***

 ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ШКОЛЕ №1 имени им. В.Серова
В.А. Гераскевичу

 
Мы дети "художки" под номером - "РАЗ"
в самом сердце Пречистенки,  где учили Вы нас
сердце своё превращать в чуткий глаз.
У Академии под крылом,
как птенцы, которым лететь, но потом:
каждому своим личным путём.
Ссылаясь на классиков вечных,
нас учил Гераскевич страстно,
но чинно искать основы первопричины.
А был он тогда - вчерашним мальчишкой,
и той же школы учеником.
Директором стал Гераскевич потом.

Ему было трудно с нами:
мы почему-то всегда бунтовали!
Быть непокорным - вот кредо
интеллигента застойных времён.
Но ему - вольнодумцу c томами:
Бодлера, Сартра, поклоннику Аполлинера,
с альбомами: Пикассо и Модельяни,
Брака, Гогена...Ему-то за что –
Пубертат этот странный????
Теперь, когда прошлое стало химерой,
хоть в нынешнем веке
прости нас, Валерий!
Великих биографы нас уверяли,
что путь творца непременно тернист.
И атрибуты страдальцев в искусстве
с особым азартом мы примеряли,
словно не жизнь впереди,
а пляски на карнавале:
поскольку каждый из нас,
конечно же, был эгоист.
Хотя-изначальный наш путь был светел
и изумительно чист.
Весной-рок-энд-рол
на крыше Кропоткинской школы
к ужасу жителей дома напротив.
Ниспровержения культ во всём!

Белютинского Неофигуратива развёрнуто знамя
поперёк класса, рулона обоев длиной!
А значит и классику всю: «Долой!!!»
А после школы по переулкам прогулки - тихо домой
в беседах о том, что иных пространств мы представители!
В своих рисунках - мы повелители всех измерений!
На все светотени и перспективы
нам наплевать, и всё ни по чём!
В смешном предвкушении негодования
античности слепков на школьной стене,
и в ожидании, что их обрушение
освободит в искусство дорогу во мгле.
Незыблемость классики и безмятежность
белели гипсом на пухлых губах ровесниц Венер.
Тот гипсовый ценз всё же пугал, но немел.
Казался ненужной, непостижимой
«вещью в себе» и совершенством своим укорял.

Теплухин и Кабаков не допускали скуки,
как основного клейма Совка.
Ни до, ни вместо, ни после уроков,
нигде и никогда!
Мы с Жуховичер, едва поспевая,
Им подражали во всём и всегда.

Не то что креститься, как должно в церкви,
да просто войти и молиться в храме -
недопустимо в тогдашнем Совке!
А мы в Обыденском, у Кабакова
пируем на Пасху - на столе пироги,
что пекла его мама !
И яйца пасхальные а-ля Пикассо.
Бутылка Шартреза весной зеленела
на том пасхальном столе.

Потом Крестный ход в переулке направо.
Теплухин сел на ступени храма
и громко читал "Песнь песней"
той московской весне, всем прихожанам
и, конечно же, мне.
Впервые мы с Лялей вернулись поздно,
И зелень Шартреза на наших губах
пьянила обеих в весенних потьмах.
Но были чисты и трезвы, как девичьи грезы
той дальней весны.
А похристосовались-то! О!
По-детски и наивно чисто,
Хоть по уши были все влюблены.
Но в те времена даже sex -
был просто шестёркой
В советскую эпоху дефицита
и даже секса не хватало в стране!

Потом на улице Архипова плясали мы
У синагоги задорно задирая ноги.
Нагилла Хавва над Москвой плыла.
Отплясывали и орали: «Хавва!»
Да так неистово, что вдруг,
не тронув нас,танцующих девчонок,
ГэБуХа Вову с Лёней загребла.
И в ту же ночь, и утром рано
враждебный голос из-за океана,
«глушилок» затмевая треск, вещал;
о наших мальчиках – героях,
Совка унылого изгоев,
что узников Совести они,
простых советских заключённых
теперь пополнили ряды.

Понятие -«диссидент» внедрилось к нам
намного позже.
Словечко «Хеппининг» приплыло к нам потом.
Но мы-то, без названий, просто жили
В пространстве странных игр,
провоцируя Судьбу, страшась и призывая её норов.
Непредсказуемость её капризных поворотов
ободряла и обещала, что сможем
ярко жизнь прожить в тени уж ржавого,
но жёсткого Совка.
Потом пути искали почерк,
точили жизни слог, но это тоже - было позже.
И каждый дальше шёл, как смог.



-------------------------------------

Сколько споров и костров,

сотрясателей основ!

Дым развенчанных ими истин,

на костре правоты

застилает свет

звезд и мечты.

Я умею громко кричать!

Но еще громче-молчать!

 

Как индульгенция-лень

Белякова Надя

Шагнуть налегке

в новый день,

С собой прихватив,

лишь тень…

Как индульгенция-лень.

Билетом в беспечность-

карманная мелочь.

В карманах осядет,

как в оттепель

весен ушедших капель.

 

Когда же придет этот день?!

 

 

 

МЕТРОНОМ

 

Кто-то станет строкой,

легкой, как выдох.

Монографией пухлой другой;

фолиантом с фольгой

тисненными буквами-

выход выстроен, как зимний дом.

А кто-то осядет тоской

в усталом сердце, как метроном ,

отсчитывая одиночество

и одичалость

в мире длинного списка

забытых имен.

Метроном неустанной Вечности

отпоет поименно потом.