I
Целое море людей завороженно, затаив дыхание, ловило каждый звук, доносящийся со сцены. Над площадью повисла гробовая тишина. Ни дуновение ветерка, ни даже шум огромного мегаполиса, вечно дребезжащего, кричащего на разный лад миллионом голосов, не смели ее нарушить. Крошечная точка, оратор, наверное, мог бы не пользоваться микрофоном. Все равно бы люди, заполнившие каждый свободный метр, услышали его голос. Лица, лица, лица... Сливались в единую массу, безликую, замершую, разноцветно-пятнистую толпу. Никто не смел шевелиться, даже дети, любимое занятие которых, как правило, громкие шалости или плач без всякого повода... Даже маленькие карапузы притихли.
Просто так сошлись звезды, что этот человек, чей голос теперь срывался на крик, будучи ни политик (не то, что президент), ни знаменитый певец, ни актер, заставил остановиться время над майским небом праздничной столицы.
Человек жадно хватался за стойку микрофона, глубоко дышал (хоть и старался всячески скрыть постоянный недостаток воздуха в легких), то ускорял свою речь, то сводил на нет. Могли бы Есенин, Маяковский похвастаться подобным успехом? Держали ли они вот так, одним голосом, целую страну в руках, больше чем сто лет назад?
А вообще... К чему подобные вопросы? Всегда на планете появляются люди, кто-то называет их гениями, кто-то счастливцами... Они превосходят своих предшественников в чем-то. И объяснение подобному превосходству крайне простое. Занимаясь любимым делом, опираешь на опыт предыдущих поколений, учишься у предшественников, а значит, фактически начинаешь свой путь с того момента, на котором остановились до тебя. И слава, любовь, уважение, почитание, предназначенные кумирам прошлого, переходят к тебе.
Однако этот человек был больше, чем просто приемник золотого или серебряного веков. Он практически с нуля возродил забытую культуру и, чего уж таить, если выражаться современным языком - коммерциализировал все это дело. Предпринимательская жилка, вот чего было не отнять. Сначала книги, потом глянцевые журналы (но не желтая пресса), потом кино, потом радио, потом телевидение... И все в развивающейся стране, шагающей впереди целого мира, пришлось очень к месту. Оказалось понятным и простым для восприятия, фактически обожествленным. Когда-нибудь люди устают от низкопробной дряни, которой накачивают каждую клеточку тела. И тогда душа просыпается, начинает рваться к прекрасному, снова и снова натыкается на потоки дерьма, перемешанного с откровенной, опошленной сексуальностью, отметает в сторону, снова ищет, и так до тех пор, пока не попадется подлинное искусство...
А вообще... Просто так сошлись звезды.
Слова, слова, слова... И никак не хотелось останавливаться. Говорить бесконечно долго, чтобы эта тишина никогда и никем не была нарушена. Не то чтобы человек у микрофона был таким самовлюбленным, нет. Все куда печальнее. Просто с каждым сказанным словом в голове сильнее пульсировала только одна мысль. Она, как таймер на бомбе, отсчитывала слова до последней строчки, последнего звука, что вырвется из задыхающейся груди. Она рождала в сердце обыкновенный человеческий страх: что после?..
Время не поворачивается вспять, не ускоряет и не замедляет свой ход, никого не щадит и ненавидит избитые клише... Хотя такой термин вряд ли уместен. Время ненавидит быт, обезличивающий, всепожирающий. С другой стороны, это все из философии: время, быт... Возможно, это одно и то же. Лучше оставить подобные вопросы для бородатых умов самодовольных демагогов, которые пытаются из непреложных истин вытянуть какую-то настойку, чтобы ее потом переработать в эликсир, из которого получится превосходный философский камень - вечность в кармане, безграничное счастье и прочая сказочная чепуха. Одно трудно назвать чепухой: время ненавидит, не поворачивает, не ускоряет, не замедляет... Но все это ерунда по сравнению с тем, что время не прощает. Да, именно не прощает того, кто старается замахнуться на превосходство времени над всем живым, над человеком.
Именно эта мысль заволакивала глаза слезной дымкой, перехватывала и без того ослабшее дыхание, нагоняла дрожи в постоянно холодные руки: "Время все-таки не простило".
Каждый из полумиллиона на площади слушал не то, что говорил человек, а жадно, надменно, иногда завистливо искал эту мысль в интонациях, паузах, словах. Конечно же, все знали историю оратора, а иначе разве сошлись бы звезды?
И вот оно, последнее слово. Мгновение тишины, и взрыв толпы. Таймер досчитал свои секунды. Человек отпустил микрофон, болезненно улыбнулся, сошел со сцены. Люди расступались, кто-то пытался тянуть руки, чтобы прикоснуться к живой истории, кто-то просил подписать книгу. Идти было тяжело и больно, а если еще останавливаться, обращать внимание на эти просьбы... Он шел по брусчатке, отполированной миллионами ног, сгорбившись, прихрамывая на одну ногу, стараясь спрятать боль, разливающуюся по телу за грустной улыбкой.
II
- Можно стул? - спросил он у бородатого человека в длинном черном одеянии, - Очень тяжело стоять.
Позолота, фрески, иконостас, успокаивающий, даже усыпляющий полумрак. Вокруг не было ни души. С улицы просто никого не пустили. И это был единственный день, когда двери храма оказались закрытыми для прихожан. Он сидел в углу, положив руки на колени, закрыв глаза, и тяжело дышал. Голову переполняли воспоминания...
III
Аэропорт Загреба совершенно не хотел просыпаться и пропускать пассажиров через таможенный контроль, обслуживать на стойках приема багажа, поэтому выстроилась довольно длинная живая очередь. Пестрая толпа из людей гудела на всех языках, но больше, конечно, на английском, ведь чартерный рейс летел в Лондонский аэропорт Хитроу.
Я был единственный из очереди русский, это точно. Мой потрепанный бордовый заграничный паспорт безжалостно выдавал меня за чужого. И, если уж быть честным, не только паспорт заставил опасливо поглядывать на меня с завидной периодичностью не одну семейную пару. Весь мой внешний вид был каким-то убитым и грозным.
Так получилось, что вечером, после того как я выступил с небольшим концертом, был банкет. Ну, на банкете я, конечно, напиваться не стал, а потом с товарищами по оружию, как я их называю, в ближайшем баре немножко погуляли. Изрядно подпитый, в запачканном костюме, который потом оказался еще к тому же порванным (хорошо хоть с собой всегда есть запасной на такие случаи), я вернулся в гостиничный номер, перебудив всех соседей, и изрядно заставил поволноваться прилежный персонал отеля своими короткими, но шумными перемещениями от стены до стены.
У меня такое случается. В основном со злости. Ладно, выпил лишнего, бывает, но мне же показалось мало. Нужно было просто попасть в номер и грохнуться на кровать, не снимая туфель и пиджака. А мне понадобилось трезветь, бодрствуя и, к тому же, дописывая какую-то незавершенную работу.
В общем, так получилось: ночь закончилась - наступило утро. Я с горем пополам восстановил свою координацию движений, собрался с мыслями и отправился в аэропорт. Обычно неопрятность во внешнем виде не позволяю, но после этой ночи... болел я, не было сил приводить себя в порядок.
На голове у меня в разные стороны торчат волосы, мятая рубашка выправилась и видна из-под пиджака. Лицо помятое, небритое, и, в довершение, алкоголем разит так, что вокруг на три метра минимум - никого. А что я? Я ведь на самом деле хороший, просто какие-то неудачные будни у писателя.
Что в них такого неудачного? Я только начинал врываться в литературный мир, без шума, без скандалов, без сенсаций, без четкого понятия, как все устроено и как нужно себя вести. Даже не врывался, а робко стучался. Вот и получилось, что потерял их-за этих дурацких работников культуры кругленькую сумму, но скорее нужно рассматривать тот вариант, что меня элементарно кинули. Знают, что молодой, безобидный, возникать не буду. И правильно знают, я не возникал, пусть подавятся. Только немного не сдержался да пустил в них матюком, развернулся и ушел, оставив этих деятелей с глазами по пять рублей. Видимо никак не ожидали они таких слов от литератора. Еще к тому же от меня, тихого и скромного по своей природе. А мне что, я мысленно в баре был.
Вторая неудача куда хуже. В нее попал из-за отсутствия опыта, и описывать особо подробно не хочу, пусть другие тоже наступают на мои грабли. Могу точно сказать: в литературе тоже все места и призы продаются. Не то чтобы я не знал, просто никогда такой наглости не видел. Тоже высказал людям. Пошли они.
В аэропорту почему-то жарко, хотя должны работать кондиционеры. На улице середина июня. Очередь начала довольно быстро двигаться, и я облегченно вздохнул. Люди по-прежнему сторонились меня, принимая то ли за алкоголика, то ли за нищего. Ага, нищий, как же, вышел из мерседеса, взятого напрокат (если ездить в командировку, то с шиком). Из вещей у меня только - немного старомодный чемодан, в котором комком лежит пару чистых рубашек, безнадежно испорченный костюм, какие-то убогие джинсы и другое барахло. В руке крепко зажат планшет с рукописями.
Позвонил телефон. Я ответил, не обращая внимания на высветившийся номер.
- Да? - при этом мой голос прозвучал крайне злобно и недовольно.
- Проспался, милый, говорила же, нажрешься, как свинья. Тоже мне писатель. Пьяница ты, а не писатель. Где сейчас? - в знакомом голосе жены послышались грозные нотки.
Я кое-как проглотил сухость во рту, вздохнул и тихо начал.
- Ну, взбесили меня, что я мог сделать. Больше обещаю не пить, даже с друзьями в Лондоне. Уже в аэропорту, скоро самолет, сильно не волнуйся. Если я обещал, то так и будет. Как прилечу, напишу сообщение, а позвоню вечером, сразу, как в гостиницу попаду. Постарайся рано не ложиться. Пока, мне некогда, - хотя времени у меня еще было полно, так как передо мной не сдали багаж еще как минимум десять человек.
Просто очень не хотелось слышать, что именно сообщит мне жена. Тошно, а тут еще эти грозные нотки в голосе. Слишком хорошо знаю ее... Мне нужно больше тишины и спокойствия, чтобы побыть немного наедине с грустью и неудачами, разобрать их, как следует, и пережить, постаравшись не выкинуть какой-нибудь номер. Что-то вроде загула, или хулиганства, или вообще запоя, в самом крайнем случае. Каким же я был дураком. Сейчас бы ловил каждое слово, разговаривал бы до бесконечности.
А еще больше хотелось поспать. Сон от грусти и неудач не спасет, но хоть поможет выздороветь.
Сел на мягкое сиденье аэробуса возле иллюминатора, пристегнулся, закрыл глаза и тут же уснул под монотонное объяснение правил безопасности.
Это странно, но разбудила меня стюардесса, после того как уже приземлились, и почти все пассажиры спустились по трапу. Она улыбнулась и сказала по-английски, пока я моргал и приходил в себя.
- У вас был такой усталый вид, что мы просто не посмели будить вас. Вы не кушали во время полета, здесь есть кафе, если не спешите, то позвольте пригласить вас, - это была концовка фразы. Только ее я и смог разобрать - слишком долго переключался на другой язык после сна.
- Спасибо за приглашение, но я спешу, меня должны встретить в аэропорту, да и потом, я не голоден, - вставая со своего места, сказал я, а потом улыбнулся и добавил. - Еще я женат...
Стюардесса улыбнулась в ответ и осталась стоять наверху трапа, а я с поддельной бодростью спускался вниз.
IV
- Здорова, - пробасил голос моего знакомого.
- Привет, Лёва, - по-прежнему устало ответил я.
- Как долетел? Что, пил опять? Нехорошо.
- Ай, идите, вы все. Ты как жена прямо. Поехали лучше. Мне за машиной надо.
- Так ты мою возьми.
Мы разговаривали, ожидая, пока мой багаж выползет на ленту и можно будет его забрать. Вокруг шныряли услужливые арабы, предлагали донести багаж до такси. Лева пару раз прикрикнул на них, чтобы не мешали.
- Нет, слушай. У меня завтра встречи, ;послезавтра; выступать, поехали в прокат.
- Ну, как знаешь.
Лондон встречал своим правосторонним движением. Как же я ненавижу его. Непривычно, убого. Небо то затягивалось тучами, то становилось ясным и голубым. Лева поднял крышу на машине.
- Сейчас ливанет. Надоело.
Я промолчал в ответ, потом спросил.
- Что с переводом?
- Я отдавал ребятам, несколько сам переводил, но ты в восторге не будешь.
- Плевать, напечатают тираж? Тысячи две? Ты знаешь, мне сейчас нужно... Чертовы евреи…
- Ой, а мы как будто не евреи? - усмехнулся Лёва.
- У нас совести больше.
Разговаривать было не о чем, все давным-давно обговорили, да и мутило меня жутко. Пару раз чуть не попросил остановиться, чтобы выпустить сандвич, наспех съеденный в аэропорту. Дождь все-таки пошел. Серое небо, грязный Лондон, люди под зонтами сгибаются от холодного ветра, потертые фасады. Вот и все впечатления.
- Вон прокат. Приехали, - кивнул Лёва. - Выходить не буду, больно погода паршивая. Есть где переночевать?
- Разберусь, не маленький. Там Ройсы есть?
- Таки… за ваши деньги - любой каприз, - улыбаясь, ответил Лёва с фальшивым акцентом, - ;Послезавтра в семь вечера; у Брони ждем тебя, все решится, только приходи нормальным, а не таким, как я тебя сегодня встретил.
- Давай, - кивнул я и вышел из машины.
Улыбчивая девушка что-то лепетала за стойкой, тыкала пальцем в фотографии машин на экране монитора. Ее слова совершенно не воспринимались, трехзначные цифры рядом с картинками расплывались перед глазами. Так плохо после того, как перебирал спиртного, еще никогда не было. Голова не проходила совершенно, отказывалась думать. Последнюю мысль, которую я помню перед тем, как потемнело в глазах: "Ну, я же четко сказал, что хочу Роллс Ройс, что же ты мне предлагаешь всякую ерунду? Или не сказал?"
Очнулся я уже в больнице. Белые стены, белые потолки, белый кафель на полу. И среди этой белизны - голубоватая пижама на мне в какую-то ромашку. Выглядел я довольно нелепо. В руке торчала иголка, от нее трубка к банке с глюкозой... "Спасибо, - думаю. - Вот она ваша заграничная медицина в действии". Большая красная кнопка. Значит нужно нажать.
Через тридцать секунд прибежала медсестра. Я не сразу сообразил, что она обращается ко мне по-русски.
- У вас кто-нибудь есть здесь, кого можно вызвать? Как самочувствие?
- Все хорошо, только голова кружится, - ответил я и назвал номер Лёвы.
- Хорошо, мы вызовем его сюда, чтобы забрал вас. Скоро придет доктор.
И девушка убежала. В небе за окном сгущались тучи. Настроение было паршивое. В этом долбанном Лондоне русских и арабов больше, чем англичан. Нелепые мысли бесконечно лезли в голову. Тело жутко болело, да и дышать было непросто. То ли спертый воздух виноват, то ли то, что я пролежал на этой дурацкой койке без движения. Хотелось встать и уйти, но в глубине души я, конечно же, понимал: не стоит.
V
Человек открыл глаза, тяжело вздохнул. Хотел поднять руки с колен, но так и не получилось. Руки только немного дрогнули. Под сводами собора ни звука, лишь еле различимые шаги.
- Она обещала прийти, - не оборачиваясь, негромко сказал человек.
- И обязательно придет, не волнуйтесь, - послышался спокойный голос. - Вы удивительный человек. Перед венчанием мы обычно задаем вопрос, а так ли вам это нужно? Но не вам.
- Может быть, не стоит? Нужно ли теперь? Меня не оставляет ощущение, что я просто тешу свое самолюбие и эгоизм. А ведь мы молоды. Ну как мы... Она молода. Я никогда не настаивал на венчании, и она не говорила. Хотя я знаю: где-то внутри она всегда мечтала. О нормальной свадьбе и вот так… - человек кивнул в сторону алтаря. - О нормальной жизни. Все не было времени. А теперь-то уже что? Толку сейчас.
- Все спешат жить, - послышалось в ответ тихо.
- Но не так, как я. Сижу и понимаю. В одно мгновение, тогда, на больничной койке я увидел свое будущее, понял, что нужно делать, как должен жить и работать. И вот больше нет цели. Я все успел, все сделал. Мог бы сделать еще? Возможно. Но потолка в любом случае достиг. Что было бы дальше? Во всем. Нет подходящих слов, идей, мыслей, - речь человека становилась сбивчивой, а слова тягучими, теряя смысл.
- Успокойтесь, на все воля...
- Сколько раз я слышал это! - бесцеремонно перебил человек, внезапно выпрямившись от гнева, впрочем, через мгновение злость улетучилась, спина снова согнулась, а голос перешел на шепот, по щекам потекли слезы. - Цель все же есть. Хочу бесконечно долго быть рядом с семьей. Остановить мгновение. Венчание... или просто вечер дома, как раньше. Хочу утро, проснуться счастливым, не чувствовать ничего плохого...
Человек снова тяжело вздохнул, опустил голову и размеренно задышал, уже не слыша тех слов, которыми отвечал спокойный голос из полумрака.
VI
- Шел бы ты на х...р, Броня, со своим бизнесом. Все обговорили уже. Две тысячи экземпляров. Я дам два концерта в Лондоне. По деньгам я согласился шестьдесят на сорок, потому что ты много сил на это потратил. Часто с тобой такими процентами работают? Ну, имей ты совесть. Как я тебе пятьдесят процентов могу дать? Да я завтра в Париж лучше съезжу. Пусть там меня переведет какой-нибудь другой Бронштейн. Думаешь, не найду? Все решаемо. А ты и сорок не получишь. Что рожу свою кривишь? Думал, не выскажу? Думал, язык засуну, как обычно, и по рукам ударим? Хрен тебе, Броня.
Я Безумно разозлился. Стоя посреди гробового молчания в гостиной, выговаривал этой лоснящейся харе все, о чем уже думал ;два дня;, еще с больницы, после разговора с врачом. Лёва отчаянно дергал меня за рукав, а потом, когда понял, что без толку, куда-то удалился. Трещал камин, за окном на небе, как и вчера, низко повисли тучи, как будто кто-то их приклеил клеем моментом навсегда над этим дебильным городом тысячи дождей. Два или три десятка пар глаз с упреком пялились на меня. Убогий светский раут, вырожденные, генетически неполноценные, прямо лошадиные лица. Плевать я на них хотел, половина по-русски ни бум-бум, а те, кто еще не совсем забыл язык, пусть радуются, что я не напоминаю им превосходные устойчивые матерные обороты через каждое слово.
- Что замолк? - вызывающе подняв вверх брови, кивнул я. В эти хитрые прищуренные глазенки хотелось плюнуть.
- Успокойся, издадим, как договаривались. Мне же нужно было попытаться обнаглеть? Не получилось, понял, - и протянул мне руку.
Я нехотя, еле-еле пожал пухлые пальцы.
- Но в Париж все равно съезжу, прости, нужны деньги, - выдавил уже спокойно. - Много.
- Делай, что хочешь, - Бронштейн как будто понимающе кивнул в ответ.
Но я-то знал, что подобные люди такой наглости не прощают. Ну и ладно, повоюем. Нужны хорошие бойцы, и те десять процентов, которые я выбил… Откуда-то сзади подскочил Лева. Накануне именно он забрал меня из стерильной мерзости тоскливой палаты. Вид у него был возбужденный и озабоченный. Он все знал.
- Бронь, я его на пару слов, важно.
- Мы уже договорили, - ответил Бронштейн, разворачивая свое грузное тело от нас.
Запыхавшийся Лева выдохнул и выпалил шепотом мне.
- Полетишь на Кубу? Я договорился. О деньгах не думай, все проплатим. Сказали же, лет десять у тебя еще будет, у всех есть.
Я немного задумался.
- И каких лет? В России?
- Нет, - вскинул брови Лева. - Только там. Завтра уже самолет, одно слово - билеты будут куплены. Какая разница, каких? Живых, слышишь, - он прекрасно понял, к чему я клоню. Семью перевезем позже.
- Ты же знаешь, что я отвечу. Завтра в Париж, Лева, в Париж, забери потом у Брони деньги, там 60 процентов будут... 10 из них оставь себе за заботу. Лучше найди кого-нибудь там, чтобы, если что, меня опять без шумихи забрали с больницы и достали что-нибудь. Больно.
Лева поджал губы, набрал в грудь воздуха, чтобы возразить, а потом махнул рукой.
- На износ?
- Именно, - горько усмехнулся я. - Дети.
- Ты не для них, для них - Куба. А так эгоистично получается. Вроде как мученик.
- Нет, не поймешь, мученики рвут сердца, взрывают планету. Тот же Броня потом принесет им любые деньги даже за 4 строчки. Задумайся и заведи ты уже семью себе, а то разжевываю все, устал.
- На… - отмахнулся Лева, протягивая мне маленькую коробочку. - Как ставить не интересовался, разберешься сам. Мне сказали: там - на месяц, лучше не найти. Потом привезу еще или передам с дипломатами... Скорее всего - сам, нас отзовут и закроют корпус.
- Все так плохо?
- Черт их разберет, я устал. Все равно место на Кубе держим, только скажи - сразу полетишь. О Броне не думай, я из него все выбью.
- Мне пора, доведи до такси, сам не дойду - будет скандал.
VII
Она подошла тихим шагом со спины к силуэту, который то ли спал, то ли был без сознания, приобняла, погладила голову, человек вздрогнул, что-то прошептал. Сзади зашуршала тяжелая дверь, закрываясь.
- Его бы соборовать... - спокойным голосом сказал человек в черном.
- Давайте не будем, - возразила она. - Лучше переоденьтесь, у нас немного времени, - и добавила, нагнувшись к мужу. - Вставай, дорогой, я здесь, пора.
Он послушно поднялся, опираясь на ее руку, открыл глаза и болезненно улыбнулся.
- Успела, значит можно, на три круга меня еще хватит, любимая…
VIII
- Еще жив, - радостно полез обниматься Лева.
- А тебя все-таки выслали, теперь персона нон грата?
- Именно.
Провинциальный аэропорт сыпался штукатуркой со стен, но еще каким-то чудом его двери впускали и выпускали пассажиров внутренних рейсов. Одним из таких прилетел и Лева из Москвы, специально повидать меня. Мы не говорили об этом, но каждый понимал, что видит друга в последний раз. Встретились на разбитой парковке, я стоял, прислонившись к машине. Разговор обещал быть тяжелым, но не долгим.
- И охота было лететь в такую даль? Ведь и так знаешь, что скажу, - продолжил я.
- Вот любишь ты... - усмехнулся Лева. - Забирай деньги, все в порядке. Тут и из Лондона, и из Парижа. И да, я теперь твой литературный агент. Видимо, до конца своих дней. Скоро переведу еще… Сколько осталось, лысая ты башка?
- Садись в машину, не здесь, а то набегут сейчас, - ответил я, игнорируя вопрос. - Куда везти?
- Никуда, через три часа обратный рейс, - Лева говорил мало и удрученно, постоянно косясь на меня какими-то грустными глазами.
- Сильно изменился? - усмехнулся я и не стал дожидаться ответа. - Пересчитывать? Сколько добавил из своих?
- Какая разница. Не строй из себя веселого.
- А ты не жалей меня...
Я завел машину, покрутил рулем вправо-влево, потом сразу заглушил - нервы. Из аэровокзала начали выходить толпой люди, все-таки Левины документы творили чудеса - он никогда не стоял ни в каких очередях.
- Что ты еще хочешь услышать, Лева? Неужели не видно?
- Я думал...
- Не нужно думать, ты же знаешь, что я не улечу с тобой, ни в Москву, ни, тем более, на Кубу... Уже поздно. Спасибо за заботу, я жил на разрыв, так и останется до последнего дня.
- Как всегда - все придумал. Видел афиши в Москве. Даже в Лондоне все гудят. Даже Броня простил тебе все грехи.
- Сука он, мне б его морду - плюнул бы.
- Что еще скажешь?
- Ничего, Лева, только... присматривай за детьми. Оберегай их от Бронь.
Я снова завел машину, давая понять, что разговор окончен. Он подал мне руку и усмехнулся:
- Дай, Бим, на счастье лапу мне...
И прошлось отвечать рукопожатием – защипали глаза. Еле слышно щелкнул дверной замок, захлопнулась дверь. Я видел, как ветер поднимает шлицу на сшитом под заказ дипломатском пиджаке... Сколько здоровья и молодости было в его походке.
- Лева, - окликнул я во все горло, выскочив из машины. Тот обернулся. - Просто так сошлись звезды.
А он поднял большой палец вверх и подмигнул. Двери аэровокзала захлопнулись за его спиной. Скоро захлопнутся и за моей. Да, просто так сошлись звезды...