Апокалипсис (греч. яз.) - откровение
1.
ПОЛЮС ХОЛОДА
Зима идёт, зима метёт.
И лёд и снег, и снег и лёд.
И по лицу мороз притом
Кнутом сечёт, сечёт кнутом!..
«Сомненья прочь!» - внушают нам
Прогнозы с горем пополам,
Мол, за зимой придёт весна,
За летом - осень, и опять -
Зима, весна... Не надо лгать!
Здесь лёд и снег, и снег и лёд,
И вьюга стонет и ревёт,
И по лицу мороз притом
Кнутом сечёт, сечёт кнутом!
Нас Полюс Холода гнетёт,
Пытай его любым огнём -
Чередования времён
Не признаёт, не признаёт!
ЧТО-ТО СТАЛО ТРЕВОЖНО
Ветер вызвал позёмку...
Образ призрачно-смутный
Потащился вдогонку,
Как прохожий попутный;
Что-то стало тревожно.
Нет ли в прошлом подвоха?
Уловить невозможно
Тайну зимнего вздоха.
Снег, бесстрастно-юродив,
Расточил свои чары.
Гаснут в окнах напротив
Неживые пожары.
Стёкла быстро темнеют.
Искра грусти остыла.
И сугробы немеют,
И блаженная сила...
Уголёчек нетленный
За порог закатился.
Свет заката священный
С нами к ночи простился.
ФЕВРАЛЬ ЗА СТЕНОЙ
На стене – календарь. Февраль.
За стеной – серый снег по бокам улицы.
На столе – бокал под хрусталь
И обглоданная кость курицы.
За столом – как-никак поэт!?
Под столом – полы нециклёванные.
Жизнь, что грош под стеклом, – раритет,
На асфальте – песчинки заплёванные.
А дорога – удав, автоспрут!
В магазине – скидка. Счастье – по случаю.
Одиночество – лучший уют,
Как закат за зимними тучами.
В ЗИМНЕМ ПАРКЕ
Сыны российского отечества – в ударе,
На клумбе запорошенной – война:
Снежками парни бьют по стеклотаре –
И попадают! – спьяну иль спьяна?
Еврей, оздоровляясь на лыжне,
Упал с пригорка... Скользкий путь в Израиль!
А вот старик по снежной целине
Пешком гребёт... с открытой визой рая.
Мимо меня семейный идеал
Везёт коляску... Путь надеждам дайте:
Им нет числа, пока ребёнок мал,
А вырос... Лихом-то не поминайте!
Неужто я один брожу без цели?
Деревья стонут... Что? Стоять устали?
О чём-то шепчутся под снегом ели...
Не искушайте нас, лесные дали!
РУССКИЙ СФИНКС
Мы, русские, - пьющий народ.
С морозца согреться не худо.
Сопливая гостья, простуда,
Боится хмельных наперёд.
Мы, русские, верим, как встарь,
В царевну, в слезу Несмеяны,
В царёвы слова окаянны,
Мол, Ванька-дурак будет царь.
Мы гордый и скрытный народ,
Не любим заморского свинства.
Но в том и таинственность «сфинкса»:
Всё делаем наоборот!
СЛОВНО МЫШИ…
Словно мыши в подземной обители,
Мы давно уже солнца не видели.
Нынче нетопыри больно веселы.
Может, ночь над землёю повесилась?
Тучи смотрят косматыми ведьмами,
А луна проплыла чёрным лебедем.
Веет с неба ветрами ледовыми...
Неужели мы все околдованы?
ЦВЕТОЧНЫЙ ГОРШОК
На окне – цветочный горшок:
Среди бледно-зелёных листьев
Розоватый расцвёл цветок...
Как дела твои, квёлый мистер?
Не горюй, что живёшь взаперти:
На дворе в твои нервы-тычинки
Червячки бы могли заползти
И сожрать тебя – вот и поминки!
Иль какой-нибудь там сапог
Растоптать лепестки твои мог бы,
Чтобы капельку крови – сок –
Выжать, даже не ради догмы.
Так не лучше ль твоя тюрьма,
Если там, за окошком, в сквере
Всё равно доконает зима
Всех собратьев твоих по вере?
Полюби подоконник свой
И хозяйку, поблёкшую рано...
Этот стебель людского бурьяна
Тоже потчуют мёртвой водой.
ОКНО
...я просила
рассказать мне сказку
но ты сказала
что я уже взрослая
а знаешь мама я взрослей
чем это тебе кажется...
я помню как лежу в коляске
гляжу на облака
размазанные в небе
как на тарелке кашица
ты так увлечена
читая книжку
что даже шевелишь губами
тебе не нравилось
когда я требовала чистую пеленку
а появлялся пьяный
мы сразу удалялись
к другой скамейке...
мне и тогда уже
цветные снились сны
я видела себя такой же
как все мамаши молодые
и я любила тоже
читать любовные романы
качая детскую коляску
где голышом лежала ты...
однажды к нам
мужчина помню подошел
мой будущий отец
он улыбнулся мне
и начал строить глазки
а ты отчаянно кричать в коляске
ты так боишься пьяных мама
я часто вижу летние поляны
и как твой муж тебя в траве любил
прости но ты сама сказала
что я уже взрослая
как жарко мама жарко
сними скорее одеяло...
я любила летать над лугами
розовой бабочкой
и так не нравилось
кататься по бульварам
встречать отца
вот и сейчас я залетела
совсем случайно
в эту тёмную душную комнату
открой окно скорей
я вся горю горит все тело
но ты не бойся мама
и мне совсем не страшно...
Утром мать проснулась от холода – ахнула!
Постель дочери была пуста.
На кухне окно – расклеено и распахнуто...
А там, где всегда в изобилии
Любовь и теплота,
Бабочка-однодневка впервые расправила крылья
Похожие на детские уста.
НЕЛЮДИМЫЙ ЛЕДНИК
Нелюдимый ледник головою поник:
«Отчего я такой одинокий?
Все идут стороной, не встречаясь со мной,
Говорят, что ко мне путь далекий.
Я не ведаю слез, я над тучами рос,
Средь камней на вершине вулкана –
Он ещё молодым стал глухим и немым,
Стоит ли тормошить великана?
Одному вот не лень приходить каждый день:
Он за сына мне, рыжий повеса.
Свысока поглядит, золотым одарит
И спешит снова скрыться за лесом.
Жду – скорее бы ночь: не заглянет ли дочь,
Бледнолицая дева-блондинка?
А придёт – пожурит, серебром одарит
И растает под утро, как льдинка.
С высоты своих круч мимо ветреных туч
Поспешил я на помощь к другу:
Человек! шёл ко мне, человек! полз ко мне...
И вот я – протянул ему руку.
Он в объятьях моих прошептал вещий стих.
Сберегу я обоих навеки.
Но боюсь, что придут и назад уведут
Своего мудреца человеки...»
Нелюдимый ледник тайну жизни постиг.
Только путь к этой тайне далекий.
Ты окажи мне, ледник, ты скажи мне, старик,
Отчего я такой одинокий?
СКАЗКА
Я странную сказку затеял,
Для нас её смысл, для двоих.
Не важно, когда – я и где – я,
Кудесник желаний своих.
Хочу – и увижу на глянце
Ледовом (долой забытьё!)
В рассветном усталом румянце
Лицо – как живое! – твоё.
Спускаются с неба снежинки.
Я с ними на вешних губах
Растаю... Блистают слезинки
В любимых нездешних глазах.
Хочу!.. Пусть тебе там приснится,
Как нам не спалось до зари.
Когда я приду помолиться,
Подснежник ты мне подари.
Желаю тебя и колдую,
Хоть время для снов истекло.
Во льдах и сугробах найду я
Твоё неземное тепло.
2.
ОКОЛДОВАННАЯ ЗЕМЛЯ
О, нежные снежные дали
бескрайних полей! Кто же вас
вдруг чарами чёрной печали
окудил? Недобрый чей глаз?
Земля не подарит ромашек,
чтоб «любит – не любит» гадать,
и вместо щебечущих пташек
стервятники будут летать.
Земля не подарит клевера,
медвяного запаха трав,
поля зарастут плевелом,
носителем горьких отрав.
Волчец на пару выйдет с толком –
злых духов и демонов дар.
Вдыхать будут тощие волки
земли той удушливый пар.
Над мукой бесовской суши
в бреду бесноватых снов
безумствовать будут души
отверженных Богом сынов...
О, нежные снежные дали,
бескрайних полей белизна!
Кто снимет с вас чары печали?
Кто снимет проклятие сна?
АПОКАЛИПТИЧЕСКИЙ ТРИПТИХ
1.
Глубокие глаза, скалистые глазницы,
На дне холодная зола пороховниц...
Гнездятся в тех глазах задумчивые птицы,
Их крылья тяжелы, как взгляд из-под ресниц.
Давно уж решены вопросы принцев датских!
Закопошились птицы, клювы поднялись.
Оставив выводок червей в могилах братских –
В глазах земли, умчались птицы ввысь.
2.
Театр погорел... Крах глобальной идеи!
Таланты, поклонники – в небе давно.
Наскучила трагикомичность затеи,
Как некогда голые звезды кино.
Вес маски свои возвратив Мельпомене,
В развалинах цирка юродствует Жизнь:
Стоит, лицедейка, одна на арене,
Гнусаво смеясь, на косу опершись.
3.
Ты разве не знаешь?.. И жизнь и огонь
Сверкнули случайно в небесном алькове –
И вспыхнул над безднами яростный конь!
Споткнулся – и в искрах земля, на подкове...
В алтарном дыму догорает заря:
Огонь пожирает последнюю тайну...
Я тоже пронесся, любовью горя.
И тоже споткнулся о камень случайно.
ЗИМНИЙ СОН
Вижу: свора
собак в поле носится, словно по кругу;
без разбора
норовят они в горло вцепиться друг другу.
Я бегу
по целинному снегу, по свежей пороше.
Не могу!
Задыхаюсь, вот-вот упаду, не дай Боже!
Увидав,
первым бросился с бешеным лаем за мною
волкодав,
на клыках у него шерсти клок с сединою.
Поначалу
я съежился, принял звериную позу,
зарычал
и оскалился злобно в ответ на угрозу.
Окружён!
Слышу вой и как будто бы скрежет зубовный...
Я с ножом.
Как решить эту свару нам враз полюбовно?..
Тут сухарь
достаю из мешка – вожаку подношенье.
Словно псарь,
остальным предлагаю своё угощенье.
«Вы – не волки:
вы только случайно отбились от дому.
Я – не вор
с кистенём, и добру я не ворог чужому.
В стужу
я убежал от людей, стерегущих бараки.
Эти хуже,
чем голод и сторожевые собаки...»
Волкодав
заскулил и лизнул меня в мёрзлую руку,
осознал,
что пора начинать с миром волчьим разлуку.
Минул я
степь открытую, лесом спокойней дорога.
Помянул
добрым словом собак подобревших и Бога.
Как спираль,
закружила опять чёрно-белая вьюга...
Ад и рай,
как голодные псы, вновь вцепились друг в друга.
Вот бедлам!
Тут я вдруг оглянулся, дотоле не зная:
по пятам
пробирался за мной волкодав… И вся стая.
КРУЖИТ МЕТЕЛЬ
Кружит метель, как привиденье
В пустой обители Творца.
А ночь – сплошные заблужденья,
Потёмки в голове глупца.
Сугробы... Сахарная вата?..
И жадный уличный язык,
Причмокнув, лёг витиевато,
Под снегом спрятал след улик.
Нелепо как-то чёрной тенью
Метаться в белой темноте.
Не находя следов, в смятенье
Ты вдруг поймешь, что Он – везде,
И мудрость в том, чтобы забыться
В кружащем над землёю сне
И самому себе присниться
Над белизной в голубизне.
ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ГАЛИЧА
Когда я уеду,
Будут стаи снежинок метаться по свету,
Будут таять, сползая по чёрному пледу,
Как по старой морщинке слеза, -
Когда я уеду.
Когда я уеду,
Будут дети в песке, словно в сахаре, рыться,
Будут птицы в леске на рассвете резвиться,
Как на встрече вечерней друзья, -
Когда я уеду.
Когда я уеду,
Будут толки, как волки, носиться по следу,
Будут толпы вникать в смертоносную смету,
Как в скрижаль на Синае глаза, -
Когда я уеду.
Когда я уеду,
Будут звёздные мессы над грешной землёю,
Будут бесы блаженствовать возле налоя,
Как под солнцем степная гюрза, -
Когда я уеду.
Когда я уеду,
Будут целить кремлёвские башенки в небо,
Будут верить, что вовсе на свете я не был,
И грозить, что вернуться нельзя, -
Когда я уеду.
КОСМИЧЕСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Землянам ковш Медведицы, тарелки
Летающие стали слишком мелки.
Система Солнца вся заселена.
Зверье, какое было, перебито;
Всё золото Тельца давно добыто;
И съедено дотла земное жито;
Безумная осталась белена.
Мене кажется, что я – один на свете,
На стынущей, покинутой планете.
Перехитрить бы Гончих мне... Собак,
Наперекор всемирному кумиру
Помчаться по свободному эфиру,
А не ползти по небу, словно Рак!
Но в космосе нелётная погода.
Ненастное настало время года:
Идут ночами звёздные дожди;
А днём, как буйный град, летят кометы;
Чернее туч туманность Андромеды;
Ракетам ни проехать, ни пройти –
Так развезло все Млечные Пути.
Стремлюсь туда, где радостные блики;
Где Волосы прекрасной Береники;
Где носится, Любовь, твоя душа
По трассам ослепительных эклиптик;
Где Бог, и ты, и я – как вечный триптих;
Где ложью не пропахана межа!
НАСТАНЕТ ВРЕМЯ ТАКОЕ…
Настанет время такое –
Как лавина с высот Эвереста,
Всё сметёт белоснежной рукою,
Не оставит живого места,
Непокорные выступы срежет
И с мечтою о вечном покое,
Усмирив базальтовый скрежет,
Под ледовой почиет плитою.
Время такое настанет –
Как с вершин занебесных светило,
На безмолвье падёт... И восстанет
Паром огненным всё, что застыло.
Кипятком с круч польются реки,
Зачадят ледяные могилы,
Испарится песок и, как слеги,
В жар вонзятся алмазные жилы.
Такое настанет время –
Как звезда из ночного мрака,
Озарит всё лучом Вифлеема,
До подземных корней злака.
И тогда в ожидании чуда
Всё замрёт... и вздохнёт облегчённо,
И воскреснет даже Иуда!
И вновь глянет на свет обречённо.
ОДИН Я С МИРОМ НА ОДИН…
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблён
И в себя и в других,
Я – изысканный стих.
К.Д. Бальмонт
Один я с миром на один,
В глаза друг другу мы глядим.
Я скрыть не дам твой истый лик
Друзьям безнравственных расстриг.
Я мысль, пронзившая эфир
Слепых скитаний в антимир.
Я след и новь былых идей.
Я есть Любовь среди людей.
Для рук, в беде скользящих вниз,
Я вдруг спасительный карниз.
Я нега утра, страсть ночей,
Я перламутровый ручей,
И пряность трав, и вздох лесов,
И прелесть вдохновенных слов.
Я искра в буре огневой,
Я риск, но я всегда живой.
Я мнений враг, сомнений друг,
Смиренный прах, нетленный дух.
И боль, и радость я постиг.
Я грозно тих.
Я вольный СТИХ!
3.
* * *
Однажды ночью я затеял спор,
Не с другом, не с врагом – с самим собою.
В себя, в упор я устремил свой взор –
Душа взглянула на меня с мольбою.
КАБИНЕТНЫЕ СТИХИ
Мой кабинет – как многолет-
ний вундеркинд. Из пыльных окон
на белый свет он не глядит,
за шторой нравственной сидит,
грызёт гранит наук и соком,
нет, квинтэссенциями книг
он запивает свой пикник.
Ах, одиночество в стенах!
Оно блаженствует, как прах,
которому под крышей гроба
смотреть вокруг не надо в оба.
Там, наверху, в сиянье света,
что в тихий сумрак кабинета
стремится заглянуть,
смердят хозяева природы,
иль гомо-сапиенс: народы
по трупам пролагают путь.
Теперь им звёзды часто снятся.
Но от Земли не оторваться!
И если кто не погорит, -
философ древний говорит
(портрет на блюде – Гераклит), -
тот всё равно в огне сгорит
и прахом будет называться.
На стенке – маски афро-стран
(в пустых глазницах – цвет обоев),
в таких впадали кафры в транс
на диких плясках перед боем.
Есть также маска из Непала,
от лика смерти в ней не мало.
Вы слышали наверно эти
рассказы о непальском йети?
Мне стал служить примером йети,
как не попасть в людские сети.
Я вовсе Красоте не чужд:
Смотри портрет нудистки-девы.
Хоть я консервативный муж,
но взгляд мой на искусство левый.
Еще одно лицо в стекле
(" Цветок Мэскаля" А. Текле).
На женщин из своих картин
похож всегда лишь он один.
Другую стенку занял шкап,
блестящий, как зеркальный карп.
В нём – отражение кальяна.
Курил кальян я как-то спьяну.
Но больше я курить не стану
сей сувенир из Пакистана.
"Стоишь на подоконнике –
и стой себе спокойненько!”
Дымил бы я, но только – нардом,
будь я (с гравюры) Бонапартом.
Над ним висит (из бронзы) гонг
с чеканной вязью по-арабски.
Жаль, я с арабским не знаком,
служу лишь русскому по-рабски.
В потусторонний мир влекомый,
Я прикрепил к стене иконы.
Молил вчера, молю сейчас:
"Благослови нас, строгий Спас!”
Мои друзья на стеллажах
в молчаньи за стеклом лежат.
Они не прах, они душа,
они печатная скрижаль.
Читаю – значит, я дышу.
Пока живу – и сам пишу.
Свет лампы – несказанный свет!
Свети и знай, что для побед-
ных лавр твои лучи престольны.
Стул за столом как трон царей:
на нём сидеть лишь те достойны,
кто чтит и ямбы и хорей.
Неотделим от кабинета
приёмник – радио "Филетта".
Как божий голос он вещает
о том, что рай земной тощает.
Внемли, отшельник полуночья!
Быть может, завтра... (многоточье).
ODI ET AMO
Я ненавижу и люблю. (Катулл)
Ненависть!
Ты овладела мной,
как первая любовь.
Tы – вдохновение
новорождённого,
кричащего от боли.
О если б ты объяла мир,
который мы так любим
и о котором так печёмся! –
Земля расплавилась бы в умилении...
Сгореть от ненависти иль от любви –
что лучше?
- Лев Николаевич, скажите:
можно ли возлюбить чёрта
в его чистом виде?
Или чёрта
В маске человека?
Или человека
в иконописной маске?..
...Он бежал от людей,
которых хотел любить,
как Бога.
Он бежал,
почуяв перед смертью
дьявольскую ненависть,
а не любовь,
которую взращивал
в теплице своего разума.
Ты испугался,
старый, бородатый, неуклюжий
человек…
Не смотри благоговейно
в глаза палачей!
Это – они хотят любви
К ненавидящим нас.
Это – они призывают:
«Возлюбите врага своего…» -
(И он будет жить дольше!)
Это – в их глазах
отражается страх
убиенного.
Палач невинному внушает,
будто он, палач, невинный:
жена и дети у него!..
Невинный
плачет на груди у палача,
прося прощенье за грехи,
которых он не совершал:
жена и дети виноваты?..
О, человек,
когда же будешь ты
столь одинок,
чтоб стать самим собой?!
Кричи!
Кричи громче и смелее!
Вдыхай Любовь
(а с ней и Ненависть),
всеми своими нежными лёгкими,
новорождённый!
МНЕ ЛИ ПЕТЬ… Из песен под старину
Мне ли петь о тебе, златоглавая,
Мне ли петь о тебе, белокаменна,
От петли твоей упасённому,
Батожьём твоим засечённому?
Мне ль забыть тебя, площадь красная,
Храм блаженного, место лобное,
Царя злобного со подручными,
Кровь невинную, неотмщённую?
Проклинать ли мне палачей твоих,
И доносчиков, и тюремщиков,
Мне ли молодцу и разбойничку,
Топором в лесу причащённому?
Проклинать ли мне судью строгого,
Тож законника неподкупного,
Заскучавшего по головушке,
По моей хмельной, нераскаянной?
Поминать ли мне отца с матерью,
Братьев с сёстрами да невестушку,
Мне, забывшему про друзей своих,
Мне ли, дружному со зверьём лютым,
С волком-хищником, промышляющим
По лесам, полям да околицам?
ОТВЕРГНУТЫЙ КАМЕНЬ СТАЛ ГЛАВОЮ УГЛА*
Издревле мать Земля рождала племя
Отверженных кумирами людей.
В глазах толпы – они как в поле плевел,
В Господних – семя доброе идей.
* По Евангелию от Луки, 20: 17
* * *
Не жалуюсь, что кажется бесцелен
мой день-анахорет.
Раскроет ночь потрёпанный бестселлер –
и там сивушный бред!..
Не жалуюсь, что отключили воду
и жаждет мой Пегас.
Кому-нибудь в удобу иль угоду
не отключили б нас!..
Не жалуюсь, что жизнь неумолима,
как мушка в янтаре,
И ритуальна, как реальность дыма
в кадильном алтаре.
* * *
Ну что ж! – удаляйся, мой мир променяв
На царствие сонных теней,
Где нет пробуждающей свежести трав
В соцветиях росных полей;
Где нет одержимости ветра и лист
Осенний совсем не у дел,
Как сор; и где чужд воскресительный твист
И трепет восторженных тел;
Где запах в стогах не спасают снега,
Румянцем не вспыхнет мороз,
Где искры желаний похитила мга
И память не вызовет слёз;
Где облачный танец расплывчатых душ
Кружит над бездарной тоской,
Которой не нужен ни праздничный туш,
Ни траурный заупокой...
Оставишь ты мне, удаляясь, всю сень
Певучих весенних лесов,
Всю страстную жизнь, всю пьянящую звень,
Что в ритмах рифмованных слов...
Кому свет и радость безудержных чувств, -
Свой рай на земле, - я отдам?..
Он был одинокий, но в помыслах – чист,
Тебя сотворивший Адам.
БАЛЛАДА О ЧАСАХ
Что-то часики дурЯт
В блеске злата на запястье.
Ах, как много лет подряд
Заводил я их на счастье,
В коем зря искал участье.
Друг за другом с давних пор
Гнались стрелочки по кругу,
Но их бег стал как с испугу:
То замрёт, то слишком скор.
И тогда решил я спор.
Что мне толку от безделки?
Протирать, поди, манжет?
Я нутро часов и стрелки
Взял и выбросил в кювет
В избавление от бед.
Время, прочь! Иди ты к чёрту,
Колченогое!.. Оно
С циферблата жизни стёрто
Мной, как грязное пятно,
Заглянувшее в окно.
Чем тщета коловращений,
Может, вырваться взамен
Из орбиты превращений
В сотворённый Богом тлен,
Что предвечности рефрен?..
Ухожу я, не считая,
Ни минут, ни дней, ни лет.
Лишь оправа золотая
Остаётся и браслет
От часов, которых нет.
* * *
Ты царь: живи один.
А.С. Пушкин
Ты, раб, живи один. Кому ты нужен? –
Безденежный, беспомощный, седой.
Твой быт дешёвой мебелью загружен,
Печатной рухлядью да суетой –
Бесплодной, как мечты души и тела
И с панталыку сбитого ума;
Безвинной, как дырявая сума,
Что уберечь копейку не сумела...
Не продолжай, не жалуйся, старик!
Вот распустил рифмованные нюни!
Почуял, что к чему, и сразу сник.
Нет, чтоб сказать «благодарю» фортуне
За то, что жив, когда иных уж нет,
Но есть, о ком с любовью вспомнить можно;
За то, что совесть мучит непреложно;
За то, что повидать смог белый свет.
Без страха, без печали, без ухмылки
Доверься трезво ходу бытия
И не ищи сочувствия в бутылке.
Один Господь – твой друг и судия.
Во гневе на дела своих творений
Взирал Он из небесной глубины,
Пока народ не понял откровений
Огня неопалимой купины.
Пока Он Сына не послал на Землю,
Чтоб в Истине весь род людской спасти...
Увы! Заветам грешники не внемлют,
Бегут страданий крестного пути.
Но сострадает Бог простолюдинам
Обременённым. Ты – один из них;
Так заверши, раб Божий, этот стих,
Как подобает мужеским сединам,
Чтоб стаяли морщины на лице
И ты поверил, что кому-то нужен
Со всей тщетой, которой быт загружен,
Что твой уют милей, чем во дворце.
Живя один иль с ней, с подругой милой,
Знай, что всегда и всюду с нами Бог,
Иначе всё кончалось бы могилой,
Иначе б ты поэтом стать не смог.
ПОД СКАЛОЙ
Я притаился под скалой в глубокой нише,
за шторой, звонкой и прозрачной,
из хрусталя чистой воды, - шёл дождь...
Его пронзительные струи срывали щебень
где-то над моею "крышей",
катили камни вниз, к большому озеру. Оно
кипело и дымилось, как смола
в каком-то адовом котле.
Разбухшее, гонимое всемирным сквозняком,
оно готовилось шагнуть за перевал
и затопить ущелье серебристого дракона -
реки с ворчливыми порогами. А наверху
в межгорье сполохи взрывались, -
того гляди над головой моей расколется утёс,
в который врос, корнями врезавшись
в гранитный монолит, тысячелетний тисс.
Но было так спокойно на душе! И радостно,
что в ливневом тумане скрывается от глаз
всё рукотворное и чуждое природе,
прилипшее к озёрным берегам,
будто древесные грибы на мшистой кромке пня.
...Люблю страну, где горизонт колючий,
зато - нет низменных волнений,
где и в грозу великое спокойствие царит,
где можно ощутить, что только ты,
здесь, под скалой, в глубокой нише,
есть первый и последний на Земле.
4.
ПРОТРИ ГЛАЗ, ЦИКЛОП-ЧЕЛОВЕЧЕСТВО!
Протри глаз, Циклоп-Человечество!
Вокруг произвол цивилизации.
Прогресс (в гроб Его величество!)
Производит эрзацы.
Поэты пробуют свои силы
в стихах-мини,
В стиле ши или цы,
хокку или танка.
А желтолицые
смертники
прут – на мины,
Прокладывая путь – танкам!
Затерялись в джунглях храмы и пирамиды,
Алтари затонули в песках пустыни...
От какой же такой обиды
Человек покидает святыни?
* * *
Мы все чужие на дорогах.
Кто там в знамёнах боевых
Лежит на похоронных дрогах?
Мы все чужие на дорогах...
Мы помним древних римлян в тогах,
Не вспоминая о живых.
Мы все чужие на дорогах.
Кто там в знамёнах боевых?
* * *
Луна... Спешат в её сиянье
Монахи-тучи в дальний скит...
Мечта на ближнем расстоянье
Нас не прельстит!
Нам бы проникнуть в те чертоги,
Где за чертой земных идей
Мечтают ангелы о боге
Не для людей!
О, если б удалось подслушать,
О чём поёт их тайный клир!
Открылась бы за небом суша,
Где вечный мир.
Никто тебя на осмеянье
Там не предаст: людей там нет.
Мечта на дальнем расстоянье –
Надзвёздный свет.
* * *
Греется Вечность на солнышке, скука-служанка – под боком.
Что им подлунная жизнь, миг, воплотившийся в боль!
Космос косится на Землю чёрным бесчувственным оком,
Хочет слизать с неё всю животворную соль.
Самое страшное время, когда ничего не случается.
Ночи и дни – что блины в сахарном липком песке.
Губы с губами, а зубы с зубами за чаем встречаются.
Преет язык-одиночка в сладкой слюнявой тоске.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Баю-бай, малышка.
Светит месяц в небе.
Пусть скребётся мышка,
Думая о хлебе.
Ну а ты спокойно
Спи, лапуля-лапка.
Горевать на кой нам:
Мамка есть и папка.
Приведут дороги
В райские палаты –
Подведёшь итоги,
Ангел мой крылатый.
Скажешь: было влажно
В колыбели, тесно,
Очень невальяжно
И неинтересно.
Скажешь: стал я ростом
С папу и румяный,
Жил на свете просто –
Трезвый или пьяный.
Скажешь: было мало
Счастья в той сторонке.
Я хочу сначала!
Я хочу в пелёнки!..
Баю-бай, мой милый.
За окошком ночка.
Господи, помилуй
И спаси сыночка!
* * *
Его могли в пелёнки кутать,
загнать за изгородь детсада,
упечь в застенки интерната
(с отсидкой будущей не путать!).
Пелёнкам он сопротивлялся,
в учебных заведеньях дрался,
с указкой старших не считался,
а взрослым стал – вот и дождался!
Как ни люби Отчизну пылко,
бараки коммунизма строя,
судьба опального героя –
аресты, каторга и ссылка.
Наивность, право же, свята.
Он и в тюрьме слыл оптимистом:
«Неправый суд хоть и беда,
я перед Совестью! был чистым.
Верь, расцветёт, как никогда,
однажды жизнь – под небом ясным...»
Мой друг не мог сказать тогда:
«Под флагом бело-сине-красным!»
И точно: десять лет спустя
жизнь изменилась... Даже боле,
чем он – наивное дитя
с крылами ангела в неволе
и с норовом волчонка в поле.
ПЕСНЯ НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
Они идут... Щетинятся штыки...
А я один, один залёг с гранатой.
Мне командир сказал: «Ты жизнь побереги...
Но отстоять квадрат нам этот надо!»
А воздух был хрестоматийно свеж
И чист, как поцелуй ребёнка...
Я знал, что дышит им, как я, бригада СМЕРШ, -
Нельзя мне отступать: придушат, как котёнка.
Сужается мой жизненный квадрат.
Штыки ведут к трагической минуте.
А мне бежать никак нельзя назад!
Штыки блестят уж на моём редуте...
Когда горит за мной последний мост,
Какое в жизни может быть значенье?..
Гранату поднял я и во весь рост
Отдался жажде самоотреченья.
Идут... Штыки вонзаются в меня...
Я дёрнул за кольцо и, оглушённый взрывом,
Увидел я лицо в объятиях огня,
Кроваво-синим взбухшее нарывом.
Штыки прошли, свой продолжая путь
Сквозь дым и неразборчивое пламя,
Через мою подставленную грудь
И красную, как полковое знамя.
Не знаю: отстоял ли я рубеж?..
Я никогда не доверял гранатам.
По-прежнему был воздух чист и свеж,
Когда растаял дым над роковым квадратом.
* * *
Ночи и дни (рассыпавшийся сет
Наборщика, от альфы до омеги)
Расстроили задуманный сюжет,
В единый сплав слились в безумном беге.
Скудеет сталь, ржавеет на глазах.
В руках даёт росток ржаное семя.
Не стрелки, а пропеллер на часах...
Куда тебе такая скорость, Время?
Торопится и современный Вечный Жид
В зигзагах бесконечных ожиданий.
И звёзды сыплются, и небосвод дрожит
От фейерверка шатких мирозданий.
* * *
Хотел Он выплакать всю Землю
Слезами собственной судьбы;
Как пайкой хлеба, благодатью
Делился с другом и врагом.
И, постигая совершенство,
Он строил храм в людских сердцах,
В которых разрушал границы
Держав, любви и бытия.
«Испей из моего колодца,
Изгой, кочевник, пилигрим...» -
Мне говорят его глаза
С доски, иссохшей от молитвы.
ОН СТОЯЛ, УЛЫБАЯСЬ…
Он стоял, улыбаясь без всякого повода.
Вот рукой помахал стайке серых ворон,
горделиво смотрящих с карниза и провода,
мол, «слабо тебе каркать, двуногий пижон!»
Проходил тут мужчина наружности строгой.
Ухмыльнулся в душе: «Не смешно, весельчак!»
Проходила и женщина: «Лишь бы не трогал!..
Нет... не пьяный… Похоже, блаженный чудак».
Проходила девчушка с большущей собакой:
«Видишь, дядя умеет по-птичьи, а я
говорю тебе «Фу!» бестолковая бяка!
А тебе только б носом в помёт воронья!»
Проходил мальчуган с рюкзачком за плечами:
«Сигаретки не будет?.. Пятёрку не дашь?..»
Ну, а Он? Птиц летящих коснулся очами,
Улыбнулся – и следом, в обратный вояж.
* * *
Следы копья, следы гвоздей Ты смоешь,
Дабы неузнанным к рабам войти,
И праведникам в должный час откроешь
Дыхание второе на Пути.
Дома в Твои преобразятся храмы.
Но и тогда, непризнанный в толпе,
Ты смоешь с грешников рубцы и шрамы
И скроешься на солнечной тропе.