Ах, до чего ты костиста, рыба!
Ты возлежишь на подносе, либо
на блюде, выплывающем из дверей,
ведущих на кухню... И сельдерей
украшает твоё посмертное ложе —
нечто подобное нас ожидает тоже:
вынос тела. Пусть вместо рук плавник,
суть одна — если вник...
Дело даже не в форме конечности,
а в существованья конечности —
разве что тот, кто склеил плавник,
не издаст свой предсмертный крик.
И вот теперь ты лежишь на блюде,
и снуют вокруг незнакомые люди —
и колечки лука твои позвонки
покрывают, словно венки
от коллег по работе, родных и близких,
и не скрыться тебе от их взглядов склизких —
а в твоих зрачках, застывших навек,
блеск полуденных рек...
И ножом и вилкой копаться в бренном
теле начнут — и съедят вместе с хреном,
а потомок тех, кто покорял Париж,
скажет: "Ja, ja — das ist Fisch!"
Но пока ты еще блестишь чешуёю —
хоть уже позади, казавшаяся большою
и бесконечной жизнь — и, словно рыба, молчишь...
"О, ja, ja — das ist Fisch!"