Поэма.
Над Гоби солнышко вставало,
Песок искрился от лучей.
Пустыня снова обещала
Жару и пекло для людей.
Играло марево туманом,
Чуть виден был вдали бархан,
А череда верблюдов с Ханом
Уже направилась в Дархан.(*1)
Шёл караван изнемогая
Шестые сутки – день и ночь,
Оазис в мыслях ожидая,
Упадок сил, чтоб превозмочь.
А в середине каравана
Дархан-Тойон(*2) вёз госпожу.
Она всегда, всегда мечтала:
«Женой я хану послужу».
Дархан-Хотун (её так звали)
В другом улусе(*3) рождена,
Её родители сказали:
«Женой ты хана быть должна».
Но знали все в улусе дальнем –
Её любил совсем другой.
Он выполнял её желания,
Он был красив и молодой.
Хотун ведь тоже Юмжайгина
Любила на свою беду.
Однажды (в сумерках то было),
Он ей сказал: «Тебя люблю!»
Когда же Хан Хотун сосватал,
И караван пустился в путь,
Её возлюбленный заплакал:
«Ах, Будда, как её вернуть?»
И, видно, с божьего согласия
Он снарядил быстро коня,
За караваном в одночасье
Всё крался, тайну сохраняя.
А каждый день священной Гоби
Всегда мученье принесёт,
Он пеклу адскому подобен,
Не каждый выдержать бы смог.
Но вот к закату покатилось
Дневное солнце на ночлег,
И в мираже вновь появилось
Оазиса блестящий свет.
Как будто свадебным эскортом
Шёл в Гоби важный караван,
И, обливаясь жарким потом,
Довольный был монгольский Хан.
Однако, к счастью, получилось,
Что это вовсе не мираж –
Там озеро водой светилось,
Оазиса прекрасный пляж.
И караван остановился,
Он, наконец, нашёл покой.
Священной влагой утолился.
Верблюд напоен был водой.
Хан окружил Хотун заботой,
Сам чай и фрукты подавал.
Но всё же взгляд девичий что-то
Ему спокоя не давал.
Она покорно принимала
Напитки, сладкую еду.
А сердце грусть её терзала,
Как будто чуяла беду.
Вот показалась луна в небе,
Сверкнув лучистым серебром,
И, предаваясь люди неге,
Всё Будду славили потом.
Луна всходила всё смелее,
Красуясь будто бы собой.
Такое в Гоби лишь узреешь –
Как самородок золотой.
Барханы на ночь засыпали,
Чуть остывал Гоби песок,
А в небе звёздочки играли,
Создав чудесный хоровод.
Уж, не одно тысячелетье
Монгол пустыней дорожит,
Ведь для него она извечно
В сердцах потомков будет жить.
+++++++++++++++++
Но мы забыли Юмжайгина,
За караваном он шёл вслед.
Ведь он с конём путь этот длинный
Стерпел в свои 17 лет.
И к каравану приближаясь,
К оазису пришёл в потьмах,
Поил коня, сам наслаждаясь,
Но в сердце был какой-то страх.
Что он задумал – не понятно:
Украсть Хотун, хана убить?
Всё что-то грезилось невнятно,
Судьбе хотелось угодить.
И он, чуть слышными шагами,
Прокрался тихо вдоль воды,
В тени, раскинутых шатрами,
Хотун увидел: «Вот и ты…»
Она тихонько проскользнула,
Как тень шагнула из шатра.
И близко к милому прильнула:
«Ах, Юмжайгин, я вся твоя!»
- Садись скорее, моя крошка,
Мой конь давно уж ждёт тебя,
По неизведанной дорожке
Умчимся в милые края».
Они пустились в ночь глухую,
Песок лишь только зашуршал,
Искать судьбу свою лихую…
Всё это видя, взвыл шакал.
Осталось тайной: почему же
Всё это стража проспала.
А вновь на смену пришла служба –
Сигнал тревоги подала.
Тут заметались, закричали:
«Побег, наш Хан, побег свершён!»
Друг друга слуги обвиняли,
А Хан донельзя был взбешон.
Однако, он пришёл к рассудку:
«Седлайте запасных коней,
Стало светать, настало утро,
Догоним их – всего верней».
Следы монголы в Гоби знают,
Их каждый чётко различал.
Им в Гоби всё здесь помогает,
Представьте, даже и шакал.
Под вечер только завершилась
Погоня. Их застали враз.
Глаза злорадством засветились,
Хан молча дал себе приказ.
Он в Юмжайгина, подбежавши,
Вонзил с размаху свой кинжал,
И парень, сердце придержавши,
В песок горячий мёртвым пал.
Потом схватил Хан и девицу,
С собой на лошадь посадил.
«Теперь поедем мы в столицу,
Урга(*4) придаст нам свежих сил.
И чуть взглянув на труп младого,
С издёвкой всё-таки сказал:
«Лежать в песке не будет долго,
Его наведает шакал».
Хотун была, как без сознания,
И чтоб не выпасть из седла,
Старалась оценить деяние
Такой расправы подлеца.
Ах, сколько надо злобной силы,
Чтоб можно зло людям творить.
Сквозь слёзы: «Ты прости, мой милый…»
А Хану стала говорить:
« Ведь ты убил, Хан, человека,
Как поднялась твоя рука?
А Будда, Хан, тебе за это
Не даст прощенья никогда.
- Ах, женщины, кто дал вам право
Так дерзко с Ханом говорить.
Мне подсказал мой смысл здравый,
Я должен был его убить.
Прощенья Будды мне не надо,
Я – повелитель над людьми.
С тобой расправлюсь, если надо,
Закрой свой рот и замолчи.
Хотун едва в седле сидела:
«Ведь он убьёт, убьёт меня,-
Нет Юмжайгина, сердце млело,-
Да я и Хану не нужна.
Он поиграет в наслажденье,
Натешит мною плоть свою,
Я окажусь потом в гареме,
Где тихо там же и умру».
А Хан, уздечкою играя,
Чуть поглядит через плечо:
«Так ты его всё вспоминаешь?
Да, он не стоит ничего.
А, если будешь его помнить,
Да продолжать его жалеть,
Могу тебя я урезонить –
Ты видишь эту мою плеть?»
Уже осталось ждать не много,
Их конь рысцою побежал.
Хотун увидела, что с боку
У Хана на ремне кинжал.
Она тихонько изловчилась.
Кинжал его в её руке,
И в горло Хану вдруг вонзила,
Он захрипел, сидя в седле.
Потом она его свалила,
Упал в крови весь гордый Хан.
В нём не остались жизни силы,
Со стоном тихо умирал.
Хотун коня в галоп пустила,
Но стража встала на пути.
Она пощады не просила –
От них одной ей не уйти.
Тут главный стражник приближался,
Хотел её сбросить с коня.
- Ваш Хан на небо уж умчался,
А вы не трогайте меня!
Я не забуду Юмжайгина,
Он пал от вражеской руки.
А я уйду дорогой длинной,
Ведь Будда ждёт меня в пути…»
Она словами поразила
Всю стражу и, махнув рукой,
Лишь в грудь кинжал себе вонзила –
Душа помчалась на покой.
Вся стража будто обомлела,
Что делать, как теперь им быть.
Ответ держать за это дело –
Нельзя убийство Хана скрыть.
Труп Хана тихо положили
На клеть верблюда и пошли.
О нём все горестно тужили,
Как боль измученной души.
Хотун лежать здесь не осталась,
Её забрали уж потом.
Перед отцом лишь изъяснялись,
Когда свезли в родной хотон.
А Юмжайгина подобрали,
Шёл новый встречный караван.
Его родителей сыскали,
Почёт ему был Буддой дан.
В ночь звёзды в Гоби засверкали,
Песок спокойно засыпал,
И лишь барханы только знали:
Окончен свадьбы ритуал.
А как там дальше получилось,
Легенды даже прежней нет.
Над саркофагом лишь светилась,
Луна, даря нам яркий свет.
+++++++++++++++++
История, увы, печальна.
Она прошла через века
(всё это длится изначально),
И не закончилась пока.
(*1) – город в Монголии.
(*2) - имя Хана.
(*3) – район, поселение.
(*4)- Урга – ныне Улан Батор.
Сайн Шанд, Кисловодск.
2018 г.