Майские тёплые деньки 1983-го. Тополя сверкают на солнце свежей зеленью листвы. Внутренний дворик облвоенкомата на Крупской. Я в гурьбе новобранцев «команды 100» строюсь перед «купцами» из учебной дивизии ВДВ, что дислоцировалась под литовским Каунасом…
Едва ли не первое, чему меня научили в армии, — воровать. Да, вот так, — ни больше ни меньше. Понимаю, удивил-шокировал малость. Однако, как говорится, что есть, то есть — такая вот «школа мужества». С детства был воспитан чужого не брать, но когда речь идёт о выживании — на многое пойдёшь. Банальная ситуация у молодого бойца — спёрли ремень. Выходишь на построение и стоишь, аки пленный, неподпоясанный. Сержант, понятное дело, ставит задачу: ищи-добывай, где хочешь, хоть рожай, но чтоб завтра утром ремень был. Поскольку невыполнение задачки было чревато моральными и физическими неприятностями, приходилось выкручиваться. Под покровом ночи «тыришь» предмет амуниции у такого же молодого, и теперь это уже не твоя, а его проблема. Стыдно, противно, но приходилось… Забегая вперёд, скажу, что необходимость красть постепенно отпала по ходу службы, а затем и вовсе — вместе со счастливым и долгожданным «дембелем».
Боевая учёба в литовском Гайжюнае началась у нас, стриженых новобранцев, с устранения так называемой танкобоязни. Едет бронемашина, а ты бросаешься под неё между гусеницами. После того, как эта махина проедет над тобой, метаешь в неё учебную гранату.
На третий день (вернее, ночь) в учебке доблестных советских ВДВ я усердно драил унитаз в отдельном сержантско-дембельском туалете …зубной щёткой с пастой «Мятная»! Потому что приказы не обсуждаются!!! В приоткрытое окно заплывали ароматы цветущей сирени. С рассветом «очко» сверкало и благоухало свежей мятой.
Собрат по взводу Юра из Киева, стоя на тумбочке дневального, примерно в это время, от усталости задремав, рухнул на пол казармы и разбил нос! Мы не смеялись, мы ему сочувствовали.
Из «народной песни» десантника: «Ох, мама, я пропал, я в ВДВ попал, большие сапоги натёрли ноги. Шагаю по песку, наводят на тоску тревоги, тревоги, тревоги… На плац под барабан ведёт нас капитан, шагают строевым за ротой рота. А если что: кругом, и батальон бегом — пехота, блин, крылатая пехота! В дивизии аврал, приехал генерал. Нас в доску задолбала показуха. С утра и дотемна гоняет старшина. Ах, где же ты, гражданская житуха?!».
Своеобразно я отметил 19-й день рождения. Несколько дней у нас был полевой выход, а на эту дату мы дружно бежали марш-бросок 10 километров с полной экипировкой. Это вам не в кроссовках на утренней пробежке вдоль Дубровенки, а в сапогах, с рюкзаком десантника РД-54, с автоматом, противогазом, сапёрной лопаткой и прочей амуницией. Как говорится: 1 км — никто не хотел умирать, 3 км — пот, кровь и слёзы, 6 км — живые и мёртвые, 10 км — нас много, мы на каждом километре. А спустя несколько часов, глубокой тёмной ночью мы пошли на первый прыжок…
Парашюты загрузили в «Уралы» и они «поехали» на аэродром (за 10 километров от части). Нам же было приказано «ноги в руки» и преодолевать это расстояние марш-броском лесными, болотистыми тропами-дорогами. Когда мы, в конце концов, приплелись на аэродром, над ним разливался малиновым светом летний июньский рассвет.
...АН-2 оторвался от взлётной полосы и начал постепенно набирать высоту. «Ну, прощай, мамочка...» — подумал я, сдерживая нервную дрожь во всем теле. Взглянул на друзей по «несчастью» — лица бледные, глаза круглеют пропорционально набору самолетом высоты и вот... сирена!
Открывается люк, звучит команда «Первый, пошел!» (я должен был десантироваться вторым), а он, этот первый, вместо того, чтобы прыгнуть, со страху вцепился руками в люк — и ни туда и ни сюда. Ну, и что вы думаете? Оторвали все-таки парня от самолета, дали «ускорение» — полетел крылатый пехотинец... Только это я, закрыв глаза (не так страшно — все же километр высоты под тобой!), бросился следом, аж нет — держат. Вот тут как взглянул я вниз, так и обмяк. После того, как, по плечу хлопнув, сказали «Можно!», из самолета вылетел как мешок с зерном.
Держа в памяти инструктаж мужественных командиров, которые уже немного подзабыли свой первый бросок в бездну, отсчитал «пятьсот один... пятьсот два... пятьсот три», потянул за кольцо — парашют зашелестел вверх и раскрылся. Но что это?! Все стропы аж до купола скручены! Не везет так не везет. Только решился штык-ножом их резать, чтобы потом открыть запасной парашют, смотрю — плавненько так раскручиваются. Слава Богу! Отлегло от сердца.
Радости-счастья, скажу вам, было... Витаю под облаками. А там тихо-тихо, только шелест ветра и крепкие словечки таких же новоиспеченных десантников (стресс снимают). Рот разявил, солнышку шлю привет — орел-птица небесная да и только. Глянул вниз — до земли еще далеко. Купаюсь в счастье дальше... Вдруг ка-ак шмякнусь мягким местом на что-то. Ну, думаю, на чей-то купол парашютный сел. Тут перед глазами и потемнело сразу...
Пришел в себя — братки-десантники вокруг стоят. Оказывается, так я радовался жизни, паря в небесах, что не заметил, как на земельку-матушку шлепнулся. Потом, за два года службы, еще было много прыжков с парашютом, но этот, первый, запомнился на всю жизнь. Такое вот было у меня крещение небом. Ещё слова из песни, которая помогала выживать: « …Вспомни, десантник, где-то вдалеке потные ладони, автомат в руке, шелест парашюта, неба синеву, как шагали парни в люк по одному. Вспомни, десантник, дома за столом Гайжюнай далёкий, сосны под крылом. Как нам было трудно, только зубы сжав, находили силы на последний шаг».
Из писем домой:
«Вчера на прыжках разбились два курсанта. Только уехали их родители, были на присяге, и через день — конец. К одному девушка приезжала. В общем, грубо говоря, домой они прибудут вслед за родителями… Парашюты у них сошлись в воздухе. Надо было тому, кто оказался выше, открыть запасной, а открыл тот, что ниже. В результате спутались ещё больше, а там, в воздухе, всё решают секунды. И камнем к земле…».
«… Бежали очередной марш-бросок, а жара под 30 градусов. Один боец хлебнул водицы из сине-зелёной придорожной лужи... В полку дизентерия, уже больше сотни в изоляторе лежат. Наш взвод (в том числе и меня) пока Бог миловал.
Узнал, что такое «воспитание коллективом»: это когда один из взвода отстаёт, и все должны вернуться за ним, подхватить на плечи, руки и нести. Так и несли одного бедолагу, и тумаков надавали, чтоб следующий раз не отставал».
«Вот уже четвёртый день, как меня перевели в восьмую роту, на механика-водителя. Позавчера было вождение машин. Сейчас я дневальный. Отсюда, из этой роты, где-то половина идёт в Афганистан».
«12 июля. Погода у нас в Литве очень жаркая, душно. Через несколько дней совершаем второй прыжок. Было ещё раз вождение боевой машины десанта (БМД). Сегодня у меня заканчивается суточный наряд по клубу части».
«25 июля. Служба моя идёт нормально. Несколько дней назад было ночное вождение БМД, я наводил 20 км. Вообще, две трети вождений у нас — ночные. Готовят в Афганистан. Из ста человек, говорят, туда где-то 45 пойдёт. А вчера, в воскресенье, был кросс 6 км с оружием, противогазом. Пробежал хорошо, в числе первых… Да, забыл написать — постригся наголо, так что опять лысый хожу».
«Два дня рыли окопы, так сказать, приучались к работе, без которой не обойтись в армии. Должен быть прыжок с самолёта ИЛ-76, но пока всё откладывают. Получил письма от ребят, из ГДР от Сергея, из Архангельска от Белого (он тоже в учебке, только в связи)».
«24 августа. У нас сейчас учения, тревоги. Служба моя понемногу движется. Вот уже и лето кончается, даже не заметил; вернее сказать, я его — это лето — просто не видел. Скорее бы уже листья пожелтели, осень пришла. Получил письмо от Сани. Он ведь уже дембель, в Бобруйске служит. Через пару месяцев придёт домой, а у меня еще только полгода будет».
«Сегодня была воздушно-десантная подготовка. Кстати, с вышки прыгать страшнее, чем с самолёта. Потому что земля близко. А с самолёта прыгаешь как в молоко. На втором прыжке вообще десантировался через тучи-облака, как в густом тумане».
«Сейчас занимаемся техникой. Изучаем работу БМД на плаву, на следующей неделе будем плавать. После ужина идём на ночное вождение. Дождик моросит, но ничего — в машинах теплей будет».
«15 сентября. Вчера вечером прыгали с самолёта АН-2. Всё нормально, на моём счету уже три прыжка. На той неделе обещают полевой выход на два дня с вождением БМД. До экзаменов осталось 29 дней».
«5 октября. Служба идёт нормально, сдаём экзамены. Строевую и вождение сдал удовлетворительно, вчера огневую — на три, политику — на пять, уставы — на четыре. После обеда будет экзамен по физподготовке, марш-бросок на 10 км. Завтра сдаём воздушно-десантную подготовку и технику. Короче, экзамены заканчиваются, и две недели до отправки в войска будем только работать, да в караул и в наряды ходить».
«21 октября. Вот и закончилась учебка. Сегодня отправка в Болград, это рядом с Молдавией. Из роты нас 10 человек туда едет. Вчера полроты отправили в Кабул, утром 9 человек — во Псков».
«23 октября. Привет из далёкого Болграда. Вчера утром выгрузились из самолётов ИЛ-76, прибыли в дивизию, где распределили. Я попал механиком-водителем в отдельный сапёрный батальон. В ноябре у нас, механиков-водителей, будут сборы. Ну, а там дальше уже пойдёт служба. Да, здесь в войсках сразу чувствуется другая жизнь. Не та, что в учебке. Но как ещё сложится дальше. Вот распределят в роты, взводы, должны дать машину, тогда и начнётся настоящая служба в войсках…».
Однако, это тема для отдельного разговора.
А закругляясь с повествованием про Гайжюнай, скажу, что несмотря на все тяготы и лишения (вспомнить хотя бы гору, именуемую «Тропой Хо Ши Мина», на которую мы взбирались гусиным шагом), марш-броски, наряды, тумаки «фанеру — к осмотру», в памяти учебка ВДВ осталась, образно выражаясь, светлым пятном в жизни. Юность, романтика свободного полёта, тренировки по спецкомплексу для ВДВ и морской пехоты с криками «Дзя!», стрельбы, юркие БМДэшки в литовских лесах.
Где бы ещё я научился …дремать в строю(!) и даже с песней(!):
«А ты прислушайся — летят-гудят самолеты в тишине ночной. Раскрываясь, купола шуршат над заснувшею землей…».