Поэма посвящается невинно убиенным дочерям Николая Второго.
Часть 1
Монолог художника (написано от его имени)
Вчера сам чёрт велел мне так напиться,
Что я уснул с бутылкой под столом.
Вокруг плясали голые девицы,
Крутя калодой карт, как помелом.
Я помню, все мы пели что-то матом,
И кто-то прочитал пахабный стих.
В глазах мелькали чёрные квадраты,
Я всё пытался влезть в один из них.
Какой-то бред я постоянно нёс,
Про "бей жидов", икал и рвался в драку.
Не видел никогда кошачьих слёз,
Но в эту ночь, клянусь, мой кот заплакал.
Он всхлипывал, совсем как человек,
Я полз за ним и в нос совал окурок,
Ботинком бил его по голове
И хохотал при этом, как придурок.
Потом заплакал сам. На этот плач
Явился ОН без зова и без стука.
И усмехнулся: "Здравствуй. Я палач.
Вставай, дружок." И протянул мне руку.
"Я расстрелял двенадцать человек,
Да не таких, царя, царицу...
Вот я пришёл в твой двадцать первый век,
Теперь, как и тогда, нужны убийцы".
Его лица не видел я тогда,
Лишь чёрный силуэт на фоне двери,
Но в то,что здесь он, и за ним беда,
Глотая липкий ужас, я поверил.
Хотел я крикнуть, в горле крик застрял,
И вот тогда слабеющей рукой
Схватил я фото русского царя
И, как икону поднял над собой.
На небесах затеплилась свеча,
Неровный свет залил моё окно,
Вмиг скорчилась фигура палача
И превратилась в грязное пятно.
Как будто ангел в комнату влетел
И трижды по холсту провёл крылом.
О чём-то он просить меня хотел,
Но я уснул, как помню, под столом.
Часть 2
Свидание с прошлым
Уже не утро. Мятое лицо.
И на щеках следы губной помады.
Непризнанный художник Дебольцов
Ругал себя в глаза последним гадом.
Он посмотрел на смятую кровать,
На грязь в углу, на битые стаканы,
И вдруг с остервененьем начал рвать
Неконченный портрет политикана.
В больном мозгу всё прояснилось враз,
Стряхнув с холста и красок паутину,
Он начал труд. Он получил заказ.
Теперь он знал о чём писать картину.
.....
Он шёл по залам Зимнего дворца
И вглядывался в синий мрак зеркал,
Он, как черты знакомого лица,
Ушедшую Россию там искал.
За тонкой гранью хрупкого стекла,
Как на краю раскопанной могилы,
Расстрелянная память ожила,
И хлынула на мир, и заискрилась.
Был пышный бал. Вокруг пылали свечи.
В сиянье этих неземных огней
Царь Николай спокойно шёл навстречу
Единственной возлюбленной своей.
Сама любовь была царицей бала,
В мельканье кружев, блеске юных глаз.
И только Аликс горестно вздыхала,
Как-будто знала - всё в последний раз.
Художник вздрогнул. То была ОНА...
Не в кружева, а в облако одета
Навстречу шла Великая княжна.
И он жалел, что не рождён поэтом.
Печальная улыбка на губах,
Открытость, нежность и лучистость взгляда,
Как-будто то была сама судьба,
Сошедшая с картины Леонардо.
Искал он слов, но всё не находил,
Сбивался с ритма, всех кружила полька.
Он замирал, он бредил, он твердил:
"Ах Ольга, Ольга, я люблю вас, Ольга!"
Последняя и первая любовь,
Как жизнь и смерть, всегда неотвратимы,
Их воспевали испокон веков
Художники, поэты, пилигримы.
Представился: "Художник Дебольцов.
Я вас люблю, но я смешон и жалок".
"Храни вас Бог."- Сняла с руки кольцо
И растворилась...Где-то за Уралом.
Часть 3
Тобольск
"Тобольск! Тобольск! Приехали, Тобольск!" -
Орал мужик визгливо и охрипло.
Художника вела в тот путь любовь,
И поездная грязь к нему не липла.
Слегка растерян, города не знал,
Краюху хлеба умыкнули воры.
Он медленно поплёлся на вокзал,
Поесть, попить, послушать разговоры.
У входа продавали самогон,
И папиросы предлагал мальчишка,
И злобный шёпот полз со всех сторон:
"Скорей бы вздёрнуть бывшего царишку".
Махоркой пахла горькая вода,
Налитая из ржавого ушата.
Он пил и думал:Всё же города
В грехах людских ничуть не виноваты.
Как сказочный, стоял Тобольск в снегу,
И проплывали облака так низко,
И высилась сосна на берегу
Величественным царским обелиском.
Ещё чуть-чуть и можно самому
Дотронуться рукой до небосвода.
Но скорбный путь привёл его в тюрьму
С насмешливым названьем "Дом свободы".
Уныло ждал охранник у ворот,
Своё ружьё уставив в снег, как грабли,
Уверенный, что узник не уйдёт,
Мечтал о вкусных щах и жирной бабе.
Наш Дебольцов, откуда что взялось,
Вдруг появились наглость и отвага:
"Я из Москвы. Меня прислал Свердлов.
Я к вам с проверкой. Вот моя бумага".
Его приход не удивил царя,
Тот лишь устала поднялся навстречу.
Охранники маячили в дверях,
Перед иконами горели свечи.
И глаз не отрывая от икон,
Молитв не помнил, и жалел об этом,
Ещё о том, что нет на нём погон,
И нет с ним ни солдат, ни пистолетов.
Сидела Ольга, руки опустив,
Уставившись в окно потухшим взглядом.
А в тишине звучал любви мотив,
И в кровь художника вливался сладким ядом.
Навстречу торжествующей судьбе
Он был готов подняться без боязни,
Когда поклялся самому себе,
Что их спасёт, что не допустит казни.
Уже Юровский чистил пистолет,
Уже в глазах убийц плясали черти,
Но и на обесчещенной земле
Влюблялись и не думали о смерти.
Часть 4
Екатеринбург
Во сне это было? В бреду?
А может быть в прошлом рожденье?
В прогорклом июльском чаду
Он ехал и верил в спасенье.
Не ласков был город к нему -
Понурые, злобные лица.
Казалось. что в каждом дому
Убийцы, убийцы, убийцы.
Но девушка пела про сад,
Про встречи, любовь и разлуки.
Как пьяный, он брёл наугад
На эти волшебные звуки.
Казалось, природа сама,
Как Ольга, нежна и ранима.
Он ветви рябины ломал,
Чтоб бросить в окошко любимой.
У деревца вырвался стон:
"Ты боль причинил мне жестоко.
Оцеплен Ипатьевский дом,
Забиты в нём двери и окна.
Ступай лучше, юноша прочь,
Палач только ждёт телеграммы.
Ничем ты не сможешь помочь,
Любовь не прервёт этой драмы".
"Неправда, - сказал он, - Прерву".
И ухнуло эхо ночное.
Он бросил рябину в траву,
Седую от летнего зноя.
Он долго стучал у дверей,
Пока не открыли засов:
"Я здесь с телеграммой. Скорей!
Мне нужен товарищ Войков.
Я есть комиссар Дебольцов
От самого Ленина, братцы.
Ильич меня знает в лицо.
Он с казнью просил задержаться.
До лучших, сказал он, времён
В живых оставляем царишку.
Товарищи, есть самогон,
А также балык и икришка.
Летел за стаканом стакан,
Хмелели и пели повсюду.
Исай Голощёкин был пьян
И бил пистолетом посуду.
Все дружно валились под стол,
Смеялись, икали, визжали...
Вдруг всхлипнула дверь, ОН вошёл.
И свечи в углах задрожали.
Тот час же узнал Дебольцов
Того, кто являлся той ночью.
Теперь-то он видел лицо,
И в мозг оно врезалось прочно.
Дальнейшее помнил с трудом,
Хоть был и не пьян, и не болен,
Как плакал Ипатьевский дом,
Что был его грех не замолен,
Как раненый мальчик кричал,
Упав на кровавые доски.
И - вспышка - лицо палача
По имени Янкель Юровский.
Часть последняя
Картина была хороша.
И всеми цветами горела,
И вмиг замирала душа
От жуткой картины расстрела.
Кровавые губы царя
Беззвучно молитву творили,
И даже убийцу в дверях
Смиренно и кротко простили.
И Ольга без страха в глазах
Смотрела светло и печально,
Как-будто вот здесь, в дух шагах
Открылась ей вещая тайна.
По выставке праздный народ
Толкался, жуя и болтая:
"Художник, видать, идиот.
К чему нам картина такая?
Уж лучше б писал на заказ
Красоток богатых портреты.
Убийств нам хватает сейчас
По телику или в газетах".
И критик, известный притом,
Взглянув на картину, прошамкал:
"Так нынче не пишет никто.
Ну что за цвета? Что за рамка?"
Художнику стало смешно,
До слёз захотелось напиться,
Он бросил окурок в окно,
Под ноги какой-то девице.
Та стала визгливо орать,
Что он её чуть не убил.
Ему захотелось опять
Уехать подальше в Сибирь.
Но тут зазвучала в груди
Мелодия вешнего грома.
Возник силуэт впереди
До крика, до боли знакомый.
Ах, Ольга! Постой! Оглянись.
В плену быстротечных веков
Бывает длиннее, чем жизнь,
Короче дыханья любовь.
Так в час предрассветного сна
Нас что-то зовёт и тревожит.
Нет. Это была не она.
Но как же похожа. О Боже!
За нею он брёл в темноте
К пустой остановке трамвая
И клялся земной красоте,
Что есть красота неземная.
Натужно ревел грузовик,
Как в то незабвенное лето.
Вдруг профиль убийцы возник
В потоке фонарного света.
Подкравшись неслышно, как вор,
Пугая ночное зверьё,
Юровский откинул затвор
И целился прямо в неё.
Нет, это была не княжна,
Простая девчонка не боле,
Но чтобы погибла она
Не мог, не посмел он позволить.
.....
Он выстрела не слышал. Там, вдали
Кружились в вальсе звёздные осколки,
И пенье ангелов врезалось в глубь земли,
И тихо-тихо шла навстречу Ольга...
Эпилог
Всё тот же город. Мутная жара.
Унылая тоска на потных лицах:
"Картину эту глупую вчера
Купила сумасшедшая девица.
Стояла и рыдала целый день
Над той картиной. Бред, скажи на милость,
Часа четыре, как же ей не лень,
Как на икону, на царя молилась".
Висит картина в доме на стене,
И вот который год, не без боязни,
Её хозяйка едет по стране,
Как Дебольцов, на место страшной казни.
На царскую она похожа дочь,
И верят люди в неземные силы,
Что Ольга, воскресая в эту ночь,
Кладёт цветы на край своей могилы.
Дотоль, пока не жертвы - палачи
Живут в названьях городов и улиц,
Юровский будет прятаться в ночи
И новой жертвы ждать, слегка сутулясь.
Где вместо храма выстроен бордель,
Где сам священник машет партбилетом,
Убийцы попадают точно в цель,
И вся страна под дулом пистолета.