МОЯ БУДУЩАЯ БАБУШКА
РАССКАЗ
Ольга Скакун
Моей милой матери Надежде Ивановне Пригаро
Маршрутка жужжит как надоедливая оса. Сто раз пыталась заснуть . Никак. Да какая там оса – реактивный самолёт, вот-вот взлетим… Вон студент в соседнем кресле спит хоть бы что. И грязноватые шторки не смущают. На кочках стукнулся пару раз о стекло . Всё одно – спит. А мама тоже хороша. Устала объяснять ей : ну не понимаю я эту историческую грамматику. Не понимаю! Да ещё проболела сколько, пропустила. Не наверстать ведь. Поэтому и пропускаю. И сегодня с последней пары сбежала , вот еле успела на маршрутку. Но домой не поеду!!! Ни за что… К бабушке лучше, она лишнего не спрашивает. Снег залепил всё окошко и всё равно как-то умудряется насаживаться на зарёванное стекло , превращается в тоненькие ручейки и беззащитно стекает по жестяному телу зловеще бормочущей маршрутки куда-то в небытиё февральской ночи.
- Бабушка! Это я, откройте! – барабаню в деревянную дверь родного домика.
- Алиночка, внучечка! Заколе;ла вся! А пальтишко худенькое какое и мокрющее… И волосы под шапочку не прячешь. Косичку заплетала бы лучше, а то что это? Сосульки какие-то… А я как чувствовала: суп квасолёвый обедешний за заслонкой стоит. Можа и тёплый .
- Бабуль. Я сначала на печку,- сбрасываю всё, потом на усло;н (деревянную лавку) и под одеяло. Рыжий старый кот и не собирается уступать мне ласковую лежанку. Двигаю его небрежно – ласково. Теплая истома окутывает моё продрогшее тело. Кажется , засыпаю , успокоившись и забыв на мгновение свои неразрешимые проблемы, и уже не вижу, как бабушка суетится возле стола: варёные яйца, тарелочка с блестящими от маринада огурцами и помидорами, баночка тушёнки, квадратики свежего сала и рассевшаяся посреди стола громоздкая тарелка фасолевого супа со щедрым куском ароматного мяса, испускающая пары нежной русской печки.
- Алиночка, ну ...
-Ого! У нас с тобой целый пир, бабуль. Ты будто ждала меня. Ой, а помидорки вкусные! Бабушка, тушёнку спрячьте, я лучше возьму в общагу. А Рыжик толстый такой стал! Даже и не проснулся, - тараторю без умолку, боясь, что спросит бабушка, отчего явилась посреди недели да ещё и на последнем рейсе. Но молчит бабушка. Смотрит только внимательно, рассматривает, словно хочет прочесть что-то, угадать, домыслить.. Неужели мама уже всё ей рассказала? Как всегда!
-Спасибо, бабушка! Я спать, ладно? Устала, сил нет.
Знакомая постель, весёленькое бельё, мягкие перины, огромные подушки. Бабушка в этой же комнате, только на лежанке, греет натруженные ноги и молчит, ничего не спрашивает. А у меня не хватит смелости рассказать всё.
Молчим. Тот же надоедливый мокрый снег , только теперь по ставням и в окно. Не вижу его, но чувствую, как выстрелами стучится по раме, заранее зная, что не пустят. Ни звёзд, ни луны, ни фонаря. Открываю глаза и слепну от темноты. Бабушка, миленькая, ну спроси хоть что-нибудь, только не усни… Кажется , пла;чу…
- А ты знаешь, Алиночка! Как я хотела учиться! Да только война проклятая помешала. Вот так просто, не спрашивая ни у кого, коверкала наши судьбы…
Милая бабушка, ты не уснула… Поняла значит, что не до сна мне. И сразу про учёбу… Только не молчи, глотаю каждое твоё слово, говори, моя родная, говори…
-В войну-то мне совсем мало годков было, а потом учиться хотелось так, что до сих пор не могу забыть то чувство. А мама моя меня не пустила – некому было работать в колхозе. Мой старший брат уже после войны и армии учился в институте , а меня мать дома оставила.
Сиротами мои родители были: мама –сирота и отец – без отца и матери. Решили родственники поженить их. Вот так и появились мы: я да старшие Танька и Юра. Завидовала я своим подружкам, провожали они отцов своих на войну, гордились и плакали. А у нас другие слёзы были. Умер мой отец ещё до войны в 38 году. Было ему всего лишь 32 года. А мне четвертый год. Вот так и плакали мы и до войны, и в войну, и после… Некому было заступиться за меня, внученька моя. Безотцовщина я.
А вот маминых слёз никогда не видела, уже взрослой поняла – горько ей было, но никогда об этом не говорила. Никогда! Плакала только навзрыд, когда проклятые при отступлении дом сожгли дотла. Рыдала мать, а я стонов её пугалась и не понимала, о чём так горько плачет она? Подросла, узнала, что только перед войной она одна, без отца моего, дом наш скромненький подлатала, думала, что на век хватит…Въедливый дым пепелища и до сих пор в горле комом стоит…
Мне тогда всего лишь восемь лет было. В полотняном платье, босиком, волосы когда в косу убраны, а когда и нет. Некогда. И сама война – что-то неясное. Война да и война. Обозы, помню, шли с немцами куда-то в сторону Украины. Всё говорили старшие: «Мадьяры идут». И бегали мы смотреть этих «мадяр». Я боязливая была, но увязалась за старшими. Не помню отчего, но один на коне, тёмный такой, не похожий на наших мужчин, вдруг отъехал от обозов. Со страху детского показалось, что ко мне едет. Я бежать… Он за мной… Я бегом, он на коне… За улочкой огороды начинались , упала я в картошку, затаилась, лежу. А того не понимаю, что ему сверху( на лошади ведь) видна я . Барахтаюсь там, прячусь - глупая… Не знаю, долго лежала ли , затаившись… Голову подняла, стоит он как памятник надо мной. Сапоги блестят начищенные, ружье за плечом, плётка в руках и взгляд лукавый какой-то … Не тронул меня, не ударил даже…
Замолчала бабушка моя. Голос не дрожит - не плачет, а я слёз сдержать не могу. Вот она, маленькая, худенькая, босоногая, моя будущая бабушка, и не знает вовсе о жестокости фашистов: как жгли , убивали, вешали, расстреливали невинные детские жизни, не боясь проклятия Божьего! Подлые фашистские душонки!
- И сейчас бы его узнала. Не пойму до сих пор, почему не тронул? Гнался зачем тогда? О чём думал? Чего хотел? Это я уже потом, когда взрослой стала, узнала, что убили они в нашем селе всех партийцев. Жестоко убили. И Елену Жаркую, и Потапа Птушко и других многих . Это всё потом, когда повзрослела, когда поняла, что страх выше любопытства…
А то с подружками на свадьбу побежали, весной 43 . Просто посмотреть. В оккупации село было наше. Как-то сразу и немцы в селе жили, и мужчины - беженцы. Принимали беженцев в семьи, мужиков-то не было, а хозяйство деревенское рук мужских требует, вот и принимали женщины наши беженцев для того, чтоб землю пахать, сено косить да дрова рубить.
И немцы на свадьбе были. На улице стояли. Наверное , тоже из любопытства посмотреть на то, какие девки у нас красивые, как поют душевно под гармошку, как плясать умеют. Один немец молодой такой из всей толпы детей взглядом выбрал меня и протянул мне конфету. Большую такую, тоненькую, длинную, в обёртке золотистой… Я , дура, испугалась, отвернулась, не взяла, мать приказывала: ничего не брать у немцев, в каком-то соседнем селе воду в колодце отравили, люди умирали. А Ленка , подружка моя, выхватила и съела сразу всю, толком бумажку не развернув, немец только посмеялся… Не боялась их Ленка, у них на квартире немцы жили… И этого забыть не могу. Может , дочка у него где-то далеко была такая, как я; а может, глаза мои голодные увидел. Знать , не все среди них звери были, может, и своё что-то вспомнилось… Потом Ленка рассказывала, какая конфета сладкая была, вкусная, шоколадная… И текли слёзы по моим грязным впавшим щёкам, щедро размётывала я их худющими ручонками и не спала потом всю ночь…
Опять смолкала бабушка. Показалось мне, что она не мне всё это говорит. А себе самой, и не хватает слов у неё, чтоб выразить то, что из детской души навсегда переползло в цепкую вечную память…
Лежу - не шевелюсь, боюсь прервать то, что называется искренностью. Как сложилась судьба твоя, добрый немец? Может, убили тебя в тот же день, месяц, год… Может, ждала тебя с жестокой войны дочь твоя, думая, что ты герой? Вот и бабушка моя забыть тебя не может: лица не помнит, имени не знает, а не может забыть ту конфету в золотистой обёртке.
- Алиночка, не спишь?
- Нет, бабушка…
- Ты ведь с мамой поссорилась? Верно? Я поняла… Конечно, когда мама рядом, кажется, что её слишком много: то в дела вмешивается, то запрещает, то хочет, чтоб было так, как она хочет. А я вот в войну один раз так испугалась за маму, что и сразу и потом так и не смогла сказать ей об этом. В войну мала была, да и потом не до нежностей. А мама моя замуж больше и не вышла. Мужчин с войны и так мало вернулось, а нас у мамы трое было. Кто захотел бы чужих детей воспитывать? А ведь в войну и без матери могли бы остаться…
Возле нашего дома колодец был, и сейчас он стоит, только воду никто не берёт – не живёт в округе никто … Возле этого колодца немцы танки мыли. Моют, песни напевают, смеются, водой брызгаются. Радостно им, когда нам слёзно. А у нас под клетью (плетёный из лозы коридорчик) девки собрались. Глазеют. Семя щелкают. Тоже смеются. А мама моя с работы возвращалась. Многое она уже про жизнь знала, и про фашистов лютых, про славу их мерзкую… Вот и разогнала девок.
Разошлись девки , и минуты не прошло. Мама во двор вошла, я к ней навстречу, а она спиной, милая , к калитке стоит и не видит, как немец шомполом затвор отбросил и почти рядом оказался… Мамочка моя, милая моя, что же творилось в душе твоей женской , когда обернулась ты и глаза его, полные ненависти , увидела? Не вскрикнула, не закричала, а выпрямила уставшее тело своё, руки огрубевшие от мужской работы опустила, потом меня к себе крепче прижала, может, беде навстречу? Не знаю, сколько они друг на другу смотрели… Наверное, секунду, но не посмел немец ударить, а лишь ведро ледяной колодезной воды на голову ей вылил. Ушёл немец, а мы стоим… Из-под платка волосы мокрые мамины на моё лицо воду льют, я плачу, а мама тихонько тёплой рукой своей рот мне закрывает, чтоб не ревела я… Чтоб немец назад не вернулся… Чтоб ружьё своё поганое не взял… Чтоб не расстрелял нас ... А я так и не спросила у неё: страшно ли ей было? Как думаешь, внучечка, страшно?
- Страшно, бабушка, я точно знаю… Я слышала … Я читала… Я смотрела…
Бабашка робко повернулась на своей лежанке. Услышала я, как перевязывает она свой тоненькой платочек, как поправляет седые волосы свои, как тихонько натаскивает на себя худенькое одеяльце. Страх был третьим в известной до самого краешка мне комнатке. Он рисовал лица тех, кто украл у моей бабушки счастливое и беззаботное детство. Но я знала: в комнате кроме нас никого нет! Это говорила мне одинокая февральская звезда, на моё счастье заглянувшая в тёплую комнату; мокрый снег перестал трепать невинное окно, но покой не спешил прогнать из мыслей страшные картины войны.
- Бабушка, поставьте будильник на шесть утра. На первой рейсе поеду в Брянск.
-Да я ще с вечера накрутила… Спи, девочка. Растревожила я тебя, и сама уснуть не могу. Бессонница – моя подружка. Молюсь за вас всех. Трудно вам сейчас. А что я? Я - СЧАСТЛИВАЯ. Всё у меня есть, самое главное – землица щедрая. Нет вокруг дома моего ни крапивы, ни зарослей, ни бурьяна дурного, цветы кругом. Люблю я их как жизнь свою, как землю русскую, как родину мою милую…
Часто снится мне, как иду я по широкому полю агрономом, каким стать мечтала: здесь рожь колосится высоченная, а там клевер сочный дурманит мысли, на заливных лугах тимофеевка растёт густая… И нет ни одного солдата незахороненного. Все успокоились, все покой обрели… И даже тот немец, которого при отступлении враги не успели земле предать… Лежит он распластавшись посреди улицы, а баба Вольга бьёт его, мёртвого, по животу огромной доской. Нет, не сильная она , была от голода на высоченную лозину в юбке похожа, просто ненависть застлала глаза да в ней разнуздалась…Голосит она на всю округу и причитает: «За солдат наших тебе! За деток моих от голода умерших! За мужа моего, которого четыре года не вижу! За глаза мои от слёз ослепшие…» И бьет, и бьёт его палкой этой. А мы глаза то заплюснем, то откроем. Во страх! И корячится ,мёртвый, он от ударов, тело которых не чувствует, – и никого кругом, некому бабу Вольгу успокоить, только мы, гурьба детишек, стоим и смотрим, не понимая, что это с бабой нашей? Всегда добрая ведь, даже не кричит на нас никогда…
Тишина… Жду , вдруг заговорит бабушка… Нет, молчит… Вот так на полуслове… Бабушка, ведь знаешь ты о жизни то, чего не познать нам, вечно бегущим… Нам, натянувшим на себя гримасу деловитости… Нам, отступающим перед надуманными проблемами. Слово - то какое военное «отступающим», а проблемы мелочные…
И я хороша : испугалась двух пар исторической грамматики. Наверняка, знают в деканате, что предмет сложный, вот и дали нам возможность понять, исправить. Ищу телефон. Уже 23.27. Мама спит … или нет… Пишу СМСку: « Мама, прости. Завтра позвоню. Историческую постараюсь исправить. Пока». Секунда, и ответ: «Пока. У меня тоже не всё получалось сразу. Позвони бабушке. Она тоже волнуется. Спокойной».
Позвонить бабушке? Да вот она здесь рядышком. Кажется, не спит… Стыдно-то как… За малодушие моё, за нелепый страх, за хитрую ложь, за недостойные мысли, за мелочность житейскую... Спасибо за урок твой мудрый , родная моя, старенькая, добрая, чистая… Живи долго-долго, моя милая бабушка, Пригаро Надежда Ивановна. И пусть самым большим счастьем для тебя есть твой светлый домик в селе Курковичи, а для меня самое большое счастье – это ты… и мама… и вся моя семья… и моя свободная от фашизма Родина…