Мне привидилось: в медленном танце я
кружу по комнате... В объятьях субстанция,
а на стенах развешены акварели —
только б глаза мои на них не смотрели.
Вентилятор вращает стальную лопасть,
а за окнами — вечность, возможно — пропасть,
а субстанция вся в тёмно-бурых пятнах,
и лицо, словно роща, в сырых опятах.
Скверный запах сырого мяса,
лужа крови — как озеро Ньяса:
мы разорваны дикими злыми псами
и во всём виновны мы сами, сами.
Овцы съедены, волки сыты —
мы танцуем с субстанцией кумпарситу,
только ноги мокнут в болотной жиже,
и покрыто слизью всё то, что ниже.
А вокруг мелькают чужие тени,
мне субстанция шепчет: «Держись, Артемий!
Не просеивай воду, милок, сквозь сито,
делай так, чтобы всё было шито-крыто,
ни отпечатков пальцев, ни бурых пятен
не оставляй на поверхности — грех приятен,
только если он совершаем тайно…
Ну, готов, милок? Вира, майна!»
Так, обнявшись до боли, с отвесной кручи,
мы несёмся в ад, любовники Бертолуччи,
словно Данте с возлюбленной Беатриче, я
занимаюсь любовью, забыв приличия.
И покрыта густая трава росою…
«Не признал, милок? Думал, я – с косою?»