Прибито небо
звёздами ночными
к подолу вечности
светящей круговерть
и все миры
нам кажутся иными
с иной судьбою
жить и умереть.
Блёстки галактики немой
страшат и манят,
мысли по-детски
озираются вокруг
бесформенной
неопределённой гранью
от восхищения
до сладкой грусти мук.
Трудно понять –
мы в центре,
на отшибе,
где край возможного
и что такое даль.
Но в мироздание
от основания к вершине
пытались встроить
горизонт и вертикаль.
Земное время
не преломит
скорость света,
вникать сознанию
на ощупь не дано
в тела вселенной
с сотворением несметным
пекла созвездий
в окружении ледяном.
К чему разброс
тайн глубины
пространства –
груз невесомости
раздумья тяготит,
коль судим всё
законом панибратства –
огонь души
или простой метеорит?
Зачем объём
и массу планет вертит
глобальной силы
исполинская рука,
если наш взгляд
летящий после смерти
при жизни запустила
в глубь строка?
Куда деваются
блеск,
свет,
путь очертаний
вопросов,
мыслей,
бесконечности идей,
сердечный стук земной
и не ответы к тайне,
и предков память
в воздухе,
в воде?
Знать Высший Смысл,
а также Высший Разум
пытаются вложить нам под чело
простую с виду
и доходчивую фразу: -
«НИЧТО не растворится в НИЧЕГО»
Вновь занедужил рифмами, словами,
Иммунитет работал двадцать с лишним лет.
И по секрету, (только между нами)
Считал, почил в бозе как лирик и поэт.
Претила мысль остаться неизвестным
Рассыпав по ветру отдушины гламур.
Людской язык переплавляя в песни
Не окислился бы в глупейший каламбур.
Текучесть речи в створ иносказаний
И смысла неопределённых идиом
Приобретавших флёр иных звучаний
Повергнет синтаксис в набор случайных форм.
Из тысяч слов, просеянных буквально
Через харизму дедов в собственную глубь
Лелеял зёрна, укрывал от бури шквальной
Теплом и влагою потрескавшихся губ.
Хотелось щедростью отпущенное свыше
Раздать в поклоне с чувством должника
Неуловимый шарм, что мы вдыхая слышим,
Неощутимое, что может дать рука.
Но, чтобы вдаль и ширь распаханное поле
Не превратилось для неудачников в погост,
Сжав молча зубы и кривясь от боли
Последний сжёг собственноручно мост.
И вот сейчас, то время вспоминая,
Вопросы сверлят место выпавших волос.
На голове седой как лунь иль альбинос
Пышно цвела растительность иная.
С чего начать, как рассказать о прошлом
Не выпятив напраслину в укор?
Время корёжит память…
и быльём поросши
всё изменилось навсегда с тех пор.
Что б повествуя честно, без утайки,
Не разбавлять и не сгущать штрихи
Живым вернувшимся отбив врагов атаки
К святилищу оборванной строки.
Откуда вдруг и по каким законам
Рифмой сплетались каждодневные слова
В обыкновенном пацане
к мечтаньям склонным,
который в детстве чаще всех озоровал.
Внутри предчувствием назойливым кипело
Всё разрушающее зарожденье шквала.
С дрожью в руках и под стенанье тела
Писал душой
как сердце диктовало.
Не умничая
и в сознании здравом
внушал себе,
что в теме разберусь...
Наверно всё-таки имел от бога право -
взвалить на плечи тяжкий этот груз.
*
Нам Родина
досталась по наследству
Не равными частями,
но для всех
Была возможность в матерях согреться
И воплотиться
под биенье сердца,
В богоподобной стати и красе.
И как бы ни была мизерна доля,
Каким бы ни был опалённым верхний слой,
Семя
проросшее под пеплом и золой
доброй обителью взойдёт
или чужбиной злой
Вживаясь в плоть – радостью и болью.
И времена всем по делам достались
Погибших предков
отголосками вражды
Бивших прямой наводкою по магистрали
Судеб других
всё той же грубой сталью
Уже без всякой видимой нужды.
Жизнь пропитавши жизни
сгустками печали
В страхе, в смятении
под орудийный гром
Передавала поколеньям о начале
Кощунства в душах,
где на глазах венчали
торжественно и мрачно
зло с добром.
И заплутавшись верою своей
в чужих поверьях,
И пиететом гордым к богу
в гордыне мерзкой тьмы
Словами,
мыслями высокомерной кутерьмы
Сорвав путы запретов и несчастий –
мы
Вломились в наглухо
задраенные двери.
И в тот же миг
все нечистоты из клоаки –
клубы зловоний,
болезней гниль
и трупный смрад
От сотворенья мира –
из выгребных ям баки
низверглись
в виде червивой
склизкой влаги…
Погрязли все –
случайный, стар и млад.
Всё пропиталось насквозь:
движенья, взгляды, поры,
Лепет детей грудных
и молоко грудей,
смысл возвышения
над дикостью людей.
И ненавистью в совершенстве овладев,
А с ней приобретя
не размышления, а ссоры.
В чести сполна теперь
моральные уроды:
Кто в инвалиды вышел,
кому ярмо калек…
Подвластные к паскудности погоды,
А не законам внутренней природы
Как был задуман свыше человек.
Сужу о том,
что пережил,
что знаю,
О чём давно уже молчат уста других.
Себя терзая за чужие наказания
Удел ли?
Жребий?
Или же призвание,
Но не хозяина –
скорей всего слуги.
Нас под портретами,
а не иконами рожали
И пеленали меж этапами
в кумач
Что б непонятно было -
откуда слышен плач
От мест рождения
или тюремных передач
В анналы поместив
кровавые скрижали.
И Родина болела вместе с нами
Вкрапив в зачатки судеб
буйный пустоцвет
В дряхлеющей,
но неуемной славе,
Без аромата,
в бутафорском хламе
И это будет
много – много лет.
***
Тот буйный век
закатом сгорал долгим…
Он вспыхнул,
когда ещё вставал рассвет.
Ну что ж,
пока есть время,
подведём итоги
как говорили прежде –
на лицо предмет.
Попробуем,
глядя в глаза друг другу,
разобраться
и заведём не праздный разговор
о том,
о сём
не на эмоции
и ностальгию опираться
российских национальностей
и наций,
но о российском о народе всём.
Блаженны дети малые
своим пречистым миром
вне этноса
разных племён,
традиций
и догмат.
Покамест кровь чиста –
её не пить вампирам
у возводимых стен культур
и межобщинных врат.
Благословенны думы
своей несбыточностью мыслей
и здесь тот случай дерзкий
и восхваленье тьмы –
Пусть в этом вечном
непреложном смысле
мы навсегда
оставались бы детьми.
Триумф гармонии природы
вне нагрузки
и ей плевать,
кто в людях вождь и корифей,
что оттого,
что я рождён был русским
с малоросс…
пардон,
с украинской фамилией в графе.
Мой дед,
отец отца,
грузинский князь незнатный
верный короне царевой
и с силой хоть куда,
были законно с бабушкой
обручены – женаты
и жили верой праведной
в заботах и трудах.
Конечно,
оттиск бытия
имеет своё бремя.
Внесла Гражданская война
среди людей раздор
и с поля бойни мировой,
не ослабляя стремя
в Руси пытались прекратить
безумство и позор.
Лихой Илларион воякой был.
В фигуру одиозную
для красных превратился он
и было отчего –
крушил летучий эскадрон
непобедимый грозно
и если плен в бою случись-
он был бы обречён.
Нет, не пришла страна,
на помощь светлой силе.
Честных и смелых
издревле
бьют с помощью толпы
хоть были правы сотню раз,
не за себя просили
глухой с душой дырявою
прикинется слепым.
Ну, а когда взломали цепь
редутов Перекопа
и облик Врангеля – защитника
повержено поблек,
детей вписала бабушка
на фамилию холопа,
но думаю, что был он
благородный человек.
Детей не пощадили бы
« проклятьем заклеймённые»
Как не пощадили изверги,
всех императорских детей.
А Дуся свет Васильевна
с приставкой – урождённая
всю жизнь молилась истово
душевной простоте.
------
Вопрос возникнуть может –
зачем всё это помнить?
Эх, мало ли, что было
и было ли вообще!
Может поэт лукавит,
но всё ж, куда он клонит,
от звёзд в небе сияющих
и дедовых мощей.
***
Кто поджигал, шутя,
двадцатое столетие
их нет давно…
да, - так устроен мир.
Но пакость взрослую
перенимали детей дети
ради забавы в играх
раздували толки, сплетни
от подворотен грязных
до фешенебельных квартир.
Век не свалился оборотнем
сжавшись под ногами
духовной мощью идолов
в словесной филиграни,
что б разрастись в огромный липкий ком.
Он вытекал из девятнадцатого –
прозой и стихами,
мутацией сознания
опасным игроком.
В умах стирался не дозволений промежуток,
в мозгах вытравливался смысл
на долг и на запрет,
а разум всё кипел
и превращал рассудок
с воздухом лозунгов пройдя через желудок
в дерьмо свободы переполняя туалет.
Ах, как хотелось на загривках
всё и сразу…
сплюнуть назад в историю
от осуждения и сглазу.
Передовыми быть
не то, что отцов предки
не исполнять имперские указы
и не краснеть за неблагонадёжность и отметки.
Но почему не воздать родине
хвалу и славу?
Сила державы крепла не сама собой!
Быть патриотом и по духу,
и по праву
в судьбе нелёгкой,
но по закону и уставу,
а не тащить глумясь народ на мордобой.
Кто вдохновлял план преступлений декабристов,
Предшественников «народовольцев» и бомбистов
Наивно верил, -
потомки правильно оценят и поймут.
Поймут…
под революционным диким свистом,
чуть позже,
на столетие,
но корчась от садистов,
оценят по достоинству
возвышенный
словесный кнут.
И подпевая хрипло
в нестройном общем хоре
под марши бравурные
музыки страдальной
смутно догадываясь о первопричине тяжкой хвори,
что их монарх убитый подло –
не захоронен
с семьёй растерзанной
в уральской глуши дальней.
Что себя предали,
что прокляли святых могилы
воздев веры хранителей
на штыки и вилы
разграбив души будущего
и изнасиловав сердца.
Что хороводом бесов
под сатанинский
вой унылый
воздвигли для мощей в первопрестольной
склеп с прахом
подлеца.
Свидетель бог,
желанья нет
глумиться и язвить,
не по нутру
впадать в глупость утопии
и ретроградства
в любой эпохе
людям будет трудно жить,
ужасно души соблазнённые
честно делить
свои оставив
как священное богатство.
Замысловатый слог
взрастил в умах цареубийцу: -
свобода не женщина
и из неё нельзя родиться
как из дитя
в грехе которое с любовью сотворил.
В глазах бредут
скорбно
несчастных вереницы
бесславья сбитым компасом
оборванных ветрил.
Да – да, несчастных…
игравшие впотьмах
огнём сердечным
в ночи России,
почивавшей на сеновалах.
Тряся бесчувственные
во снах
тела за плечи.
Русь чертыхалась,
бранясь бессвязной речью,
сморкалась, кашляла,
чесалась и зевала.
Курили фимиам народу
роняя густо искры,
пытаясь разжевать
факирами
дымящие огрызки
и если не пожар разжечь,
то пламя к потолкам.
А в закопченных избах
и так всё тесно,
низко
и спины припечатаны
к вожжам и батогам.
Нам десять сотен лет.
По сути
детвора мы
как этнос на земле –
еще не однородный пласт,
но не по возрасту смышленые,
амбициозны и упрямы,
в чём-то наивные,
талантливы,
ленивы,
многогранны,
живя себе на ум,
да кто во что горазд.
В нас извивались иго
и крепостное право
под дураков хитрить –
коли всегда не правы
во всём что есть
и не было.
Тогда на кой закон?
Покуда сила грозная,
то бишь кулак кровавый
хребты не гнула дерзкие
в мучительный поклон.
А непокорства дух
и всё, что в нём замешено
с плотью пропитанной
племён других
и климатом равнин
куда – то рвался вон из тел
к познанью боли бешенной
с натужной справедливостью
размытой водой вешнею
подвержен диким сумасбродством был
и смерд,
и дворянин.
Пятна родимые в зрачках
отсвечивали междоусобицу
опровергая глупую
житейскую пословицу
что ворон ворону
не выклюет при ссоре глаз.
Но грех не утаить,
если хоругвь «Святая Троица»
противостояла лику на ветру
«Нерукотворный Спас»
Сгущались горечи побед
над полем общих поражений,
да из голов поверженных
струился глад и мор
и летописцы путались в причинах доли злой
и наваждения
братьев предавших имена свои
забвенью
и сожжению
вонзивших в память хлипкую
копьё или топор.
И отрубая груди беременным
или
уже кормящим
наш пращур
славянин,
не видел зрелищ слаще
чем боль соседа слабого.
Но коль тот был силён –
под ласки дочек щедрых
пьяно в объятьях спящим
в глубоких ямах вырытых
позорно погребён.
---
Кровь помнит всё,
даже когда сердца забыли,
даже,
когда душа израненная
пощадить велит.
Даже,
когда каменьями
тела забили,
даже,
когда другой эпохой замостили
дорогу подлости
гранитом гладких плит.
Кровь помнит слёзами и потом
солью жгущей
раны, мозоли,
судеб разлом
на до и после.
Мечтой погрязшею
самообманом
в вязкой гуще
ушедших в мир иной,
пришедших в мир живущих
снопами звёзд
мерцающих колосьев.
Кровь помнит миг рождения
и тяжесть чести,
лёгкость бездумья мыслей
сознание потомков разрушавших.
И помнит судороги рук
заломленных
внезапно при аресте,
первое слово в жизни
последним ставшее
для пулевых отверстий.
Всё это в памяти крови.
Всё это в генах наших.
***
Мы, - искры залпа
победоносного салюта,
мы, дети мира
послевоенного посева.
Сыны и дочери –
плоды простого люда
на землю аистами
спущенные с неба.
На смену душам
отлетевшим в неизвестность,
пропавших без вести,
убитых
и сожжённым,
в прах превратившаяся
бренная телесность
не откликающаяся
ни родным,
ни жёнам.
Мы, эхо звона
разномедального героев,
мы, гром тылов
и оккупационный стон.
И очень ценное,
и самое простое
карабкающееся вверх
со всех сторон.
Мы, крохи хлеба
из пайка солдата
и капли молока
из жаждущей груди.
Мы пыл любви,
ни в чём
не виноватой
который нежность рук
в ночи будил.
Я помню Севастополя руины.
Весенний цвет
и белых зданий рост,
асфальта сизый дым,
замес в корытах глины,
людской за керосином
длинный хвост.
Борта паромов с пятнами мазута,
концы швартовых
сдавивших горло кнехт
и Сару Корабельную
разутой
в жидкие косы
заплетшей траур лент.
( Отчётливо запомнилось. Конец 50- годов.
Мы,- окрестная детвора, завидев её –подбегали и дразнились:
«Сара Корабельная, Сара Корабельная» ( т.е. Сара с Корабельной стороны)
Строили рожи, кривлялись. Она отмахивалась многочисленными узелками
и мешочками, которые были в руках. Голова ея была всегда непокрыта –
склоченные волосы растрёпаны, а в жидкие косы заплетены разноцветные
грязные ленты. При плотной фигуре, юбка длинная до пят, была неопрятна и
обтрёпана. Взрослые стыдили и отгоняли нас.
Поговаривали, что тронулась она умом во время оккупации города,
когда немцы полностью уничтожили всю семью и родных.
По- моему, была не очень старым человеком.
Отрешённо бродя по улицам, будто искала и не находила чего-то…
Прости нас, бедная женщина, прости.)
Звёзды над морем
дневного зеркала осколки
рассыпанные на воде у ног.
Матроса пьяного
с корявою наколкой
«Так мало пройдено дорог…»
Большую лужу у ворот базара,
пропавших рыбою
и морем сплетен баб.
Блеск рельсов в Южной бухте у вокзала,
бетон причалов
поверх намытых дамб.
Я помню март, детсад
в пятьдесят третьем,
рыданье нянечек
и жалкий наш приют...
« Какое горе…
вы плачьте тоже
дети –
Его дела во веки не умрут! «
Нам было страшно,
мы ёжились в комочки –
так жутко лишь рядом с покойником в метель,
а голос
в дрожь вгоняющий
пятном радиоточки
читал пугающе зловещий бюллетень.
« Что будет?
Как дальше жить, учитель,
кто за собою народы поведёт? «
молчал портрет.
Молчал парадный китель.
Да в ту весну
не таял долго лёд.
*
Память вылавливает
силуэты,
лица,
обрывки фраз,
оглядки,
шёпот губ
когда уединён,
когда взлетает птицами
встревоженный в раздумьях мыслей клуб.
И задыхаясь от бессилья и тревоги
Что не суметь в благих порывах изменить
Чьи-то до низости поступки и подлоги
Не смея понимать или простить.
«Подарок» Крыма Хрущёвым Украине,
Безвольно тонущий линкор « Новороссийск»
Первая щель
припорошённая мякиной
эх, кто бы ведал,
что шальные клинья
без молота разрушат
страну вдрызг.
Ну, а пока
дети разрухи подрастали
надеясь искренне на благословенье звёзд
на те, что в небе
и какие зажёг Сталин
из раскулаченных
в полях немых борозд.
Из звёзд
с погон маршалов, комдивов,
из звёзд
в грудь втоптанных
в застенках орденов
в расстрельном дыме пороховом,
а не кадильном
уста забивший кляпом
стоны вдов.
Из алых стягов партизан
в лесистой гуще,
из звёзд,
в спины толкающих
понурых штрафников,
в лучах созвездий
конвоя
зеков стерегущих
любящих до ненависти родину
« врагов.»
Юность ворвалась
с душою на распашку
цены не зная прошлого
свирепый мир обнять.
Не зная обысков ночных,
озноба
и мурашек
на сердце
кровью вздыбленной
текущей будто вспять.
Допросов с пытками
и выбивание признаний
вместе с зубами,
челюстями
под хруст сапог в ребро
за то, что не погиб в плену,
а только был изранен,
не скис, не утонул
найдя в пучине брод.
Юность разрезала простор дворовым свистом
Силой не опытных
без ориентиров крыл.
Уничижая пьедестал кумиров,
то воздвигая истово
тратя в пустую
горящий даром пыл.
Но, возомнив плоти могущество
девятым валом
рвущим металл цепей
и донных якорей
обыкновенным хулиганством призывала
топить надежды
как щенков в ведре.
О, сколько юностей
оставлено на зонах,
о, сколько молодостей по тюрьмам разбрелось…
знают решётки, нары,
да камер дух зловонный,
да монолит централов
сковавший судьбы врозь.
Там вместо ангелов за спинами
соглядатай на вышке
и в рай легче попасть,
чем перелезть забор,
и каждый роет мысленно
подкоп без передышки
статьёй и приговором
за судейский перебор.
Не имут сраму мёртвые,
коих утроба пожирала,
не имут славы живущие
с повадками путан
власть без закона –
склизкая
мертвячина живая,
закон без власти –
мёртвая
живому пустота.
Смею заверить вас
имён не поминаю всуе,
не бью в истерике
потусторонний мир зеркал.
Мне только страшно за судьбу
какой рисует
любимой родины
прошедших дней оскал.
Но, чем больше вглядываясь
в её отображение
и чем внимательнее
перебирая в пальцах тлен
я вижу в генах наших
непоражённые мишени,
но я не вижу отпечатка в них колен.
И в тех мишенях нет пронзённой сердцевины,
И видны чётко следы совести и стыд…
Не дай нам бог судить
кто правы,
кто повинны,
но размышлять о чести
у их могильных плит.
*
Люди всю жизнь терзаются сравнением:
Себя с другими,
цветов и вкусов,
и времён.
Туманность детских дней,
щемящий всхлип осенний,
созвучье дум разбрызганных,
тональность в даль имён.
Сравненье – тот же опыт знаний,
мыслей блестки,
довод
рождённый некогда
подобьем близнецов.
Казалось бы,
свидетель и аргумент веский
доставшийся от предков и отцов.
Мы любим сравнивать,
но как-то в свою пользу
примерив ход иной
событий на глазок –
встав деловито рассуждающим
провидцем строгим
в позу
малярной кисти
передать штриха мазок.
Ну, что ж,
рискнём еще раз
убрав грабли подальше,
прикурим не спеша
от веточки
дымящей из костра.
Года солидные у нас,
они не стерпят фальши –
Да, к сожалению,
теперь мы все из разных стран.
Пойдём бродить воспоминанием
по белу-свету,
помянем многих памятью
сердцем на миг застыв.
« Эй, годы юные!»
Эхо в глаза –
« Таких здесь нету,
Здесь хлам надежд великих
и спалённые мосты.»
« Откликнись, молодость, упрямая
на свежесть ласки,
Соблазн лукавее потуги взмыленной
и мускул силача.»
Но молвит дол: - « Безлюдье здесь
и ветер залихватский,
глупец наивный,
здесь мор пустынь и солончак.»
… Ужели этот край –
та сторона родная,
где мы взросли
чуть отдышавшись
узор сплетав из троп?
Дрались и забывали клятвы
на ушибы не взирая,
учились души закалять
металлом разных проб?
Где каждый взгляд из-под ресниц
накатывал волною
и каждый вдох
прикосновенья рук
перерастал в прибой.
Пусть истиной гордились мы
внезапно прописною, -
что не на веки уродились
шкодливой голытьбой.
Но, я ведь вижу,
ясно,
чётко вижу
Палитру чувств вскипающих
и это не мираж –
вон , худощавый тот стоит
под ноль обстрижен
лет девятнадцать ему
больше и не дашь.
Свисают с плеч друзья
как гроздья винограда,
ещё все вместе
и мыслей сок един.
Звенит гитарою
оборванной струны бравада
сквозь стон молитвы « Боже, Господи…»
Уже сплетаются еле заметные симптомы
в морщинки будущего
пока улыбкой глаз
но все по разному запомним
или вспомним
последний взмах мгновенья
юношеский в нас.
Ползёт состав,
лбы новобранцев сплющив в окнах
стеклом немытым
на вопрос бровей – Куда ?
Под стук колёс
взоры пронзила поволока
нанизывая шампурами рельсов
города.
Урал встречал глубоким снегом и морозом
привыкших к тёплым в декабре
дождям южан.
До слёз смеялась
в сугроб упав метаморфоза
и замкомвзвода наш
в звании сержант.
*
Поделен мир давно
между друзьями и врагами,
плечами встречных
и затылками ушедших лиц.
Границей полусфер житейских
рваными углами
на множество кусков цветастых
и обилие частиц.
Каждый в душе своей,
кто молча, кто открыто
видит пророка истины
проткнувшим суть перстом –
колосса эдакого,
в сплаве металла и гранита
с уверенностью важной на все сто.
Всяк ценит груз мозгов
как золотую ношу,
где щедрость дармовых советов
простейший камертон,
недоумевая искренне,
что у его подножия
толпы не вьются
в очередь притом.
И невдомёк,
что не дотянувшись где-то малость,
словно в бессилии и без опоры не дойдя
мысль чья-то просто заплутавшейся
скиталась,
но путь найдёт свой
немного погодя.
Совет и тем хорош,
когда душа раскрыта,
когда сочувствие напротив уст и глаз –
когда благое преподносят без конфликта
не выставляя за оплошность на показ.
*
Жила – была страна в недавнем прошлом
Огромная, могучая страна.
От берегов Аляски и до Польши
Толкая к югу Каспием Иран.
Заткнув восток горами и Амуром,
Вдавив Китай с Монголией в притык
Границы растянув мускулатурой
Калининградский выпятив кадык.
На черноморье Крымом и Кавказом
Напротив Турции эскадрой встав
Повод не дать попыткам и проказам
Каких-то бывших в отдаленье прав.
Земля не подаётся хлебом-солью –
Желающих урвать краюху – тьма.
Любую дружбу до смерти рассорит
С твоей женой пришедший подремать.
Силу боятся или уважают
Будь то сосед, завистник ли, наглец.
Не переписывают на свойский дюйм скрижали
Аршина русского пудовый образец.
Кому-то лье и мили под ногами,
А здесь раздолье от вершков и вёрст
С отборными для связки матюгами
В банях пропаренного веника берёз.
Судьба глазаста свыше, а не жребий
И с детства понял – родиной клянусь -
Расположились звёзды мудро в небе
И начертали – « Ты священна Русь!»
Жизнь растекается бурля из подоплёки:
Видно в распутицу декабрьскую Бог
Оберегая нас от недругов далёких,
От недалёких дураков не уберёг.
***
Я скальный скрежет Советского Союза
Из недр глубинных конца сороковых
В мякоть вгрызающийся
якорями клюзов
ноздрей линкоров и плавучестей иных.
Я боль детдомов и шершавость чужой ласки,
Я крайний в скопище любой вины.
Причина разногласий в людской дрязге,
Когда невинные глаза оскорблены.
В моей крови потоки алых стягов.
В извилинах мозгов молот и серп.
Зло большевизма
и как ни странно благо
пути пройдённого
хотя он был нелеп.
Плоть незапятнанная сознаньем той эпохи
По малолетству не ведая всего
Щепкой кружилась у воронки суматохи,
Без тормозов на вираже рвалась в обгон.
На то и детство,
там трудно разобраться.
Отмахивались взрослые: «Ты подрасти – поймёшь…»
Речь репродукторов глушил поток оваций,
Но рядом женщина стонала: « Это ложь!!!»
В ночах исчезли тени памятников, бюстов,
Стены бельмом глядели на соратника портрет…
Остались постаменты торчать грустно
Не в силах вымолвить зловещее в ответ.
О, времена,
ушедшие к правременам сравнений!
И в размышления добавив пересуды и молву
Умы делили на восхваленье, поклоненья
И те кто клял и возносил хулу.
Но, по привычке –
шёпотом, с оглядкой
А вдруг.., а если…
Всё воротиться вновь?
Плечами судорожно поёживались зябко
Чуть-чуть забытые подобострастье и любовь.
Как тесны души наполненные страхом,
Когда из всех прорех и из щелей
Подвоха ждёшь и от его размаха
кости сминаются до состояния хрящей.
Есть в мире книга мудрости и знаний,
А в ней слова: «Страх божий справедлив!»
Сопели в школах первоклашки над азами
Ещё не зная, что ждёт их впереди.
*
Не довелось мне привыкать к советской власти –
При ней родился
и как само собой
личной судьбой к её судьбе причастен
скользя по оттепели
и угодив в застой.
Это потом,
так назовут кривляки
болезни матери
растерзанной в насилии,
когда сожители
в ранге самца-гуляки
утехи требовали,
а не любви просили.
Браво, смышленые
задним умом провидцы,
сынки раскормленных неверностью мегер –
нам было чем
и будет чем гордиться
за свою родину в эпоху СССР!
Мы были мощною,
великою державой
И кроме нас
никто бы не поверг Рейхстаг.
Спасли Европу своей победой –
это так,
(но как союзников всё это раздражало.)
С нами считались
почтенно снявши шляпы
как перед равными,
но статью покрупней.
Кто вам поверит,
что ленивцы и растяпы
могли родиться из кирзы и из лаптей.
Что в стан героев тащили на аркане
патриотизм космический ущербностью в тряпье?
Просто мы сотканы из прочной грубой ткани
добавив в ситец пыл крапивы и репей.
Народ не может быть мертворождённым
от догм безжизненных слепой КПСС.
Кирпич из глины печью обожженный
Ответьте сами – это процесс или прогресс?
Пусть ветром злющим продувала бедность тело
и кусок хлеба сулил не каждый день.
В людских глазах что-то с надеждами светлело
как после штормов зимних в небе и воде.
Я любил родину.
Так лишь в разлуке любят
друзей и женщин
за то, что они есть.
Просто любил…
и пусть меня осудят
за искренность,
но не за фальшь и лесть.
Нам есть,
что скорбью оплакивать в бесчестии
с душой изъеденной проклятиями жертв.
Поздно ли, рано ли
объединит всех перекрестье
дорог ухабистых
в один трагический сюжет.
Поэм писание
сродни иконописанию:
без очищения духа
насмарку всё
и в прах.
Но весьма главное –
с благоговейным прикасанием
листать прошедшее
запечатлев его в стихах.
Не заласкать,
не мять с надрывом образ,
не исказить светом неровным
глубь следА.
И как в конвульсиях,
яд отрыгнув, боролась,
страна несчастная
саму себя предАв.
***
Болела тяжко мать, простою грешницей по-женски:
За души сгубленных во чреве, за принуждённый блуд.
За сласть экстаза, на глазах страданий детских
В угоду жажды плотской похоти зануд.
За нерастраченную ласку на сирот, убогих,
За высокомерие к талантливым и неприязнь к простым.
По трупам проложив в мороз колымские дороги
И подпирая ими же обрывы и мосты.
Что именем её вершились приговоры
И словно кляпом, невиновным, затыкали рты.
Лишь только час дав раскулаченным на сборы
Как азиат невольникам во времена орды.
Болела днями красными и белыми ночами,
Разграбленными храмами, проклятиями вдов,
Предсмертными от голода молящими очами
Свисающими из туловищ лиц и голов.
Что сама мёрзла делясь теплом и хлебом
С людьми чужими своих обделив крох…
Кто объяснит, какая в том потреба –
Бог вразумил иль отнял разум бог?
Болела ранами гноящимися
за поругание святыни,
за изувеченную совесть,
за втоптанную в грязь мораль
вместе с погостами и памятью,
в которых не остынет
живая близость судеб
и неживая даль.
Что уму-разуму учила мудрой няней
Великовозрастных детин и дошколят в садах
Простым примером – букет знаний не завянет,
А расцветёт пышно лишь с опытом в годах.
Что сберегала от вседозволенности падкой,
Раскрепощенности развязной и панибратства зол.
Строго воспитывая, несла добро украдкой
С невидимой для всех в глазах слезой.
А сколько в жизни разыскала самородков –
Не переплавила вес одарённых просто в лом.
Отмыв, очистив меж забот, гордилась кротко
За всю семью большую и за отчий дом.
Болела скорбью вдовьей за безымянные останки,
За выжившее воинство рыдавшим у пивных –
Героев битв!
И тыловых чинуш подлянки
Калек расплющив
страшней, чем вражьи танки,
вдавив прострелянную грудь
на позвонки спины.
Неволей пленных, штрафников
и волей беженцев из пекла
удавкой дух затянувшей
всех окружений и котлов
под взглядом неба синего
расплывчатое эхо меркло
последним звуком сброшенных наземь колоколов.
Гнетущей чередой тревог,
за обездоленных и хворых,
что хам присваивает всё,
кроме хвоста очередей,
что справедливость в государстве -
есть пустые разговоры
и в дефиците честность
поверх её идей.
*
В цвет тела женского нектаром
соки живительные слиты,
что бы в невзгодах возрождаться
иль в памяти навек застыть
подслеповатостью болот,
морщинами дорог разбитых
берёз ветвистой сединою
средь зеленеющей листвы.
Старела мать не по годам,
скрывая немощи усталость
от домочадцев, от знакомых,
соседских бабьих языков.
Тенью величия былого
как призрак по миру скитаясь
забредшей щедростью своею
наверно слишком далеко.
Пол света хлебушка просило
с полей кормилицы дородной.
Лукав голодных ртов резон –
Да-а-й!!! воздадим потом…
Без всяких долгих разговоров,
поверив в жалость обормотов,
родимым детям оставляя
кукиш
с большой батон.
Щедрость – изнанка у добра
хозяйки блажью опьянённой.
В речь незаметно подливая
клятвы торжественный дурман
любой старался отщипнуть
смачный кусочек потаённый
имея алчность за душою,
а в сердце дымчатый туман.
Ей многое было дано,
любимой дочери от бога,
о чём другие и мечтать,
теснясь бок о бок не могли.
Бог дурости прощал,
карая за гордыню строго
задравши тучею подол
срамное место оголив.
Перевоспитывать девиц
под силу замыслам высоким.
Стервозность – тот же грех
с пометкой беса и змеи.
Пенящийся мутный поток
стекает в дельту от истока
прозрачной тишиной равнин
всему единственной земли.
Но на обоих берегах
рос недовольства гул и ропот.
Ветер сорвавшись ниоткуда
всё обесценил и растряс
сор выметая на глаза
крушил презрением кого-то
перемешав чёрную с белой
в слюне размоченную грязь.
И темень брызнула в просторы
при ясном небе и погоде
пылая жгучим недовольством
к друг другу в холоде вражды.
Уже закат теряя краски
всплывал уныло на восходе
теплом растраченного света
подспудной к тайне ворожбы.
Припоминали даже то,
что было предками забыто –
курьёзы случаев беззлобных
и анекдоты с бородой.
Сгребая потных тел бельё
с младенцами в одно корыто
залитым доверху несвежей
дождей пролившихся водой.
Хватая ближних за грудки, срывая рукава и ворот
Под цокот пуговиц о камни
напоминавших кучность пуль,
трещали ветхих нитей швы
естественных как повод
рычащих в такт пустым желудкам
эмалированных кастрюль.
И неплохой был урожай,
и засуха нас миновала,
и мор смертельных эпидемий
повержен был давным-давно,
но брали магазины штурмом –
неистово людским навалом
как склады царские в семнадцатом,
но с дармовым вином.
Глазами шаря по карманам –
кто заховал излишки сала?
Где, те объёмные авоськи –
тралившие хурму, инжир?
Согретых северною нефтью
в хмельные крайности бросало
сдвигая в сторону барьеры
и разметая рубежи.
Рубиновые крушились грани
звёзд
на обломки камнепада
вынув лавины из-за пазух
прицельно метящих не в бровь…
пока ещё помпезная
бездумных показух бравада
не перемешалась в горькой роли
трагикомедии
с игрой.
Кололи общее трюмо
своё сбивая отражение
усеяв сколами поверхность
и трещинами объём страны
забыв старинное поверье –
битьё зеркал есть приближение
внезапной скоротечной смерти
у безразличия стены.
Ещё вдыхавшую, ещё живую…
но уже вырыта могила…
без гроба,
опутанную в саван,
под карканье хриплых ворон,
глядя в постыдные глаза,
кого в мученьях уродила
на слёзы не нашедшей силы
протяжный испустила стон.
Не пухом выдалась земля
для матери
затоптанной в сугробах тайно
оравой пьяных мужиков,
без любых признаков мужчин.
Недуги лечат постепенно,
здесь не была болезнь фатальной,
а было мерзкое глумление
доказанное будущим.
Народ похоже не расслышал
в гнусавых возгласах похмелья
оттиск клейма
поверх сознания
венчающего некролог.
И всё дарованное нам
отняли
нагло,
что имели
когда-то в СССР великом
и это был уже подлог.
Резвились бесы недалече,
на шабаше ведьмы кружились.
Вся нечисть злобы человечьей
водила мерзкий хоровод.
А власть в безбожности своей
благими клятвами божилась
всё русское в залог оставив,
а попросту списав в расход.
***
Мы не заметили как растворялось слово в слове.
Как размагнитилось значенье букв и фраз.
Как сбился центр грамматики в основе
Сведя речь ясную в языковой маразм.
Жизнь ненавязчиво уроками привила
Внести хоть йоту в лексикон до перемен,
Когда Москва ещё по-русски говорила
И юбки женщины носили до колен.
Пути-дороги неисповедимы повелением:
Разбиты временем, взяты распутицей в полон.
Я тяжко спал, когда не спало вдохновение
И вкалывал, когда оно спало.
Но никогда, даже в бреду запоя,
Попыток не было ни до, ни вообще
Гримасы корчить национального героя
Предвидев гибель подсматривая в щель.
К вам ,молодые и к вам сосущих тити,
Дабы упрёками никто не голосил –
Ну, кто нырнёт в ту глубину событий?
Надолго хватит воздуха и сил?
Протиснется сдирая толщей кожу
До нервных судорог, до белезны костей,
Оставшись прежним, других не покарёжив
В рёве турбин хаоса
водоворотом лопастей.
Где всем живущим заказывали тризны
Враги и недруги, но больше всех «друзья».
Где предавали смысл моей Отчизны,
Мол, родиной единой быть нельзя.
Где затаившейся рукою воровскою
Подписан был преступный приговор…
Прости страна, я плакал и не скрою
Когда-то присягал за сей позор.
---
Если сорвать чеку в людских пороках
Метнув гранатой целенаправленно в толпу –
Представить сложно
куда и каким боком
разнесёт взрывом оболочку- скорлупу
душ грешных.
Нафаршированных мозгами
Из мясорубки низменных инстинктов
расколов
твердь черепов.
Сразив и обезглавив
Разум
вмещаемый в создание голов.
Сметая прочь лавиною
не разбираясь,
где плодородный слой,
где наслоений сор-
воспринимая маниакально свою данность,
своё вершителей разрухи ремесло.
Растрясши правду
до состояния отравы,
вливая в глотки жадные
потоки горловин,
травились
дозу перебрав
рассудком здравым
забыв под утро,
кто призывал,
что говорил.
Снюхивались новые кумиры
низвергнутых пиная
нутро прилюдно вытрясая,
глядите – одна труха.
Физиологию?
Любуйтесь!
и Феня морщилась блатная
с подбитым глазом
невинность в детстве пробухав.
Я по натуре зек,
мне западло курятник
с хлопаньем крыльев
вертухаев, петухов.
Уж лучше клифт
и с номером советский ватник
чем окрик в спину –
«Шваин, хенде хох!»
Это не понт,
я за базар и за маляву отвечаю,
фуфло прогнавших
конкретно ставят на перо.
Кто на кичмане до звонка достойно чалил
Меня поймёт,
будь он политик или вор.
Мать-родина,
я соль твоя земная
ветром заброшенная
поверх солончаков.
Обо мне,
пасынке,
естественно не зная
по крайней мере
ровно ничего.
Но эти,
избранные,
из твоего же чрева люди,
из них был мало кто
при откровении смущён:
«Любят комфортных баб,
а кто тебя полюбит
кроме малюток сра…
каканых,
не понимающих ещё?»
Брезгливо сняв цензуру
с бельём женским,
Разглядывая в гласности
подробно телеса
жизни источники
волны грудей подвески
уподоблялись гирям
всевозможным на весах.
Отмерив от сосков тугих
по кратер пупа,
от ягодиц упругих
по бархатистый плюш,
аборты в цифирь шли
по выкидышам
и трупам
зачатых прежде,
но не рождённых душ.
Опасен волк на воле,
но если волков стая,
если оскал
помноженный количеством клыков
с разных сторон.
В жертве кишки достанут
Перегрызая горло –
это кровь!
Это агония,
это в конвульсиях мучения!
Переход к смерти –
ткани живой полураспад…
Торжествовал вожак
и гордо подбоченившись
за океан докладывал – « Хана ей!» …
дальше мат.
Что затем было?
Не приведи вам, боже,
Познать всю правду –
душа протрётся в решето.
Язык поэзии пересказать не сможет,
А если сможет,
умрёт поэзия потом.
Кроили по живому,
что всем принадлежало.
Дарили скопом,
чего нельзя дарить.
Копили яд
оттачивая жало
скрежетом ночи
о брусок зари.
Взрывали,
резали,
глумились.
И плевали
В лицо родне
и правопреемнице земель.
Внеся и без того в хаос развалин
Молву напраслины
шлейфом тянувшейся за ней.
Но даже в страшных снах
никто не видел, не гадал,
чужие руки
в рот кладущих плод запретный…
Увы,
не вырастут в Тавриде никогда
на смену мне
русские поэты.
Кто же позволил
пренебречь любовью предков
нам завещавших
пяди Отечества беречь?
Превыше чести
нет и дружбы крепкой,
честь не позволит
дружбе
честью пренебречь!
Кто разрешил
на прахе изгородь поставить?
Указ могил
уже сегодня не указ?
Державы крепнут
как людской бетон
на славе –
родства не помнящий
на подвиг не горазд.
Я севастопольский. Я фраер из Стрелецкой.
Когда-то имя моё было на устах
Местной шпаны
и на помаде женской
молва сама воздвигла пьедестал.
Но лесть известности
не погасила тягу к слову.
Пусть с кривизною
обнимал порой миндаль,
был настоящим
крымским он
и не пририсован
стихами к городу
сломивший вражью сталь.
И на крутом обрыве Херсонеса
Сверху глядя в морские волны
загадал –
я буду всеми любимый
и известный
но как поэт! –
мне всё равно когда.
К храму Владимира
равноапостольного
прислоняясь
Крещёным лбом
в атеистической стране,
почувствовал проросших ростков завязь
душу возвысивших
и сделавших стройней.
Бездарностей
как и убийц
не посещают музы.
Они к талантам
сами приходят не просясь,
Будь старец он
или младенец голопузый
творчество в людях –
это с небом связь.
Помянем добрым словом
наших матерей:
глупых и алчных,
распутных,
добрых и пропоиц.
Простим их
и поклонимся низко в пояс,
что мы – есть мы,
нам нужно быть мудрей.
Простим.
И не единожды.
Как в детстве нас прощали
За озорство,
неправду,
да мало ли за что.
Совесть - хвороба внутренняя,
с симптомом:
«На этап с вещами!»
Чтобы всю жизнь нести ярмо
через житейский шторм.
Простим.
И нас простят.
Иначе быть не может.
Иначе мы сойдём с ума
в общении речевом.
Иначе к жизни зуд пройдёт
в пупырышках по коже –
Ничто не превращая в Ничего.
Прекрасны женщины в игре таинств зеркальных!
Россыпью звёзд в глазах и обнаженьем чувств.
Тайной известной всем
которую не разгадали
даже провидцы мира: - «любимая, я так хочу…»
Неповторимы женщины!
В них есть непостижимость
Рожать святое,
вечное
порой в кромешной тьме.
Я счастлив!
Я любил!
И рад, что так сложилось
Любить плоды любви
в жизнь привнесённые затем.
Спасибо Родине
за растворённое окно наружу,
за свежий воздух далека,
за одиночество и грусть.
За то, что честен был,
не предавал,
был людям нужен,
А придёт время
и отдавая богу душу
на суд его
с этой поэмою явлюсь.
25 – 26 июля, ночь. 2012г.
Москва – Студенец. Тульская обл.