, и попробовала встать на ноги. Это далось ей с трудом, каждое движение отдавалось болью, но она была несравнима с той, что разрывала её тело на части до пробуждения. Скособочившись и прихрамывая, она двинулась на север, туда, где, как она помнила, лежала дорога домой.
Много позже, после мучительно долгого скитания, когда грязная и истощённая она вернулась в родную конюшню одна пожилая лошадь, нехотя, рассказала ей, что все решили, что она умерла. С переломанной спиной, да ещё вдали от дома, лошади, как правило, не выживают! Поэтому-то табун и ушёл, бросив её в долине. Она осталась жива, и поэтому она – исключение из правила!
Время – лучший лекарь и уже через пару месяцев, глядя на неё, никто бы не сказал, что с ней что-то не в порядке. Начищенная конюхом рыжая шкура блестела и лоснилась, тело налилось силой, все ссадины и ушибы зажили. Она выглядела обычным жеребёнком-подростком. Но при встрече с ней, взрослые лошади тушевались, отводили взгляд в сторону и торопливо шагали прочь, по своим делам. Сверстникам тоже было не до неё, ведь она не могла участвовать в их играх. Боль накинула ей на шею металлический ошейник, какой одевают цепным собакам, и безжалостно одёргивала при каждом неловком движении. Какие уж тут игры!
Целыми днями она в одиночестве слонялась без дела и всё чаще на неё стала наваливаться мертвенная тоска, изматывающая, лишающая сил и желаний. Видимо на лугу она сломала не только хребет. Вместе с ним повредилось что-то очень важное, нутряное, то, чему она не знала названия. Это «что-то» питало уверенность (не осознаваемую ею, но от этого не менее ценную) в неоспоримой необходимости и абсолютной неслучайности собственного рождения. Оно давало ощущение включённости в бесконечную, безразмерную, непрерывно меняющуюся матрицу жизни, в которой и у неё было своё собственное место и предназначение. Но месяцы одиночества, боли и страха привели к непоправимому сбою. Она потеряла ощущение своей соразмерности и уместности, перестала быть частью чего-то важного и большего. И хотя, топчась в сторонке и с завистью поглядывая на резвящихся сверстников, она, всё ещё, робко надеялась, что вскоре её жизнь вернётся в привычное русло, в глубине души она знала, что случившееся непоправимо. Она никогда не будет больше так беззастенчиво счастлива, как каких-то полгода назад.
Она не ошиблась. Когда пришло время осваивать лошадиные премудрости, всё, о чём она мечтала, оказалось недосягаемо, рассыпалось в прах. Ещё с детства она с восхищением засматривалась на скаковых лошадей, представляя, как в один прекрасный день и она помчится быстрее ветра, направляемая твёрдой рукой верного друга – ловко оседлавшего её всадника. Уж она-то его не подведёт! Она всегда бегала быстрее всех сверстников и неизменно приходила к финишу первая (игра в скачки была среди жеребят любимой, и левада часто превращалась в импровизированный ипподром). Но теперь, стоило наезднику пришпорить её бока, пустив галопом, как она начинала брыкаться, пытаясь сбросить ставший вдруг невыносимо тяжёлым груз. На неё наваливалась такая боль, что, казалось, хребет сейчас переломится пополам. Конечно, об ипподроме пришлось забыть. Сначала она растерялась, потом испытала страшную обиду на судьбу, злость на всех и вся, а затем провалилась в бездонную чёрную дыру отчаяния, поглотившую её целиком и окончательно отгородившую от окружающего мира.
Из-за мрачной замкнутости и отчуждённости она и прослыла надменной гордячкой. Никто не догадывался, что она избегает других лошадей, чтобы не умереть от разочарования и стыда, душивших её всякий раз, как ей приходилось общаться с кем-то из прежних знакомых. Она чувствовала себя цирковым уродцем, изломанным, искривлённым, вызывающим смех и отвращение! Её мутило от ощущения собственной корявости, а при малейшем намёке на ухмылку или шепоток за её спиной, волна жгучей ненависти ударяла ей в голову. Она взбрыкивала, вставала на дыбы и неслась прочь, так сильно запрокидывая голову, словно наездник неожиданно резко натянул поводья. На губах выступала пена, глаза наливались кровью, бока ходили ходуном, а огненно рыжая грива билась на ветру, подобно вырвавшемуся на свободу пламени. «Бешеная!» - говорили про неё и обходили стороной.
Несмотря на ходившие о ней слухи, а может и благодаря им, её взял к себе мельник, живший на краю города. Его мельница стояла у реки, которая делала здесь крутой поворот и устремлялась прочь от города, на север, к морю. Нрава он был замкнутого, людей сторонился. Когда-то давно он был женат, но жена и дочь, прелестная малютка лет четырёх, в которых он души не чаял, погибли - лодка во время переправы на другой берег перевернулась. Мельник был в городе и, узнав о случившемся, рванулся к реке. Несколько часов он пытался найти тела жены и дочери. Трясущийся от бессильного гнева и горя, посиневший холода, он снова и снова бросался в воду и нырял, нырял... Насилу оттащили, а то тоже сгинул бы. После случившегося мельника словно подменили. Статный красавец, душа компании, балагур («большое сердце» - так ласково называли его друзья), почернел, ссутулился и превратился в горбатого, седого мужика неопределённого возраста, хмурого, молчаливого и неприветливого.
То ли из-за его угрюмой немногословности и потребности избегать шумных компаний, то ли потому, что он не обращал на неё особого внимания (кормил, поил, чистил, не более того), она прониклась к нему чем-то вроде симпатии. «Его хребет тоже сломан», - думала она, размерено шагая по кругу под страдальческий скрип старого мельничного жёрнова. «И его жизнь, как и моя, распалась на две половинки, а как соединить их в единое целое, не знает никто, да и возможно ли это… А поэтому, что толку вспоминать о счастливом прошлом, только раны бередить!».
Постепенно она привыкла к новой жизни и новым соседям - коренастому, меланхоличному тяжеловозу и пегой невзрачной кобылке. Первого мельник каждую субботу запрягал в телегу, чтобы отвезти муку на рынок, на второй изредка ездил по делам в город. Она же всё время оставалась на мельнице, и изо дня в день, в любую погоду, ворочала тяжеленное колесо, приводящее в движение мельничные жернова. Время потянулось медленно и ровно. Жизнь вошла в колею, и прошлое всё реже напоминало о себе. Страшные события потускнели, потеряли остроту и постепенно совсем перестали её тревожить. Осталась только тупая боль между пятнадцатым и шестнадцатым позвонками, да и та стала такой привычной, что она её практически и не замечала. Дни не отличались друг от друга. Сегодняшний день было точно таким же размеренным и предсказуемым, что и вчерашний. И завтрашний будет точно таким же. Единственно, что менялось – это погода. Вот этот год, например, был на редкость ветреным. Она не помнила, чтобы раньше ветер в течение стольких месяцев носился как сумасшедший, не затихая ни днём, ни ночью, нервно стуча ставнями и обрывая ветки у деревьев…
На улице оглушительно громыхнуло, небо с треском раскололось, словно раздавленная мощными пальцами скорлупа ореха, и на крышу обрушилась лавина дождя. «Ну, вот и гроза!» - выдохнула она с облегчением. Тревога, мучающая её весь последний месяц, вдруг исчезла, а на её место пришла спокойная уверенность: «Сегодня ночью случится что-то важное!». Влажный воздух, одуряюще пахнущий свежестью, ворвался в распахнувшееся от порыва ветра окно, ворота заходили ходуном, будто кто-то снаружи пытался, во что бы то ни стало, ворваться в конюшню. Она вдруг поняла, что это пришли за ней, громко заржала, отвечая на зов, и задёргалась, пытаясь распахнуть створки, загораживающие выход из стойла. Запор насмешливо бряцал, как тюремные кандалы, дверь не поддавалась.
Сверкнула молния, освещая потемневшие от сырости старые стены и низкий бревенчатый потолок, утыканный паклей, похожей в полумраке на свисающую гроздьями плесень. Послышался глухой рокот, звук заворочался, набирая силу, и мощный раскат грома разразился прямо над конюшней. Она встала на дыбы и всем телом обрушилась на преграду. Ещё и ещё раз. Не выдержав напора, дверь слетела с петель, освобождая дорогу. Она рванулась к выходу, выбила грудью входные ворота и вылетела наружу. Вспышки молнии разрывали в клочья ночную тьму, освещая путь, а ветер хлестал её по мокрым бокам – вперёд, вперёд, вперёд! С неба спустилась огромная тень и полетела прямо перед ней, указывая дорогу. Достигнув изгиба реки, дракон (ошибиться было невозможно, она видела перепончатые крылья, покрытое чешуёй тело и крупную рогатую голову) резко повернул на север, в сторону моря. Не раздумывая, она последовала вслед за ним, удаляясь всё дальше и дальше от родного города.
Гроза к утру закончилась, рассвет быстро разогнал остатки ночного сумрака, а вместе с ним исчез и крылатый ночной спутник. Её это не смутило, из рассказов бабушки она знала - море начинается там, где заканчивается река. Так что теперь река будет её проводником. Сколько времени займёт путешествие, что ждёт её в конце пути? Пока она об этом не думала. События этой ночи вернули то, что, как ей казалось, она навсегда утратила, когда-то давно чуть не умерев и превратившись в исключение из правила. Она снова слышала внутренний голос, его пробудил зов дракона, спасшего её много лет назад (она была абсолютно уверена, что это тот же самый дракон). Голос звал на север, туда, где заканчивается изведанная и освоенная её предками территория. Туда, где земля встречается с морем, где солёные волны бьются о скалы, и шторм выносит на поверхность странных существ и диковинные растения.
Она не знала, что или кто встретит её там, но ей не было страшно - пусть сбудется то, что должно. «Будет время, будет и пища!» - так ведь говорят те, кто ЗНАЮТ?
Терять ей было нечего, ведь она - исключение из правила.