Моему прадеду Борцову Аполлону Ильичу и всем убитым и расстрелянным во времена красного террора казакам посвящается.
Объяты безумьем казачьи станицы,
кровавое знамя над Доном кружит.
В притихшей степи, на родимой землице,
лежат казаки, не принявшие лжи.
И воют по ним только ветры, да вьюги
(не ведают вдовы о доле лихой),
и степь им родная и мать, и подруга,
одна провожает сынов на покой.
Лежат казаки на траве обагрённой
их кровушкой русской, застывши на век.
Они присягали царю на знамёнах,
на круге казачьем звучал их обет.
На честном кресте «донцы» клятву давали
и честью своею казачьей клялись.
Шакалам безродным понятно едва ли,
казак присягает один раз за жизнь!
И Родина помнит сынов поимённо,
в их правнуках память о предках жива.
Прадед Аполлон, «красной» пулей сраженный,
средь тех казаков во степи почивал.
Эх! Жить бы да жить, силы в самом расцвете -
четвертый десяток едва разменял.
В логу под Глубокой безвестным нам летом
прервал его жизнь красной ярости шквал.
Прабабка скрывала от всех злую правду,
а может не знала всей правды сама.
Я ведаю: душеньке деда услада,
что всё же очнулась родная страна.
Спи прадед спокойно, я гордо, как знамя,
и детям и внукам своим передам.
О предке их чистую, светлую память.
Её никогда я, поверь, не предам!