1.
Снег – белою вороной в городе.
В грачином говоре
Горчит весной...
Стой!..
А я грачами огорчен,
Кричу я почкам в лесу:
Не разжимайте кулачков,
Не выпускайте весну!
А я подснежником смущен,
Прошу я праздник: постой! –
Чего-то главного еще
Не случилось со мной.
С л у ч и л о с ь!
2.
“Ты загадка, любовь моя, скрипка Амати,
С тихой темой – таить, тосковать, сожалеть.
Ты закладка на синих листках хрестоматии,
Где апреля бродячий сюжет”.
Это он – дневнику, как цирюльник из сказки –
Тростнику, обессилев от тайны один,
Это он – тайнику до посмертной огласки,
Свою душу от всех оградив.
3.
Ты не знала, не знала, что все это было на свете,
Что любил я тебя, что молил: ты пойми, а не мучь!
Пощади, поведи через город, ограды и ветер,
В черный ливень стволов, из зеленых обрушенный туч.
Ты не знала, что я говорил ненасытно с тобою,
Вызывал, как спирит, и поверил в тебя до конца.
Ты не знала, что ты одевалась во все голубое
И ко мне по ночам, спотыкаясь, сбегала с крыльца.
Мы бродили с тобой у соленого синего моря.
Цвет его от любимых, а привкус от любящих глаз.
Целовал под водой. Опьяняющим ветром с нагорий
Опускался к ногам, и дыханья мешались у нас.
И не знал божий мир, даже ты, что мы прожили вместе
Жизнь. Но как-то однажды истаяло море во мне.
Я ушел. Я опять за оградою, в городе, в тресте.
Желтой молнией тополь сгорает в служебном окне.
Я ушел от тебя. Не заметила ты и ухода.
И жалел я тебя, что забыта, разлюблена мной.
А тебе невдомек. Держишь голову вольно и гордо
И, земная, живешь своей прежнею жизнью земной.
Но ведь что-то же было! Кого позову я на помощь?
Незнакомая, кажешься старой знакомой моей.
И хочу я кричать: “Ну, а помнишь? А помнишь? А помнишь?!
Это целая жизнь. Как же знать не могла ты о ней?”
4.
Их отделы рядом. Шоркнет чей-то стул
За стенкой – за волшебною виолончельной декой, –
И – долой чертежи, и к окошку прильнул
Над дорожкою,
В дом, точно ниточка, вдетой.
Ты сейчас, ты сейчас из подъезда! Да-да,
Парки пряли ту ниточку. Чтобы подольше
Мне прожить, твой шаг быть должен
Чуть умеренней,
Чуть тише,
Чуть неспешней,
Чуть спокойней
(Ну, прошу тебя!)
Немного
Медленнее, чем всегда!
Но когда ты, когда же сюда? –
От макушки пылал до подошвы.
До завода сто метров. И вот
Время выхода самой бесценной
На невиданную авансцену
Под юпитеры окон его.
– А фигурка ничего! –
Вдруг ударом
в упор
в затылок,
И влажный за плечом обмылок
Лица
Сотрудника его.
– Чуть высока. Но столько данных!
А ножки, я тебе скажу!
В дых его!
С копыт!
В нокдаун!
В полуфабрикат, в лапшу!
Но... И хрипло сам заметил
В тон с ухмылкой: “Ничего”.
(Затаившись: не заметил
Этот гаер ничего?)
А затем как бы по делу
Из отдела коридорами пройдет,
Через дюжину ступенек бросит тело
И – стой! И точно на тончайший лед, –
Из подъезда во двор оробело.
Знал: вот-вот возвратится она,
И – навстречу, запрятавши робость,
По тропке трепетной кана-
то-
ходцем через пропасть.
Какой подбил его шайтан, –
В нем слово глотку выгрызает.
Он закричал. Нет, он шептал.
Нет, задыхался он.
В глаза ей
Молчал – Л Ю Б Л Ю.
Все громче!
Вдруг
Утратил ощущенье грани,
Где, зыбью на губах играя,
Из заглыбей рыбешкой – звук.
Не услыхала? Но мотив
Он повторит и нынче в полдень
Новой встречей в перерыв
Первое счастье дополнит!
Да, он в столовую, да,
Взглядом по столикам (будто
Стая корабликов в бухте)
И внезапно один увидать!
И корабли за собою сжечь...
Но как за леер пятерней горячей,
Держался за дюралевую жердь
Перегородки около раздачи.
И сесть напротив, и опять, опять,
Слепою ложкой в рот не попадая,
Вбирать глазами то с рыжинкой прядь,
То серые глаза и замирать,
И повторять вполголоса: родная...
Тебе неведом вечный наш союз,
Но каждый день, последний свет теряя,
С тобою я навеки расстаюсь,
А утром в мире нахожу тебя я.
Здесь, в тресте, средь обычной суетни,
Как ты? Откуда? Встречу в коридоре,
Кивнешь, скосивши серые свои, –
И вдруг ударит влажный ветер с моря.
В моей стране, подобной миражу,
Мы – рядом, мы – на ты, в беседе вечной...
И я боюсь, что вдруг тебя я встречу
И “здравствуй”, вместо “здравствуйте”, скажу.
Будь замужем, будь чьей-то, будь чужой,
Но только будь на этом свете белом,
Где мне темно и черный дирижер
Ввел, вместо первых скрипок, парабеллум.
Возлюбленною будешь не моей,
Но моей любимой! И года лавиной, –
Не узнаешь, не узнаешь до моих последних дней,
Как была любима...
5.
Посылали в колхоз. Это только полвести,
Вестью: значит, на сборах увижу ее!
Значит, невстань стряхнув, встречу с птицами вместе
Восходящее солнце, но каждый – свое!
Утро было таким, что, казалось, всходило
Два светила, а впрочем, на небе не в счет:
Все до лучика сегодня исходило
От фигурки в желтом платье у ворот.
У подруги что-то весело спросила,
Что-то жестами дополнила потом,
Быстро тапочек поправила... Спасибо,
Ты пришла – побыть на празднике моем!
Меж тем к автобусам, полуторкам
Отделы, службы. Он – к своим,
Подхвачен вдохновеньем утренним,
И сам светился и светил.
У приставной железной лестнички
Подсаживал коллег в автобус,
Но ждал, но ждал какой-то весточки,
Оглядывался, к ней готовясь.
Когда же у железной лестнички
Один остался, – за борт – взглядом:
“Да тут полно, куда уж лезть еще”, –
Шагнул с испугом
к машинам рядом.
В какой из них? А секунды скачут.
И наугад, как меж створок нож,
Нырнул в кубышку на истертых скатах,
С дырявым верхом, точно в звездах ночь.
Неужто знал, неужто вдруг прозрел?!
Здесь, в полумгле, где мрели лица женщин,
Крапленые зарею сквозь брезент,
В полуторке, как в раковине жемчуг,
Л и ц о!
Ты взят, в конце концов, в кольцо
Каким словцом прикрыться, как замочком?
Назад! – сработал мозг, как юзом колесо.
Не уходи! – душа запела молча.
Он сел в углу – в гостях у губ и щек.
И милых рук. И взглядом затаенным:
На правой палец – без кольца еще,
Лишь на мизинце с камешком зеленым.
...А ветер в дырки – дротиками. Дрогли,
Пересаживались,
Чтобы вдруг,
Точно сговорясь,
На полдороге
Усадить
(Захватывает дух!)
С ней (да что вы!) рядом (весь в тревоге!),
Как со сговореночкой сам-друг.
И та, что недоступна и горда, –
Такою по-домашнему родною,
Что он оглох, не чуя, где беда,
Застыл, боясь пошевелить рукою.
Очнулся... слава богу, не казнят.
Лишь искоса, секрет страшась нарушить,
Бросал короче, чем неравнодушный,
Но чуть длинней, чем равнодушный, взгляд.
6.
За окошко трамвая – глаза:
Там дуга выкресала, а ветер
Сыпал звезды к подножке, гася,
И в копилку их складывал вечер.
Там салона бегущий двойник
Каждым поручнем, кассой, плафоном,
Как нейтрино, проходил сквозь клены,
Не затронув ни листочка их.
А когда загрезил он, возник,
Нет, как гейзер, выпрянул из власти
Бандажей и дисков тормозных
Рядом,
На площадке,
В блестках счастья
Смех двоих,
Нет, музыка двоих!
И он очнулся, вслушиваясь в них.
На ремешке, как музыкальный кельнер, –
Шкатулка на транзисторах, а в ней
Пищали волны, точно в клетке кенар,
Но вдруг сквозь них сюда из-за морей –
С ударными банджо,
С гитарою тенор!
И пел и пенился мотив –
взахлеб,
Стрежой потока было соло
сакса,
А от малюсеньких плотин
синкоп
Лишь рос потоп, чтобы поверх
бросаться.
И джаз ударил, джаз ударил!
Армстронг гнал
В трубу, как в шурф к запасам старым
Аммонал.
И румба, бьющаяся в “Селге”
У тех двоих,
Была рекламой их веселья
И счастья их.
И он еще печальней сник,
Как виноватый перед всеми.
Бывает (будто прочь – тиски)
Столь острой радость по соседству,
Что отдается в нашем сердце
Таким же приступом тоски.
...Забывшись, упустил он миг,
Когда утих
Родник
Двоих.
Какая остановка их
Окликнула? Какие звезды
Их приняли?
К стеклу приник...
Район был, как газета, сверстан,
Подписан в свет. Любой этаж
Жил в огоньках. За дальний корпус
Тень крана удалялась, горбясь,
Как после смены метранпаж.
– Приготовьте, пожалуйста, билеты для проверки.
Тот голос! Он возвысил прозу слов!
Тот голос! Милый... Так, наверно, с детства,
В восьмушках крови, алой ноты сердца
На нотоносце ребер не трясло.
Она?
Билеты?
В рейд послали?
Точно.
За шляпы,
За шеи,
За плечи
И сквозь
Смотрел он, как взлетал из-под платочка
И – на него прибой ее волос!
В зеленой зыби платьица из анки
За легкими воскрыльями плаща,
В простом платочке, барышней-крестьянкой
Его любовь через толпу прошла.
– А ваш билет? – спросила по инерции
И сдержанно за этим, спохватясь:
– Здравствуйте!
Ответило б и сердце,
Да запнулось, глупое, тотчас.
Боже мой, твердил он молча, Боже мой,
Случай или ангел надо мною?!
Я сказал ей “здравствуйте”, помноженное
На такое счастье,
На такое
Задыхающееся
“Л ю б л ю!”
7.
О, каким внезапным рейсом,
Обезволенный, поеду
На соскользнувшем в желоб рельса
Колесе велосипеда!
О, чьею логикою веской
Покрою жажду и характер:
Где? За какою занавеской
Проходишь, кутаясь в халатик?
И с мамой рядом, ей на плечи –
Жакетик свой, от сквозняка?..
Далеко-далече, далеко-далече
Абрис тоненькой фигурки возникал.
Был бы адрес и – как верующий к Мекке!
Шастал сыщиком, чтоб выведать его,
Или: зырк в абонемент в библиотеке,
Лишь у ящичков оставят одного!
Вот вы, серия и номер “лотереи”,
Что со счастьем при проверке совпадут:
Номер дома и квартиры, – одурело
Записал, себе не веря самому.
И назавтра он сюда: а если спутал?
Но скорее, к этим ящичкам опять,
Как, смурея, возвращается преступник
Случай давешний, как допинг, испытать.
Стой! Одумайся! Но пряный привкус риска!
Для чего? – не знаю, для чего...
В этом чувства более, чем смысла,
Но и чудно больше, чем чудно.
Побеждает приобщенья жажда
К улочке
(Что к лестнице плывет).
К лестнице
(Что к двери прибежала),
К двери
(За которою живет...)
И раскалывается небосвод!
...О, каким внезапным рейсом,
Обезволенный, он едет
На соскользнувшем в желоб рельса
Голубом велосипеде!..
О, кто его сейчас – с поличным:
С поющим сердцем? Ну, а вдруг?..
..Сиренью, вдетой городу в петличку,
Окраина махровела вокруг.
Вдали завода пегая труба
В дымок переходила той же масти.
Как будто тая... Тучки – “на попа” –
Предсказывали: скоро в мире майском
Взорвут пороховые погреба.
Прошел вперед, где новых корпусов
Квадратами этажье каменело.
Нигде – знакомых лиц и голосов,
И – все тут незнакомо, кроме неба.
А впрочем, вон, едва свернул за дом, –
Привычным шумом стадиончик полон.
Как птах над потревоженным гнездом,
Мяч вверх и вниз, и снова вверх над полем.
...Он рыскал, он глазел по сторонам
И вдруг спросил, как бы на грани риска, –
И – за угол, планшетом пустыря,
Мимо самума маленького рынка.
Как сложенные кости домино,
Рябил фасад “дуплями” ста оконцев.
Он шел и тщился угадать одно,
И в каждом тут же вспыхивало солнце!
Скорей узнать, а там пускай казнят!
К табличке жильцов!..
А вдруг заподозрят
И спросят: “К кому вы?”
(В подъезде сквозняк
Нагружен грозою и дразнит ноздри).
Но – буквы расплылись, табличка пуста?
Не вижу фамилий, их в пятна-маги?
Но вот из пятна жестяного листа
Одна,
проступив, как на фотобумаге!
На 5-ом! А дальше? А дальше – предел.
О, мало ли, чтоб “до березки”, глубоко:
Я счастлив был: на два окна глядел,
И ангелы живут не выше этих окон!
8.
“Клокоча,
Как из ключа
Лесного,
Слово
Из губ –
Люб –
Лю!
Лью
Мою
Муку-музыку...
Услышишь ли?
Ответишь ли?
Осень...
Слишком
Сонна
Осень.
Слитками
Солнца
Осы.
Тихою
Тиною,
Ласковой
Ряскою
Покрываются мои глаза,
Мои леса
И реки
Навеки-навеки.
В грусти –
Ледени
Зарево
Замерло.
ГусиЛебеди,
За море,
За море!
Потому что стаей на смену льдины,
Потому что дело к зиме,
Потому что без моей любимой
Нечего делать весне на земле”.
Но и захлопнув дневник на заре,
Горла не в силах – как вьюшкой, и слово –
В тягу, покуда еще не сгорел
В ребрах кусок антрацита живого.
Тут же порывов рассыпанный строй
Стал собирать, точно шарики ртути:
Первый вторым поглощая, второй
Третьим, и так до единственной сути:
Да! День рожденья ее в сентябре,
Да! Его издавна подстерегало
Это желанье – дать знать о себе,
Ну, хоть без подписи под телеграммой...
Да! Телеграммой!
...И вот налицо
Утро и почта на дальней Нагорной,
И как лассо, той Нагорной на горло
Брошено трамвайное кольцо.
Надо же ему, в конце концов,
Здесь, сейчас, с единственною верой...
И в гнездо стеклянного барьера
Птицей – бланк!
Стандартное лицо,
Смятое в улыбку, шло по тексту,
И словам, где нежность расцвела,
Точная подсчитана цена.
А кому, кому цена известна?
“Самую прекрасную на свете девушку
поздравляю...”
...Пусть же сюрпризом в твое торжество:
Кто-то на свете (далёко ли, возле)
Потому-то и дышит, что воздух
Полон дыхания твоего.
Ветер пружинился спрохвала.
И как цыплята на зов хозяйки,
По тротуару – желтые стайки
Листьев, что осень с лип сорвала.
Шел и уже считал наперед:
Будет мороз окно филигранить,
Будут снега, будет Новый год –
Будут новые телеграммы!
Наденет на кроны дождь, отплясав,
Блузку в горошек и будут граять
Грачи и снегурочка таять в лесах, –
Будут новые телеграммы!
Будет на гроздьях рябин опять
Шапочкой – зимняя россыпь высей
И на почтовых ящиках спать
Пачками неотправленных писем.
Будут года. Но сквозь гул, сквозь тишь,
Словно из дальних миров, упрямо
Сигнал за сигналом
Вечным “у с л ы ш ь”!
Будут
Новые
Телеграммы!
9.
Ночной цветок настольной лампы.
Как масло на сковороде,
Шипение дождя везде.
Дневник чернилами заляпан.
“О разъясни! Не разъяснить,
Зачем вокзал, с надеждой в ссуду,
Вязал, как Парки, сотни судеб
На спицах линий разъездных?
Зачем, когда дождей разлив,
Протягивал по всей России
И ниточку моей, бессильной,
Испытывая на разрыв?
...Вернулся. Из лесу. Ловил
Удачу. Браконьером топал
На узерку по чернотропу
За маленьким зверьком любви.
Поймал, поймал! Но кто кого?
О прутья – жаркой головою,
Когда проходит голубое
За шаг от дома твоего.
Но прежде, но вчера ты мог...
Какою ж тешился отсрочкой,
Покуда загнанною строчкой
Твой след средь тысячи не лег?
То ли последний лоскуток
Шагрени перед этой встречей
Молчание увековечил?
То ли, познав “земной” итог
Страстей и выхода за грани,
Ты страхом разочарований
Очарование берег?
Бог дал любовь. Но запретил
К ней приближаться. Вдохновенье
Унизится прикосновеньем.
И чувство чище взаперти?
То ли безволием свело
(Как судорогой сводит мышцы)
Любовь? А может быть, и мысли,
И жизнь твою, и ремесло?”
Вдруг понял, отчего он нем:
Для главного всегда был робок,
С заигранной программой робот
И заданной Бог знает кем.
Он слепок времени. Клише.
По аналогии повсюду
Благоразумия полуда,
Издержки страха на душе.
И это все, прижав, как пресс,
В любви сказалось. Это вгрузло
В характер, как в породу – друза,
И он в любви сказался весь.
10.
Мой вечный вечер – тихий океан
Без берега мне дан.
Как мачта, позвоночник
Несет навстречу ночи
Белый парус души.
Что делать мне в этой глуши?
Мой вечный вечер – тихий океан.
Ты где, любимая? – Вокруг туман.
Навек, как видно...
Ни взгляда, ни слезы не видно.
Слеза впадает в тихий океан.
11.
И первую любовь он вспомнил, и отказ,
И улочку одну, где будто шомпол – ветер.
Застрявшей пулей в ней горчайшая из фраз:
Я больше никого и никогда не свете...
Но зажило... А тут он счастлив: боль, продлись!
Я больше никого и никогда на свете!
Лови, теряй, лови одну до самой смерти
Волну высокой ч и с т о т ы, радист.
Ныне и присно будь благословенна, боль!
Что было до нее – истаяло бесследно...
И первая любовь нам кажется последней,
И первою – последняя любовь.
1966
* * *
Я день назову твоей светлостью,
Я ночь назову твоей нежностью,
Я дождь назову твоей свежестью,
Я дочь назову твоим именем.