Посвящается моей малой родине - усадьбе Брюса
Усадьба. Старый дом в потрескавшейся охре,
Доверчивых окон зрачки по этажам,
Провисшей крыши скат под слабым солнцем сохнет,
На ней кленовых дум черновики лежат.
Бесформенных теней мигающие пятна
На солнечной стене внушают глубину,
Её слепая даль обманно-необъятна,
И тонут вздохи в ней несбывшихся минут.
А вот и мой подъезд! Сырой ноябрьский холод
Проводит до дверей второго этажа.
Не заперто. Вхожу в мир детства словно в омут,
И вновь былые дни на сердце ворожат.
Жаль - комната пуста; в грязи паркетный сурик,
Газеты на полу обиженно шуршат.
Незримый ход времён, вредя архитектуре,
Пробил снаружи брешь, бездушно, не спеша.
Но цел ещё мой друг - широкий подоконник -
Его не доняла дней ржавая вода...
Как тридцать лет назад с ним шепчется лимонник,
И режут свет на нём злой тенью провода.
Когда-то он держал меня, как на ладони,
И вглядывался я в сочувственную высь:
Там облака паслись, как розовые кони,
И нежные слова на ниточки рвались.
Бывало, я на нём в дни осени бессрочной
Сачком ловил листву, как бабочек, и вдруг,
Закрыв глаза, внимал жерлице водосточной,
Впустив в себя, как блажь, таинственный испуг.
Иль попросту, уткнув в колени подбородок,
Задумавшись сидел, по виду недвижим...
Как был мой ум тогда на зависть резвоходок!
Как царственно цвели в сознаньи миражи!
А ныне тускло всё; душа как лунный камень,-
Чуть отражает свет холодной глубиной.
Лишь память греет кровь, её поющий пламень,
Чуть оглянусь назад - он обжигает вновь!
Волнующий возврат к истоку дарит силы;
Мне с прошлым повезло - я воскресаю с ним!
Оно - мой проводник, мой светоч до могилы,
Всю жизнь хранит меня, как некий херувим...
Усадьба. Старый дом в потрескавшейся охре,
Доверчивых окон зрачки по этажам,
Провисшей крыши скат под слабым солнцем сохнет,
На ней кленовых дум черновики лежат.