(Рассказ из детства)
Алтыновы жили на ПопОвке, посередь деревни, возле церкви, рядом с кладбищем и старой школой, где и сам дьякон жил. Он, арестованный и увезённый вместе с семьёй в неизвестном направлении, ещё тогда, давно, в революцию. Жили они, Алтыновы, вдвоём с сестрой Олимпиадой, Липочкой - по местному. Я и её немного помню, когда она бывало, просяще кричала, защищая свой сад от наших "ребячьих набегов". Сад у них был, как и у дьякона, по тем временам - богатый! Дед Корней, их отец, рассказывают, был крупным мужиком, сильным, титором(1) в церкви был. И все его всегда знали бобылём(2). Олимпиада Корнеевна работала учительницей в четырёхкласске церковно-приходской, а потом и начальной школы. Леонид, брат её, был хозяином всего, что осталось от Алтыновых (при мне), после самогО Корнея: домика под соломенной крышей, садика, плетня, козы и пасеки. Пчёл он держал не много и зимой всё время пребывал в Ливнах или Ельце у кого-то из родственников, продавал собранный за лето мёд. Этим они и жили.
В сенокос и жатву они с сестрой участвовали в сельских общественных работах. Но колхозниками, кажется, они почему-то никогда не были. Говорили, что у самогО деда Корнея была поговорка - "гуртом хорошо только водку "лопать", а не работать". Привлечение к колхозным работам проходило всегда с руганью, случайно или специально возникающей по причине постоянной занятости Леонида своими пчёлами. И бригадир колхозный, и сам председатель всегда грозились посадить Леонида за тунеядство(3), потому что от его пчёл пользы никакой не было и от сада тоже. Разве что по осени соседи, и то наверно не все, брали по ведру-два яблок со сливами и по кружке мёда за работу в саду по сбору урожая, и наверно, просто так. Но это ещё и "эксплуатация" запрещённая, и не всякому председателю понравится. И, прямо вскорости после войны, угрозы отсидки за тунеядство, осуществились.
Косить "заказ"(4) за Антошиным лесом, в Липках, было, ровным счётом некому: одни бабы, мужиков - раз, два и обчёлся, с войны не вернулись. И поэтому Леониду не было теперь никакой скидки, он и на фронте не был, - "косолапым" был до невозможности со своим невообразимым плоскостопием. Он не отказывался от покоса, но просил, чтобы разрешили косить ему с самого восхода и до активного солнца. И перед закатом - до темноты. Потому что покос - самое время медосбора и роенья пчёл! Но никто не хотел и слушать его, говорили, что он "отлынивает". Колхозному стаду, хоть и малочисленному, надо было обязательно заготовить сена на зиму, на "растёл", это указание райкома. А с ним шутки плохи! Толи косил Леонид "заказ", толи делал вид, что косит луговую траву в Липках, за Антошиным лесом, только недели через две пришла к нему повестка в районный народный суд. Олимпиада Корнеевна потом рассказывала, что он сорвал покос, заготовку сена для колхозного молочного стада. Суд не стали делать выездным, чтобы не отвлекать от неотложных, каждодневных дел колхозников в сенокосную пору. А может, чтобы не было на него, суд, никакого давления, как сейчас скажут, с их, деревенской стороны. Короче, прямо с суда "загремел" наш соплеменник-односельчанин на Пермский лесоповал по обещанной статье - "тунеядство". Хоть это и прошло мало замеченным для деревни, но для самих Алтыновых это обернулось невосполнимой потерей, бедой. Пасека вся погибла в первую же зиму, яблоки в саду обрывались "пацанвой" с самой зАвязи, крышу хаты не кому было подправить - соломы не было, вся текла. Олимпиада Корнеевна уже в школе давно не работала, ослепла. Упадок наступил во всём. А через года полтора привезли и самого заключённого, Леонида, под расписку. У него там, в пермской тайге, приключилось психическое нервное расстройство. Но не буйное, а тихое, "плаксивое", - помешательство. Говорили, что его там сильно обижали и сокамерники, и конвой. Он последние пол-года не спал, а потом начал не различать "своих" и начальников. А потом вообще - только плакал. Сделали медицинскую комиссию и оказалось, что он "сошёл с ума". Так братец Олимпиады Корнеевны стал условно-досрочно освобождённым (УДО).
Помощником по хате он был - никаким. Его можно было видеть и на деревенской улице, и где-нибудь за околицей деревни на полевой стёжке или лугу, и зимой, и летом, и в дождь, и в мороз. Всегда он ходил с холщовой ученической сумкой через плечо, поверху старого зипуна (5) и, в никогда не стиранных портках. На ногах он всегда носил дырявые пенёшные бахилы, если никто не давал старые валенки на выброс и, наверно дедову ещё, или прадедову плешивую заячью треуху. Я не видел его побирающимся, но в сумке своей холщовой у него всегда что-нибудь было из съестного: кусок хлеба, огурец, яблоко. Когда было особенно холодно, зимой, он заходил в ближайшую по пути хату, но всегда долго сморкался, спрашиваясь у хозяина, и через час-полтора молча уходил, не проронив в своё присутствие ни единого слова.
Когда и как похоронили его с сестрой, и Олимпиаду Корнеевну и Леонида, я не помню. Наверно, кого-то из них первым, раньше. И, скорее всего брата, он был ближе к Богу. В конце 50-х годов от хаты Алтыновых остались одни лишь развалины, вернее холмики глиняных неровностей, заросшие лебедой и крапивой. А сочной вишней и грушовкой с антоновкой из их сада мы, ребятишки, наедались ещё долго.
(1) - титор - церковный служащий "завхоз".
(2) - бобыль, одинокий мужик, без жены.
(3) - тунеядство - пресекаемый в советское время образ жизни. Николай Рубцов
- русский поэт, спасался от этой статьи временной работой в заготконторе по сбору и заготовке грибов и ягод на Вологодчине.
(4) - "заказ" - луг, оставленный для заготовки сена.
(5) - "зипун" - старинная верхняя одежда.