(самые первые страницы первого тома романа
"Миледи и все, все, все...")
«…Войне конец. Удел бунтовщиков –
узнать о поражении в час смерти.
Мятежников побил я, как щенков.
Теперь в любви мне рай найти посметь бы!
За страстью вскачь – какого же рожна?!
Для любящих сердец излишни брони.
Где нежность – бог, там грубая клешня
нужна, как при погоне шпоры пони…
…Цель дерзновенна, да. Но не смешна.
Ждёшь, чтоб открыл я душу настежь? На»! –
одолевал Жан мысленно препоны
в общенье с той, к кому спешил, влюблённый.
Он трудностей войны хлебнул по полной
программе, отчего Душа грешна.
Жан – кондотьер. Мог ночь скакать без сна,
и были стремена ему опорой,
но взбрыкивала лошадь под попоной.
Жан – жизнелюб. Душа его честна,
по крайней мере, перед женским полом.
Поход – к концу, победа и весна
не дали вскрыться ящику Пандоры.
Пора дать Жану слово как без дня
герою, а не псу и мародёру.
Но… статус пса войны – за кровь цена.
Мятежнику барону мзда дана
его же кровью – не успел дать дёру.
Врага не защитил и сатана!
А Жан, с врагом сражаясь да упора,
без слов, мол, наше дело – сторона,
в борьбе за славу не был крохобором.
Казалось Жану, видит вся страна,
какой он победитель! Цел, не болен.
Вот если б Жану профиль от орла!..
Жан, за год переживший много боен,
энергией победы переполнен,
готов был сердце сжечь своё дотла –
энергия лишь выхода ждала.
Поэтому Жан, всё-таки, был болен.
Любовью! Не влеченьем без разбору,
а истинной любовью! До утра
свою Моник увидит Жан уж скоро.
В любовь не верить можно только с горя.
К любви на стороне ведёт нора –
искать добра к чему там от добра?!
* * *
…На страстный мир с пометкою «интимный»
глядеть бы в ночь, но… утро мудреней…
…С арены боевой и легитимной
(душевные издержки – в мир теней)
Жан, возмужав, вернулся в славе дней.
Душевно не ущербный, но активный,
герой себе сюрприз поднёс, верней,
запал Жан на кузину с креативной
задумкой разделить любовь лишь с ней.
Любовных норм иной герой-раскольник
знать не желает. Доля горемык!
Порой путей прямых или окольных
в любви искать героям – только миг,
хотя порою – вечность. Напрямик
средь вовсе незнакомых и знакомых,
средь родственно далёких и родных
как не найти себе сердец искомых?!
Раскольникам в любви грозит не промах...
...Любовь отнюдь не спрашивает их
о рамках пресловутых норм, традиций.
Тогда с родными ближе породниться –
безумная мечта для молодых.
В бессчётный раз, не к раю и не к аду,
не глядя: интроверт иль экстраверт –
в делах любви созвав страстей плеяду,
Природа шлёт морали свой привет...
...С намёком на моральную преграду
понравившись двоюродному брату,
Моник вносила радость или вред?
Страданья отнести к какому ряду?
Любовь к кузине?! Истинный клеврет
запретной страсти, Жан обрёл отраду.
Сестру слегка подправил надфиль лет...
Кузину не видав два года кряду,
Жан, осознав двухлетнюю утрату,
что сердцу своему мог повелеть?!
Природа ей, подобно шелкопряду,
дала шёлк кожи и волос как плату
за то, чтоб к даме льнул любой валет.
Моник ли – курс на вечную утрату?!
Жан так в неё влюбился до упаду,
что, с тенора срываясь на фальцет,
любовную пропеть мог серенаду,
а лесть пускал, где надо и не надо.
Сошлись в герое Бог и дьявол: свет
в Душе пролит на тёмный трафарет.
Жить на контрастах веры и желаний,
канонов и стремления к нирване?
Сказать, что Жан чудил, как выкрест? Нет,
он был объектом разных крышеваний.
Жан – баловень Природы и эстет
той вольной жизни, где дух выше званий.
Удушливо жить в городе: друзьями
сельчан не станут вонь и тусклый свет...
...В избытке приготовленный лангет
сбил уличную вонь, и все пейзане,
приехавшие днём (речь не о Жане),
«спаслись»: «Жаркое – наш апологет»!
Жизнь в городе под вечер в холодке
активно оживала: горожане,
толкаясь, как каштаны на лотке,
(поджарившись уже) воображали,
что жизнь прекрасна в шумном городке.
Высокий кавалер, лихой, поджарый,
внушительным неукротимым шаром
катился сквозь толпу со взором шалым.
Толчок неслабый в бок, поодаль перл
привычного ругательства от сброда...
С отсутствующим видом Жан терпел
издержки давки уличного рода.
Жан с виду не потомок хлебороба,
а пёс войны (как скажем мы теперь).
Взор – в небеса, под туфлями – Европа...
* * *
– …Я точно нынче запил бы, да Пьер
припрятал всё вино. Следит он в оба! –
красавчик, по манерам кондотьер,
бубнил себе под нос. – Меч мне под рёбра
и то не так бы больно, как теперь…
Моя Моник не то чтоб из мегер,
но даже б шут её слов не одобрил.
Есть где-то на востоке змеи кобры –
злым девушкам приводят их в пример, –
мечтательностью взгляда кавалер
ничуть не уступал той, с кем знаком был,
но чьи желанья – тьма и катакомбы! –
Набрался я дурных слегка манер,
покуда воевал, ища в ад дверь.
Моник со мной проехать там верхом бы,
где каждый – поневоле изувер.
Но чёрт с ней, с той войной! Чуть не прохлопал
я с ней свою любовь! Любовь до гроба!
Мечтами о любимой выстлан путь
до ярких звёзд, быть может, даже Млечный...
По щедрости любовной быстрым будь
и сладостно приснятся о Земле сны,
о девушке земной, чьи ласки лестны,
чей тёплый взор – бесценный атрибут…
...Моник, мои страданья бесполезны...
Черты земные. И на глаз телесны.
Но глазом не объять твоих приблуд,
твоих соблазнов – вечно интересны
они мне будут, но… Сизифов труд –
искать твоей взаимности и пресной,
хотя бы пресной, участи безгрешной:
собою нарушать мне твой уют!
Она сказала: у меня глаз вепря,
что я рождён брать женщин на убой…
Хочу принять на время образ ветра
и с ней соприкасаться в миг любой, –
уйдя в любовно-чувственный запой
и близок к состоянию аффекта,
герой разговорился сам с собой. –
Мои мечты спешат наперебой
со лба слизнуть пылинки, а уж с век-то!..
Ведь ею всяк любуется с рассвета,
такою не прыщавой, не рябой.
Но ей отрады, что с меня, что с ветра...
А ты в дому ли, на войне ли, пой,
стони о том негласно, беззаветно,
что к ней нутром стремишься, как слепой!
Клубочек путевой её жди тщетно.
Но у тебя не на руках ли твой?!
Окрашиваю речи к ней на редкость
в прозрачные, как чистый лёд, тона.
Безжалостны отточенность и едкость
насмешек, что в мой адрес шлёт она!
Ужели страсть придёт однажды в ветхость,
а мне взаимность даст лишь сатана?! –
влюблённый вкупе с мысленным задором
решил отпор дать собственной тоске. –
В бою прослыл я древним богом Тором.
Неотвратимей молнии в броске
теперь свою любовь пошлю я взором!
Любви я не постиг бы в доле с кем?
С моей Моник не стану крохобором!
С Моник бы, проскакав на пару полем,
уединиться где-нибудь в леске!
Иль просто пообщаться налегке
за ужином, а ужин я любой ем...
Глядишь, не миновать моих ласк ей!..
Поход остался в прошлом. Им не болен,
дух воина к любовным шёл опорам.
Взаимности висеть на волоске
как долго, если храм любви топорен?!
Сраженья за плечами, дух – с напором...
...Гость, молод, но и мужеством наполнен,
ещё недавно бился кое-с-кем...
Кинжальный шрам у парня на виске
был свеж, но шкура в целом – без пробоин.
Моник коварна гость едва ли слеп.
Обоим в паре ясно: дом не склеп,
путь в логово насмешек доброволен…
– …Мне ясно, кто товар, а кто купец.
Но ты, Моник, увёртлива, как сплетня! –
ища для сердца будущий рубец,
идти к Моник с любовью – козырь, стресс? –
Мегера! Ты во всём великолепна!
Так не сочти пик страсти за сырец! –
вступительная речь... зла, но хвалебна. –
Моник, ты не судья тем, кто сердец
в любви своей не прячет многолетно.
– Ты тоже в лиге дерзких? Лига вредно
влияет на тебя, иль ты – хитрец.
– Трясёшь меня, как будто я истец,
с повадками осла-олигофрена!
В нос тыча мне:«Зачем, Жан, вновь ты здесь»? –
меня же и пеняешь за рефрены.
Опять же повторю: в любви я – ферзь,
хоть с виду – слон. Мне тесен круг арены!
Слоны с рожденья таковы, я весь –
мишень для стрел Амура! В оперении!..
– Да ты во всём имеешь перевес
над прочими сердечниками! Кремни –
сердца у вас! Но твой с войны приезд –
хоть обрыдайся – мне не в радость! Скверный
твой путь искать любви – шаг из таверны!
– Рыдать мне над собою?! Нет. Поржу!
О, где ж ты, океан любви?! Есть омут!..
Я о тебе рассказывал пажу.
Сочувствуя мне, Пьер едва ль не стонет!
Тебя о снисхождении прошу,
но это всё занятие пустое.
Скорее уж турецкого пашу
смогу разговорить я о постое
в его гареме! Чувство мне шестое
подсказывает быть с тобой в раздоре.
– Но прежде и тебя я вопрошу:
не правда ли, что в чувственном просторе
похожа злая ревность на паршу?
– Я близок, не к тебе, увы! К упрёку!
Поэтому, Моник, тебя напряг.
Я до поры до времени добряк,
но стану зол, как чёрт! В добре нет проку! –
поклонник, метя в юную плутовку,
прибегнул к шутке. – Всех лишённый благ,
я – путник в диких каменных горах,
брожу с мешком надежд на изготовку –
с твоей душой скрестить их наскоряк
мечтаю, составляю разблюдовку
для блюд пикантных, а без них – голяк
в душе моей и в жизни. А без дров как?!
Мечта не греет – жалкая ветровка!
Моя мечта – мне враг? Взгляни-ка, враг,
как в петлю превращается верёвка!
Кошмарно превращать надежды в прах!
– Да самое и место им в горах!
Моей душе не стать для них кладовкой.
– Амурного для нас досуга крах
ужасней дружбы жажды с голодовкой.
– Ты станешь как провидец скоро докой, –
улыбкой затаенной в уголках
девичий рот не выглядел издёвкой. –
Зажми, Жан, по надежде в кулаках
и горы озадачь посильной днёвкой.
– На едкие напутствия щедра.
Тебе милей разлука? А вот накось!..
На совести твоей и проседь дня
и немощь ночи. Вне тебя мир – в тягость!
Избавиться, как прежде, как всегда,
впрямь хочешь, или в речи есть двоякость?!
Ужели на соперника тайком
способна променять меня в угодьях,
в которых мне с тобой запретен отдых?!
– Каким ты озабочен пустяком!
Тебе бы, Жан, подумать о походах,
а не о серенадах или одах!
– Заведомо грусти и тихо плачь.
Низложен будет мною подлый шельма,
соперник, выставь мне он счёт для мщенья! –
мужчина, очень молод и горяч,
за это не просил ещё прощенья
у дамы, что избрал для укрощенья. –
Я в мире тонких чувств немного зряч
и верю, что добьюсь расположенья
к себе во всём для нашего сближенья.
Но ты хотя б отчасти обозначь
условие игры, где я незряч.
Моник, в сакральном мы друг друга стоим!
Вокруг тебя всё вьются комарьём
поклонники?! Гони их общим строем!
К тебе неравнодушие моё
ты знаешь, как назвать! Высоким словом!..
Черпаем шлемом и из шлема льём
все мысли, что для чувств идут заслоном.
Вояки и в сакральном, и в шальном,
заколем иль друг в друга мы шмальнём
однажды на дуэли, чтоб лечь слоем
под окнами твоими белым днём!
– Когда земной, Божественной гармонии
достигнешь, я сама в тебя влюблюсь.
– Гармония с тобой – мой крестный груз.
– Тебе дай волю, ты, неугомонный,
рад шутки все мои мотать на ус!
Ко мне не придвигай стул! Неудобно.
– Да мне что стул удобен, что кровать.
– Такую видеть перемену вздорно.
– Я дерзок? Но ведь страсть моя бездонна!
– Узнает мать – тебе несдобровать!
– Ко мне строга не мать твоя Кларисса,
а бдительная няня. Ты прости,
но эдак я останусь холостым!
– Ты что это так, Жан, раздухарился?!
А ну-ка отодвинься и остынь!
– С тобою быть хочу до одуренья!
– Со мной сойти с ума легко на миг.
– Боюсь не комаров, а комарих,
мою кровь пьющих, как порой дуэнья.
Побудь наедине со мной, Моник!
– Твой пыл глубокий няней не промерян.
– Скажи дуэнье, ревностной Помеле,
что я не расположен вовсе к ней, –
герой ждал только ночи, и по мере
участливости сумерек в окне
глаза мужчины ярче разгорались. –
Сто суток без тебя угробил я!
Увы, хозяйке-девушке была
интимность ситуации не в радость.
Не то чтобы совсем не в радость… Малость.
У брата не понять, где страсть, где шалость.
Не то чтоб Жан похож на кобеля,
но взоры откровенные терзали.
Для слуха речь едва ль белиберда:
соблазнами сжимает, как петля!
Домашнего наряда и белья
держалась дева цепко, сидя в зале,
ведь гость давно раздел её глазами,
грозя «проесть» и смуглость добела.
Для розы (пусть единственной) розарий
был мал. Зато у чувств есть глубина!
Свежа, мила Моник и грудь юна.
Нюансы все высматривал гость в оба
и, глядя на девицу, сам не свой был.
Кузина запредельно недурна,
но... мысли дев – загадки и кроссворды...
(продолжение в http://www.stihi.ru/2016/05/30/2862)