Не видят, не до нас зверям. Сцепились.
Клочками шерсть и двуголосый рык.
Вот в небольшой овражек покатились...
О, чёрт! Как человечий крик!
Навскидку для острастки я бабахнул.
На ёлку рысь, и драки шум умолк.
В овражке будто плач. Я ахнул –
Лишённый глаз, скулит тоскливо волк.
В крови вся морда...Гибельная доля!
А молод, видно. Явно года нет.
Я другу говорю: "Ну что же, Коля?
Он не жилец, раз не увидит свет!
Добить его? К чему ему мученье?
От мук ненужных нужно избавлять!"
Молчит приятель, и в глазах сомненье...
"Нет, не спеши. Не будем добивать!"
От ужаса клыков ослабла хватка.
Обмяк он, рысью ввергнутый во тьму.
Мы на него набросили палатку,
Скрутили крепко челюсти ему.
Связали, и в моторку, и по водам
Мы зверя к Николаю отвезли.
Волчишка молод. Не было и года...
В работе восемь месяцев прошли.
Разлившись, в берега вернулись реки,
Таёжный май душистый наступил.
Я, с дальней возвратившись лесосеки,
К тунгусу-другу лыжи навострил.
И вижу бесподобную картину:
Сидит приятель, трубочкой дымит.
И здоровенный рядом с ним волчина
К ногам припав, на солнышке лежит.
А вместо глаз – уродливые шрамы,
Беспомощен он, жалок и смирён.
Живёт во мраке с той таёжной драмы,
Своим несчастьем как раздавлен он.
"Боится, от двора он не отходит.
Собаки? Да не трогают. Сжились.
А ночь настанет – вокруг дома бродит,
И свои шрамы поднимает в высь". –
" Наверное, и воем донимает?" –
"Представь себе, лишь плачет" – "Ну и ну!" –
"Скулит, тоскует. Видно, призывает
Утерянную навсегда луну..."