Сборник философской лирики Михася Южика (2012-2016 гг.)
Жила у меня Поэзия
(сборник стихов)
* * *
Жила у меня Поэзия,
без спросу вселившись раз.
Ходила по звонкой лестнице
в хрущовке простой у нас.
Обедала, пела, прыгала,
гуляла, спала со мной.
Следила, как я за играми,
взрослел за ее спиной.
Боялась она родителей
за шалости, и совсем
не знала в своей обители
уроков и теорем.
Я рос, как трава рассеянный,
беспечный, хотя не злой,
совсем средь людей потерянный
был ход невозвратный мой.
И думал, что в одиночестве
блуждаю, ненужный всем,
Поэзии имя, отчество
забыв среди разных тем.
Она же сидела ангелом
на левом плече всегда,
и часто светила факелом,
чтоб понял, идти куда.
В жестокостях мира нашего
совсем уж не озвереть
она помогала падшему,
она отводила смерть.
Подчас огорчал Поэзию
безверием и тоской.
И думал: совсем исчезну я,
и след заметет пургой.
Но утром окно узорами
распишет зимой она,
и вскоре за разговорами
влетит как сама весна.
Полвека пройдя нешуточно,
макая в палитру кисть,
я понял в мерцанье утрешнем -
Поэзия - это жизнь.
* * *
Чаю крепкого налью.
Может, безоглядно
я чего-то натворю,
и чего не надо.
Закисает бледный день,
бледный день без смысла.
Повернуться даже лень.
Убегают числа.
Разве музыка звучит
так темно и вяло?
На ушах как будто щит,
слух под одеялом.
Неудачен климат здесь,
солнца б да гитару,
выпить, вволю бы поесть
из испанской тары.
Там, где люди веселей,
солнечные реки, -
сущность вечности моей
и любви, и неги.
Чаю крепкого налью
в скуке безотрадной.
Да чего-то натворю
в ночь под снегопадом.
* * *
Нередко мир, однообразен,
безжалостен и незнаком,
составлен из смертей и казней,
встает в сознании моем.
И если солнце пробивает
сей потолок над головой,
оно прозрением пугает
в нелепой камере пустой.
Но все проходит, во мгновенье
как пелена слетает с глаз.
И чую ветра дуновенье,
и запах трав, как в первый раз.
Мир внешний, как и мир в сознанье
хочу навек объединить
лесов извечным колыханьем,
бессмертьем, что взывает жить.
* * *
Хорошо во время оно
обходились на Руси -
ни порядка, ни закона,
только плачь да голоси.
Всё кулачная расправа,
всё битьем да через кнут.
Удивиться стоит, право,
как здесь все еще живут.
В городах, в деревнях серых
правит сила да вранье.
На людишках очертело
выезжает чиновье.
От работы отупели
мужики и бабы здесь.
И секут по ним метели,
и несут дурную весть.
Тем же временем в столицах
песни, танцы и балет.
Разрумяненные лица
в отдаленье сущих бед.
Если ищешь справедливость,
не сюда пришел, ты брат.
Проверяют здесь на вшивость
вор, подлец и горлохват.
Хорошо во время оно
и сейчас не плохо тут
без порядка и закона
люди умные живут.
* * *
Мыслей нет, а есть идея,
прочная как мир.
Слово с веком постареет
в глубине квартир.
Но проявится как память
или просто быль -
кто-то тяжелейший камень
в сердце положил.
И теперь с идеей этой
камень не в ладах:
в сердце бродит он по свету,
как ходячий прах.
Тот, кто умер, жив оставшись,
мучает себя -
без идеи, как погасший
отголосок дня.
Но с идеей можно камень
в сердце растворить.
И по-новому ногами
по свету ходить.
Мыслей нет, одна идея,
вечный идеал.
Он меня в глуби аллеи
издавна встречал.
* * *
Происходит не раз и не два
в темной жизни оказией странной
сон, который не сон, а тюрьма,
как утопленник в собственной ванной.
Сон, который нельзя изменить, -
нежеланный, тупой и жестокий.
Сон, который нам скажут прожить,
и, возможно, в ближайшие сроки.
Только если живым из него
ты выходишь в пространства большие,
не встречаешь уже ничего,
что кричало и мучило в мире.
Впрочем, пусть не являются сны
как прозрения в бездны и ямы.
Дай, Господь, нам стоять без вины
на пороге летящего храма.
* * *
Скрипы ночи, песни дня,
потерпите.
И уставшего коня
подмените.
Перегрузкою мозгов
утомленный,
вспоминаю ряд стогов,
бор зеленый.
Спутан строгостями дел
я по плечи.
Разбирался, как умел…
Покалечен.
Убегу туда - вперед
и далёко.
А куда - пусть зуб неймет,
видит око.
Звуки ночи, песни дня
там польются,
и пшеничные поля
всколыхнутся.
Позабытою тропой
быстро к дому
ворочусь, почти чужой,
но знакомый…
* * *
Ста лет бывает мало.
Сто лет, как день один.
Как будто бы не стало
спокойных середин.
Все спешка, спешка, спешка,
и долг, рукастый долг.
И за спиною слежка,
и голос музы смолк.
Роятся злые мысли,
пугает каждый звук.
И погибают числа
в плену свистящих мух.
Но как остановиться,
дурные маски снять?
Да родником умыться,
и до обеда спать?
Но гонит, как планету,
Вселенной круговерть.
И надо до обеда
с работою поспеть.
Но как мечту большую
в глубинах утаю:
серебряные струи
в подсолнечном краю.
* * *
Осколок на скорости страшно большой
летел и ударил планету.
Бессмысленно, право, кричать ему: «Стой!» -
он в новой галактике где-то.
И люди, которые с раной живут,
на эту планету похожи.
В них боли раскаты вовек не умрут,
вращаясь орбитою тоже.
Воронки, бывает, затянет песком,
края зарастут перелеском.
Но память удар забывает с трудом
и в сердце врывается с треском.
И может, среди бесноватых ночей,
когда вместо сна сгусток боли,
душа воспылает курганом свечей,
слетевши с орбиты на волю.
* * *
Что мне уготовано?
Знать бы наперед.
Только гладь безмолвная,
греется восход.
За отгадкой новою
странником иду.
Утром очарованный,
может, на беду.
Дошагаю ль к вечеру,
упаду ль на снег?
Больше делать нечего…
Странный человек.
Будет гладь исписана,
станет даль видна.
Под пургой неистовой
побредут года.
* * *
У корки мандариновой
устойчивая власть,
где память - ночи длинные
и праздника напасть.
Где ты рукою нежною
ловила тень мою.
И было все по-прежнему
в полупустом раю.
Где двое всей Вселенною
являлись день-деньской
и чувства несмиренные
водили за собой.
Там поры года новые
деревьями текли.
Качали дни головами
и таяли в пыли.
И горе ненасытное,
не солоно хлебнув,
шло от дверей, побитое,
в привычную нору.
Хранило нас молчание,
и творчества заря
от легкого дыхания
не восходила зря.
И мандарины спелые,
и праздника навал…
Мороз снежинки белые
в узоры заковал.
* * *
Сердцу становится весело.
Из-за чего - не понять.
Прыгает звонкая песенка,
смехом трясется кровать.
Кто же успел насмешить меня
при пробуждении дня?
Не понимаю решительно,
смехом по дому звеня.
Нет ни причины, ни повода,
вечером лег, как всегда,
дня беспокойного проводы
сплыли в ночи в никуда.
Легкий мотив напевается,
мне бы его записать.
Только нестройно сбиваются
ноты в пустую тетрадь.
Неуловимая песенка,
смех, словно детство само
лазает, вертится, бесится
передо мной на трюмо.
Странен и дик смех без повода,
снизу соседи стучат,
их справедливые доводы
плавно вливаются в мат.
Ладно, пора мне на улицу,
но ведь и там на меня
дворник суровый нахмурится,
детство внутри хороня.
Только и он на мгновение
в небо опустит свой взгляд.
Это всем нам в удивление
утром взлетел снегопад.
* * *
У крайних зон всегда одно
стоит сопротивленье.
И полюсами мы на дно
утащимся в мгновенье.
Невероятен мир в душе
из черно-белых красок.
Поэзии там нет уже,
и музыки, и масок.
Все четко выделено там,
боишься оступиться.
И убран повседневный хлам,
и не к чему стремиться.
Любовь отсутствует. Лишь долг
там торжествует правый.
Тот мир разрушил, кабы мог
я строчкою лукавой.
Прочны, однако, ворота
у черно-белых граждан.
Идеология проста,
ей озабочен каждый.
И камни лиц, и слов ряды
бездушных и гремучих.
Там нет живительной воды
из налетевшей тучи.
Сей мир с опаской обхожу,
смеясь себе и плача.
И только издали гляжу,
как на пустую дачу.
* * *
Ночь зависла за окном,
ветер простудился.
Окунается наш дом
в сон, который сбылся.
Из серебряных снегов
в ночь до нас доходят
реки отогретых слов
в берегах мелодий.
Тихо капает строка
в нотную страницу.
Не берет перо рука,
не дрожат ресницы.
Ночь укрыта с головой.
Далью день укутан.
У рояля никого,
замерли минуты.
Что-то будет поутру,
а пока лишь месяц
смотрит искоса в нору
между занавесок.
* * *
Себя полюбить не умея,
мы ближних любили вовсю.
И от благодарности млели,
от разных сю-сю и му-сю.
Подводит, однако, реальность
и шлет нам ответ не всегда.
Обычная неблагодарность
от ближних течет, как вода.
И плачем, за что нас не любят!
И вот ненавидим уже
того, кто в нас лучшее губит
и бесов разводит, как вшей.
Мы слишком зависим от мнений,
похвал, поцелуев чужих.
Меж тем неразгаданный гений
скребется внутри нас самих.
И ходим в чужих зазеркальях,
по правилам диким живя.
И вот уже век ненормальный
проходит, клюкою скрепя.
А было бы проще простого -
зайти в свою душу, как в дверь,
узреть человека такого,
что к Богу ему хоть теперь.
Подводит, однако, реальность…
* * *
Уснул с настроеньем писать и работать.
Когда это было, в какие года?
И кучи деревьев родной позолотой
мой сон берегли у седого пруда.
К утру подсознанье проводит границы,
я встал, будто хлопнула тяжкая дверь.
Зима приходила. И темные птицы
на мокром снегу копошатся теперь.
Прогноз вездесущий не тешил однако:
не ясно, куда повернутся фронты.
И только снежинки проверенным знаком
мелькали и таяли от теплоты.
Мне вдруг захотелось набрать чей-то номер
и в трубку кого-то порадовать вдруг,
что будет поземка стелиться, и кроме
того через день посветлеет вокруг.
И голос родной через трубку смеялся,
слегка упрекая, что год не звонил.
Напрасно ведь думал, что поезд умчался -
он нами одними вовек дорожил.
Такие дела. Я заснул, поработав.
Проснувшись, несмело в окно заглянул.
Он падал, искрился… Пронзительной нотой
мне ветер о чем-то мечтательно дул.
* * *
Я печаль, как жабу,
вырву из груди.
Был все время слабым,
сила впереди.
Но такую силу,
что ломает прут,
на земле постылой
куры не клюют.
Смерти же сильнее
только сила та,
коль пойдешь прямее
с образом Христа.
В городах и селах
повстречаю вас,
только бы веселый
образ не угас.
Только б песня пелась
в дальней стороне.
Вот такое дело
подвернулось мне.
* * *
Все идешь, и идешь, и не видно конца,
по змеистой тропе убегаешь.
И уже не узнать дорогого лица,
хоть лицо ты свое не скрываешь.
Не теряйся, прошу, и не надо идти,
свет в тебе, присмотрись и опомнись.
Впопыхах пригасил свой фонарь на пути,
жизнь давно не поэзия - повесть.
Разожги этот свет, не беги, а присядь,
окружающий мир распахнется;
освещенный тобой, запестреет опять,
словно радуги гребень на солнце.
* * *
Посмотри на листок - света нет в этом дне,
если строчки на нем не ожили.
Ненаполненный день утопает в вине,
бестолковый, тупой и бескрылый.
Но совсем по-другому день выглядит здесь,
в мире, полном ума и движенья,
если творчество скажет поэту: ты есть,
был и будешь без всяких сомнений.
И тогда оживут чудеса на листе
в виде буковок гибких несхожих.
И тогда загорится свеча в темноте,
целый мир освещая, быть может.
* * *
Откуда падает строка,
как дождь в засушливую пору?
Из неземного далека?
А может, из земного сора?
Что нам поэт сказать хотел
скрепленьем строк в одно большое?
Всего поведать не сумел,
но взял кого-то за живое.
И, благодарные навек,
мы чуть оттаяли в стремленьи
постичь, что бесконечный снег
уже не горе, а спасенье.
* * *
Давно не доверяю снам -
сетям из отошедших теней.
Их отвергаю без сомнений,
лишь утро прибежит к часам.
Они лукавы, нечестны,
они пугают и блефуют.
Забыв сумятицу ночную,
мы в новый день вступить должны.
Не вспоминать, не осуждать
всех тех, кто мучил нас ночами.
Потом, с дневными голосами,
затменье повернется вспять.
Давно не доверяю снам,
хочу скорее пробудиться,
чтоб утром творчества напиться.
Того же пожелаю вам.
Давно не доверяю снам…
* * *
Я Деда Мороза давно
не видел, от снежного детства.
Но памяти вечной кино
дает иногда отогреться.
Он мчался из дали глухой,
добрейший старик во вселенной,
мешок тяжелеющий свой,
наполнив подарком отменным.
Средь сотен детей только мне,
казалось, старик улыбался.
И бликом на темной стене
он долго потом оставался.
Проснувшись, я видел его,
я с ним разговаривал будто.
И время спокойно текло,
укрывшись снежинками густо.
Лукавый старик, заводной
и щедрый, как зимы былые.
И нет здесь души ни одной,
кого б без подарка покинул.
Я Деда Мороза давно
не видел, но помню, какой он.
Лицо - молодое вино,
увешанное бородою.
* * *
Ухожу от себя.
В работу, книги и телевизор.
Ухожу туда, где меня нет.
Рассуждающая, творящая,
понимающая ход истории
и себя в ней
душа
- это я.
Эмоциональная и забывающаяся,
способная переживать
чужие радости и несчастья,
быть вечно в других
- это я.
Я - это когда живу,
а не страдаю вопросом
о смысле существования.
Я - это всецелое растворение
в жизни,
когда поток эмоций
вращает меня
по законам
вселенской гармонии.
* * *
Счастье ходит по квартире, счастье спит.
Голова у счастья, видно, не болит.
Мне ж нерадостна пуховая кровать.
Как со счастьем подружиться мне опять?
Почему, неуловимое, оно
погостило, посмеялось, отошло?
В измерениях мы разных будто с ним
на одной площадке бодрствуем и спим.
Чем обидел, почему не удержал?
Удивляет пустотой тревожной зал.
Свет от лампочек не греет уж давно,
потому что счастье с солнцем заодно.
Только ниточку умею протянуть
через творчество и в счастье заглянуть.
Знаю, белое оно, как краски зим,
что неслись перед взрослением моим.
И просторное оно, как те поля,
где ходила как-то молодость моя.
Знаю, чистое оно, как голос твой,
хоть давно уже далекий, но родной.
Счастье прошлым не живет и не дрожит
перед будущим, которое спешит.
Счастье - это здесь, теперь, когда
от уныния не видно и следа.
* * *
У поэзии всегда
рифмы ограничены.
В них коварная нужда
аж до неприличия.
Вот работы час настал,
быстро бы управиться.
«Я такое рифмовал!» -
сразу вспоминается.
И работа вкось пошла,
настроенье гадостно.
Бьется с рифмами душа
в темени безрадостной.
И в итоге в рифмы мы
старые вплетаемся.
Словно узники тюрьмы,
выбраться стараемся.
Стих свободный воспоем,
где не надо тыкаться
в стены рифм, как в бурелом,
с вечным горем мыкаться
* * *
Закрутила метель, закружила,
повлекла, увела за собой.
Я беру у метели силы,
поглощаю снежинок рой.
Не у лета с жарой и лесами,
не у осени, не у весны
я питаюсь вовек чудесами,
а у чистой метельной зимы.
Сразу мысли снежинок белее
вразнобой полетели кругом.
Даже буквы беру у метели.
Украшаю метелью дом.
Это сказка, другая реальность,
это небо с землею сошлись.
Очищаюсь, друзья, возвращаюсь
и смотрю в непроглядную высь.
* * *
Останови, судьба, свой бой,
ведь в мире жить намного проще.
И праздник Рождества как свой
воспримем мы душою тощей.
Ведь в каждом есть слеза Христа
и в каждом есть Его молитва.
Уж чаша выпита, пуста,
калитка старая открыта.
Зачем секиры и ножи,
и звуки страшной гильотины?
Паденье страждущей души,
остановись на середине.
Не упади, а поднимись,
возьми не силой, а смиреньем.
Да расцветет ромашкой жизнь,
судьбу поставив на колени.
* * *
Нас встречает год високосный,
как положено здесь всегда -
снегом щедрым, тугим морозом…
К нам из детства плывут года.
Он особенный, будем верить,
предрассудки отринув все;
распахнет широченно двери
и предстанет в немой красе.
Год искрящийся и летящий,
полный творчества и хлопот,
с песней светлой и настоящей
приходи, високосный год.
Поменяй же событий сущность,
позади оставляя то,
что грозилось совсем замучить,
год заманчивый, как лото.
* * *
Мой двор на улице Некрасова,
окошко в мир,
где детство с акварели красками
стремилось вширь.
Писало детство город празднично,
обиды забывало враз.
И во дворе весь мир загадочный
гостил у нас.
Следило детство за снежинками,
за суетою снегирей.
И мир пестрящими картинками
входил смелей.
То был не я как будто… кто же там
цветущий мир нарисовал?
Уж века половина прожита -
себя не знал.
Вот этот ангел белобрысенький,
всегда распахнутый к любви…
Какими неземными высями
его на землю завели?
* * *
Прошу у природы стоянки,
прошу прекращения дел.
Не ради банальнейшей пьянки
и не для растления тел.
А чтоб через годы и годы
в глубины себя заглянуть,
а там попросить у природы
дальнейший и радостный путь.
Ведь сделано, правда, уж слишком,
да только в делах и войне
съезжала непрочная крыша
и я забывал о себе.
Что проку менять что-то рядом,
когда сам почти идиот?
Безумие как из засады
вот-вот уж тебя заберет.
Наука сказать себе «хватит»
и воля сказать себе «стой»…
Я просто устал в беге, братья,
и правда, едва ли живой.
* * *
Резко приморозило,
город онемел
и годиной позднею
отошел от дел.
Но вопрос загадочный:
это ли зима? -
вместе с елкой святочной
посетил дома.
Снега нет в помине здесь,
настроенья нет.
Будто радость сгинула
в перекрестье лет.
Я сижу с надеждою,
помню ведь тот год,
когда тучи снежные
скрыли стрелок ход.
Ровно в час назначенный
повалил снежок.
Я, морозом схваченный,
вышел на порог.
И смотрел: встречаются
в белизне года.
С той поры отчаянье
стихло навсегда.
* * *
Из страны в страну нас болтало
и бросало из века в век.
Вьюг старинное одеяло
и снежинок промозглый бег.
Наблюдали. Смотрели в оба
в темной одури без конца -
не утратить в круженье чтобы
безвозвратно своего лица.
Умирал я, ну скажем, трижды,
возрождался другим совсем.
Говорил: а ведь это ты же,
только больше не глух и нем.
Бег когда был особо боек,
где две тысячи лет прошли,
замер я и ушел со строек
и внимал в непустой тиши.
И тогда лишь я жил взаправду,
когда слышал столетий шум,
устремившихся водопадом
в низ вселенский, где стынет ум.
Из паденья рождались выси
этой странной большой страны,
четко выделенной из тысяч
без желанья и без вины.
Из страны в страну нас болтало
и бросало из века в век.
Это было дорог начало,
как зазимок и первый снег.
* * *
Это зло за окном. Это зло.
Что оно снаружи - нам повезло.
Пусть идет оно в седую пургу,
наблюдать его уже не могу.
Сколько солнца нам на всех на земле.
Так откуда зло родилось втройне?
Непонятный у природы закон.
Тем не менее, зло - выйди вон.
Нам любить бы, творить, песни петь…
Отчего же зло рычит, как медведь?
Сколько красок, морей и лесов…
Я ж от зла скрепляю дверь на засов.
Вот она, неземная напасть,
зло пришло вечерком песни красть.
Это зло за окном. Это зло.
Застеколье его нам принесло.
Так обнимемся крепче, друзья.
А иначе никак тут нельзя.
Зло снаружи - не в пример, как внутри.
Ты надежней свои двери запри.
И совместно посмеемся над ним.
До зари мы яркой свечкой сгорим.
* * *
Будто мир, целый мир отразился в душе,
я его где-то видел померкшим уже.
Но теперь он поярче куда и свежей.
Или это обман из числа миражей?
Нет, хочу я поверить в картинку свою,
в ней себя в полный рост и размах узнаю.
Как же хочется к этой картинке припасть.
Но опять навалилась ночная напасть.
И под утро из сумерек мира теней
лезут пришлые люди к постели моей.
И родители там нападают во тьме,
предлагают какую-то бестолочь мне.
Но я жив, и мой мир не такой, как у них -
и о том говорит пробуждения миг.
Так оставьте в покое прошедшие дни,
ты, душа, хоть вперед на чуть-чуть загляни.
Ведь не должен давно я уже никому,
что ж с виною чужою как будто живу?
Не убийца, не вор, не обманщик, не трус.
Что ж секунды грядущей всё время боюсь?
Но теперь целый мир отразился в душе.
Я его где-то видел сквозь слезы уже.
Пусть слеза эта радостью будет полна
и поднимется мир с недоступного дна.
* * *
Люди в подлунном мире
редко одни бывают.
Полупустой квартиры
звуков не замечают.
Сам ты и есть звучанье
космоса и гармоний,
сам ты и есть дыханье,
сам ты тепло ладоней.
Звуки живут повсюду
как отраженье мира.
Полнится многолюдно
гамом твоя квартира.
Образы, мысли - это
космос в душе бескрайней.
Там и рожденье света,
там и закат печальный.
Каждый живет, как оттиск,
как отпечаток знаков
мира, что к нам приходит,
перед окном поплакав.
* * *
Мир удивить невозможно.
Можно лишь повторять
что-то за кем-то и ложно
первым себя считать.
Всё уже было - небо,
солнце, земля, вода,
труд над насущным хлебом,
радость, тоска, беда.
Только нюансы в чем-то
где-то мы привнесем,
шагом своим никчемным
вряд ли мы мир спасем.
Вооружившись словом,
все-таки шаг вперед
делает как основу
каждый из года в год.
* * *
Оживали страницы, когда их листал
ты в порыве запойном.
Становился мудрее, счастливей не стал,
хоть и думалось стройно.
В хаотичности детства и глупости - вот
скрыто самое счастье,
где гуляет душа без вселенских забот,
со Вселенной в согласье.
Вожделеньем познанья живем мы всегда -
человек любопытен,
одержим неуемною жаждой труда,
бесконечных открытий.
Мы из детства уходим, увы, поумнев,
и с годами скучнея.
Лишь оглянемся - там, меж причудливых древ,
пляшет добрая фея.
И остаться ребенком захочется вдруг
на изломе кому-то.
Только жизнь замыкает невидимый круг
почему-то…
* * *
За рабочим сидел столом.
И поэзией был мой дом.
Внешний мир, как туман, исчез…
Рядом кошки лежали. Час
утекал за часом и гас.
Рос поэзии странный лес.
Ведь бывает же хорошо -
ты как будто огонь нашел
в ровных строчках обычных слов.
Видел комнату и окно,
загоралось, как свет, оно
ясным знаком моих миров.
Будто светом тем, не тая,
исцелялся от мрака я
и ловил стихотворный бред…
Три границы души моей
открывались на свет смелей,
на знакомый и теплый свет…
А часы мелодично шли,
отзываясь в глухой дали,
указуя прохожим путь.
Рядом кошки лежали. Я
понимал, что душа края
постигает как жизни суть…
Будь, поэзия,
в доме будь!
* * *
Сколько у жизни осмысленной
всякого цвета вдали…
Где-то кораблики быстрые
по ветру празднично шли.
Это мечты, их затерянность
примет к себе океан.
Мыслей тугая размеренность
глянет в прибрежный туман.
Выйдешь: какие растения,
звери и люди есть тут!
Будто твои откровения,
мирно и свято живут.
С каждым рукою, усмешкою
встретишься в этой дали.
Встали под сенью прибрежною
тихо твои корабли.
Хочется, право же, хочется
мир воедино обнять.
Флаги на мачтах полощутся,
новые дали манят.
* * *
«Всё наладится, образуется», -
повторять не устань слова
на дорогах метельных суетных,
чтоб слыхать их было едва.
И тогда, неудачами меченый,
ты войдешь в торжество и суть.
Скоро тяжесть твою заплечную
сами ангелы понесут.
* * *
Так тепло и светло бывает,
так тепло и светло,
если снег пеленою валит,
залепляет окно.
Собираемся все и дружим,
тесным кругом сидим,
когда снег меж прохожих кружит
как попутчик им.
Замечаем едва в метели
их различный путь,
но покажется, что успели
в души путников заглянуть.
Припев:
Снег, кружи, снег, бушуй и тревожься,
подгоняй ход замедленных дней.
В леденистом искрящемся крошеве
нам теплей, веселей и светлей.
Освещает пространство комнат
снег, бушующий за окном.
И метельных мелодий рокот
наполняет собою дом.
Даже вечером не включаем
электрические огни.
Только отблески к нам бросают
одноглазые фонари.
Мы сливаемся с белизною
и сплетаемся нитью душ.
Мысли, будто снежинки роем,
улетают в пространство стуж.
Нет бетона, стекла и камня,
нет препятствий им -
кто-то чувствует, как ансамблем
мы, сроднившиеся, сидим.
Припев:
Снег, кружи и скачи неистово,
удивляй череду зимних дней.
Под мелодию серебристую
люди будто теплей и дружней.
* * *
Погоня за счастьем - она хороша,
но счастье в покое и строе
обычных желаний, как будто душа
гуляет и дышит на воле.
Когда же погоня за счастьем - обман
и цель убегает, как призрак,
душа это чует, и тонкая грань
мерцает меж верхом и низом.
Высокий рубеж достижений людских,
последние высей ступени
душа в глубине не приемлет - в тот миг
она упадет на колени.
Она ведь хотела добра и любви
взаимной с людьми в целом мире.
А ей предложили: «Ты стену долби
в пустом и холодном эфире».
* * *
Мне вечером поздним напела земля,
мне вечером поздним… -
как ветер раскачивает тополя,
как светятся звезды.
И я наблюдал за скоплением звезд,
качаньем деревьев.
И я задавал себе глупый вопрос
в немом удивлении.
Просил у Вселенной обычной любви
к природе и людям.
И будто ответил мне Космос: «Живи,
желанное будет».
* * *
Когда качнется мир и в пропасть упадет,
когда забудешь лучшее из лучших -
то посмотри тогда, как мягко снег идет
и убеляет темный день текущий.
Всё мудростью и сном окутано вокруг,
земля добреет, расцветают лица.
Ты подними глаза и удивись, мой друг,
как меж ветвей холодных снег вихрится.
Он кружится для нас под легкий ветерок,
взмывает вдоль окна, не зная притяженья.
Кладется на асфальт натруженных дорог
и на прохожих вычурные тени.
Воспрянув ото сна, ты выйдешь в мир живой
и выстроишь следы на мягком покрывале.
И утро декабря обнимется с тобой
под куполом небес в хрустально-белом зале.
* * *
Человек - воплощенная воля.
Это действие сквозь преграды.
Выходя одиноко в поле,
он работает до упаду.
Гонит страх и гнилую скуку,
а еще он в лучшее верит.
И мозолит работой руки,
и стучится в Божии двери.
А бывает, споткнется где-то,
но встает, обретая силы.
Он упрямо стоит под ветром,
под хохочущим ветром стылым.
* * *
Возможно такое в природе:
сквозь ветер и влажную мглу
сознание счастья приходит,
не веря себе самому.
Накинутся скоро метели
на город подвижный большой.
Как будто года полетели
над серой промокшей землей.
Из света и легонькой тени
рождается щедрый глоток
для солнечных поколений
в бегущем волнении строк.
* * *
Нежность природы, как нежность твоя
тихо меня пробуждает
к жизни возвышенной день ото дня,
к запахам теплого мая.
Все это образы, но пустота
с ними бороться не в силах.
Крикнеш - и я устремляюсь туда,
где бестревожно и мило.
Жизнь беспросветная лишь в голове,
если нутро неспокойно,
жизнь просветленную надо в борьбе
отвоевать или в войнах.
Нам говорили, любовь чудеса
делает с человеком.
Чистые передо мною глаза,
голос, наполненный смехом.
Будем любить этот город живой,
улицы, полные гула.
Только в движенье возможен покой.
Лишь б душа не уснула.
* * *
Той ночью удивленной ты
вакханкою была.
И беспредельной наготы
не скрыла, не смогла.
Мой рот к соску твоему прилип,
я пил груди тепло.
И жар такой, как будто грипп
меня сковал всего.
Мы позабыли, кто мы есть
в потоке скучных дней.
А только так - сейчас и здесь
любили всё сильней.
Я ощущал сквозь дикий жар
движенье ягодиц,
моей руки по ним удар,
укол твоих ресниц.
И мой живот с твоим - одно,
и губы сколько раз
смыкались в поцелуе… Дно
я доставал как раз.
Крутила вьюга на дворе,
снег сотрясал стекло.
Но было нам по той поре
беспечно и тепло…
И час за часом ночь плыла,
не остывали мы.
Неповторимая, жила
весна среди зимы.
Мы оторваться не могли
от бедер, спин и рук.
Секунды - полные, как дни.
Часов не слышен стук.
И пробуждение в полдня.
Разбросана кровать.
Невинным взглядом на меня
смотрела ты опять.
* * *
Повертевши головою,
глянешь там и тут.
Кисеёй перед тобою
реки потекут.
Загорятся удивленно
звезды среди дня.
Щебетания и звоны,
россыпи огня.
У фантазии бывает
ход неизмерим.
И рука твоя не знает,
где огонь, где дым.
Созерцанием объятый,
весел, как дитя.
Перед взором - лес мохнатый,
море забытья.
Волны плавные искрятся
и щебечет бор.
Слов чарующее братство,
голосу простор.
Здесь мгновение, как вечность,
точка - шар земной.
Ходишь отроком беспечным,
солнце над тобой.
…Не заметил, как остыло
кофе на столе.
И ожившее поплыло
в строчках и судьбе.
* * *
Раскрываются тайны,
вечер будто синее.
Осень взглядом прощальным
землю чуточку греет.
На пороге зазимок.
Все вот-вот заискрится.
Серебристых пушинок
карусель закружится.
Это, видимо, правда,
что природа живая,
что она снегопады
на балы созывает.
В скором танце увидим
мы свое отраженье,
золотистые нити,
торопливые тени.
Повезет несказанно,
если в голосе вьюги
вдруг пробьется сопрано
призабытой подруги.
Меж домов высоченных,
в лесопарковых зонах -
снега волны и стены,
шапки снега на кронах.
Как тепло и свободно
в белизне леденистой…
Здесь встречаются годы
и возносятся мысли.
* * *
Ищу всегда непостоянства -
любви, дождя, летучих строк,
ищу подвижное пространство,
где не бываю одинок.
Движение - такая штука,
что взять тебя за жабры в нем
не удается бледной скуке
и бесу жарящим огнем.
Бежим. Метели завывают.
И заметают каждый след.
Но под пером то воскресает,
что укатило в бездну лет.
О прошлом некогда подумать,
и будущего нет у нас.
Минуты водопадным шумом -
как слезы из ребячьих глаз.
Мечтаю о таком пространстве,
где обнимаю всех людей,
где ели в праздничном убранстве,
огни кварталов, площадей.
Люблю, когда года навылет
в меня стреляют без конца.
А я бегу в подлунном мире,
не зная своего лица…
* * *
Жене Медведевой,
удивительной русской фигуристке:
А кто вместе с нею на льду побывал,
хотя бы глазами тот образ ласкал,
хотя и глазами не встретил глаза,
он знает: РОЖДАЮЩАЯ ЧУДЕСА.
И кто вместе с нею болел и страдал,
он вроде немного Россию обнял
и понял: совсем не холодный тот лёд,
и вдруг удивился: безмолвно поёт!
* * *
Два континента земли –
тянется ниточка.
Руки и губы твои.
Сад и калиточка.
Нету пространств и времен.
Нет необъятного.
Строгой науки закон –
не благодатный он.
* * *
Голос в безмолвье дрожит за рекою.
Травы вокруг и цветы.
Голос и голос… без сна и покоя…
Небо, земля – это ты.
Солнце над лесом. Затишная заводь.
Утро. Следы на песке.
Холода ночи совсем не осталось.
Голос звенит вдалеке…