В оцинкованном корыте (бывшей моей ванночке)
рыба-велосипедная камера испускает пузыри.
Её надо лечить – ставить заплатку.
– Сбегай за резиновым клеем, – велит дедушка.
Хватаю связку ключей и несусь в подвал.
Хрясь-щёлк! – открылась первая дверь.
Десять ступенек вниз.
Скрип-щёлк! – отворилась вторая.
Дотягиваюсь до выключателя, поворачиваю.
Тогда ещё были такие – поворачивающиеся, чёрные.
Оживает тусклая лампочка.
Земляной пол дышит холодом через подошвы сандалет,
по стенам угрожающе змеятся трубы.
Теперь вперёд по коридору.
Двери, двери из неструганых досок.
На каждой написан номер квартиры.
Вот и наш – тридцать пятый.
Теперь надо открыть самый главный замок, навесной.
Мы боремся, с четвёртой попытки я побеждаю.
И вот они, недра кладовки.
Кладовка у нас двусторонняя.
С одной стороны дедушкины полки, с другой – бабушкины.
Справа – ящик с гвоздями, пружины,
мотки проволоки, пила, топор без топорища,
цепи, шестерни, гаечные ключи.
Царство железа.
Вот и жестянка с резиновым клеем. Беру.
С другой стороны съестное:
кабачковая икра, солёные огурцы, варенье.
На каждой банке с вареньем – наклейка:
Вишня, Крыжовник, Кр.смородина, Ч. смородина, Актинидия.
Еще написано, в каком году сделано.
Красносмородиновое – самое скучное, ягоды перемолоты в кашицу.
Вишневое – самое вкусное.
Актинидия-хвастинидия, хвастаться перед гостями.
А в дальнем конце кладовки не полки, а закрома.
Высокие дощатые загородки, за ними картошка и брюква.
Да, только корнеплоды, и больше ничего там нет. И никого.
Никто там не сидит – подвальный, земляной, подземный.
И этот никто не позовёт меня,
не утащит навсегда в свой чёрный мир – нет, нет, нет!
– Я всего лишь за резиновым клеем, – как будто оправдываюсь.
И ухожу, не оборачиваясь.