ЧАСТЬ 3
- 21 –
Знай! Весь мир — это очень-очень узкий мост… И главное - совершенно не бояться!
Рабби Нахман из Брацлава
А по той ли по жёрдочке
Да никто не хаживал,
Да никто не хаживал,
Никого не важивал.
Свадебная песня «Ты заря ль моя заря, зорюшка восхожая»
…Это была земля, не оскверненная грехопадением, на ней жили люди не согрешившие, жили в таком же раю, в каком жили, по преданиям всего человечества, и наши согрешившие прародители, с тою только разницею, что вся земля здесь была повсюду одним и тем же раем.
Достоевский, «Сон смешного человека»
И се – явился мне и тем, кто рядом,
Неведомый... Из рук его одна
То ль занося клинок отведена,
То ль одарить – но кладом или ядом,
Кто б подсказал, - готовилась она...
Второю же - над садом иль над градом,
Один из всех, я взят и поднят был
Внезапно – над страною ль сухопутной,
Над морем ли... и мрачно, неприютно
Мне стало; и, взглянув, я уловил
Моста над страшной высью контур смутный;
И я – на нём; и мост тот – без перил!..
Он был широк – не уже тротуара,
Которым хоть весь Невский в темноте
Прошёл бы… Но на этой высоте,
Как будто от нежданного удара,
Упал я в страхе. С нежных детских лет
Я высоты – над пропастью ль на склоне,
В многоэтажке ль стоя на балконе, -
Боялся... И теперь невзвидел свет;
И не за что схватиться; я ладони
По тверди распластал – опоры нет!
И только тот, явившийся нежданно, -
Здесь, надо мной; окрест же всё мертво;
И я, вцепившись в тёмный плащ его,
Застыл; а он негромко, но чеканно
Промолвил мне: «Страшна или желанна –
Пора настала. Словно божество,
Путь мира изменить ты властен ныне».
И, выпростав занЕсенную кисть,
Мне пальцы, что лишь силой разнялись
От страха, он сомкнул на крестовине
На некоей... «Се, жезл тебе вручён.
Взмахнув им - ты узришь сады Эдема
И там увидишь первую из жён,
Чей слух доселе не был обольщён.
Всё впереди. Лишь начата поэма.
И власть твоя - весь мир в тот сад вернуть,
Не дав свершиться злу первовкушенья.
Ты можешь заградить соблазну путь –
И змея роковое наущенье
Отвергнется. Ты сбыться злу не дашь,
И будет мёдом, льдом, росой, травою
Сиять тот райский целостный витраж,
Чтоб наслаждались им сперва - те двое,
За ними ж, с ними вкупе – всё живое.
И меж людьми и раем грозный страж,
У врат стоящий волей Провиденья,
Вращать не будет пламенный клинок;
И жизнь свою никто не проклянёт –
Она пребудет чашей наслажденья…
Коль это совершишь, то мир земной
Преобразишь: падут соблазна сети.
Ты уничтожишь скорбь тысячелетий,
И на оси бытийно-временной
Спрядутся нити повести иной
Из преобилья райских многоцветий.
Чтоб ни недужной плоти, ни обид,
Ни жерл, ни жертв, ни жара. Души плавить
Не будут там вовек ни гнев, ни зависть;
И никого обман не уязвит.
Твой час! Весь мир, что кровию омыт,
На путь блаженства в силах ты направить!»
- 22 –
И я, одной рукою стиснув жезл,
Второю – всё дрожа и всё сжимая
Плащ вестника, всё пряча взор от края
Того моста, шепнул: «Ни жертв, ни жерл...
И мне дано – привесть в объятья рая
Весь мир и всех живущих? Но ужель
Всё то, что в нашей памяти хранимо,
Тем самым мне велишь ты зачеркнуть?
Весь долгий и безмерно тяжкий путь -
Свершенья, созиданья, схизмы, схимы, -
Ужель тогда сотру необратимо,
Сказав уже свершённому – не будь?..
Иль всё же нет? Иль, может, то мир-бета,
Мир-параллель создастся, мир-двойник?..
Я о таком читал немало книг;
Скажи мне, умоляю, - так ли это?»
И завершил я речь, и ждал ответа;
И меньшим, чем вначале, стал в тот миг
Мой страх пред беспредельной вышиною;
Острей, ознобней ужаса упасть
Сдавила душу вверенная власть,
Расколотою храмовой стеною
Вдруг на меня… на то, что было мною…
Обрушившись… И следом пронеслась
Мысль некая – о том сожжённом храме
Мечты… о несвершённом бегстве к ней…
Ах, не доныне ль отблеск тех огней
Кибиточно-улусными кострами
Ещё горит в степях души моей,
Зовя уйти в кочевье меж мирами?..
Но – сколько ж их? И может ли миры
Сам Промысл без конца, без проку множить –
Чтоб в их полуразличье-полусхожесть
Играть? Убога суть такой игры.
В мир-дубликат кинь пару переменных -
И салютуй истории иной;
Подобна бесконечности дурной
Была б такая фабрика вселенных:
Там не было б единственных, бесценных
Путей и душ… Кометой ледяной
Несчётных универсумов виденье,
Пугающе сверкнув, сокрылось вдаль…
Но нескольким – лишь нескольким, - нельзя ль
Быть родственным мирам под Божьей сенью?
Иль хоть одна, приветно нам светя
Сквозь черноту, вселенная-сестрица,
Всё ж, может, есть – иль ныне сотворится?
Не послан ли, коль так, я в мир-дитя -
Не дать ему скорбями обагриться?..
Так думал я... Но, словно бы прочтя
Ту вереницу мыслей и наитий,
Качнул челом и медленное «Нет»
Промолвил в тишине жезлодаритель.
На лик его чуть пал при этом свет.
Был взгляд его подобен взгляду старца,
Но молодым казался черт узор;
И в них сквозил сочувственный укор:
Так мог бы отказавшийся от царства
На властолюбца-юношу взглянуть…
И он сказал: «Иные мирозданья –
Грань сущего они иль плод мечтанья, -
Здесь ни при чём. Об этом позабудь.
Тебе дарован путь с обратным знаком -
К началу, – но не в некий мир-близнец.
О мире том, где рос, любил и плакал,
Ты должен будешь слово произнесть».
- 23 –
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия…
Максимилиан Волошин, «Готовность»
И я тогда забыл про страх паденья,
И край его одежды отпустил,
И встал, и, потрясённый, так спросил:
«Но кто я, чтоб весь мир к часам рожденья
Вернуть? Я горстка праха – слаб, несмел;
Я жил, как жить присуще слабым душам, -
И мне ль вручён творения удел?
И ты – откуда? Воле чьей послушен?..»
Он в очи мне пытливо поглядел –
И молвил: «Нет, не бойся. Плод надкушен
Не по моей вине. И силы зла
Не приняли б наружность человечью,
И то, чем слух взмутят, - людскою речью
Не прозвучит; а мощь сего жезла
И доступ в первосозданные дали
Ты получил не жребием слепым:
Меж творчеством живущими – едва ли
Иной взрастал, кто столь же нетерпим
К страданьям и на бездну их обрёкшим
Антибытийным сущностям – но их
Не назову; мужайся ж – из живых
Назначен ты для очной ставки с прошлым».
Так молвил он. И сжалась плоть моя –
Не мертвенно застыв женою Лота,
А словно в предвкушении полёта:
Вот-вот, казалось, воздуха струя
Обнимет – и без тверди и оплота
Струёю той подхвачен буду я...
Почти бесстрашен был я в те мгновенья;
И за себя ль бояться, слыша зов,
Дающий власть над участью миров?..
И вестнику уже без преткновенья,
Без робости сказал я: «Тем, с кем был,
Пока сюда не взнёсся, - мной ведомым, -
О райском царстве, росном и медовом,
Я долго и пространно говорил.
И вопрошал – хотите ль, чтоб вовеки
Ни ужасов, ни тягостных судьбин
Не стало?.. Но, клянусь... как Бог един,
Так верно – смертный ты иль ангел некий,
Поверь сему: вопрос свой ставил я
Лишь о грядущем, чей ещё не соткан
Ковёр; но не о храме сверхвысотном
Былого! Он над морем бытия
Уже восстал… Что храм? Священней храма
Живая повесть та, что рождена
Мильярдами… Весь сонм детей Адама –
Те бившиеся в схватках ложесна,
То чрево, коим в тяготах она
Не выношена ль с ночи первой самой,
Когда, дрожа, вгляделись в черноту
Эдема свет утратившие очи?..
И сколько ж их слагало повесть ту!
Пытливых, чей прорыв – науки зодчий, -
Святых, чей клич – Твоя лишь воля, Отче, -
Отважных, что доступного черту
Отодвигали, жертвуя собою…
Я – не из них, и мне такой закал
Не снился: я удобства и покоя,
Я лёгкой жизни сладостной алкал
И алчу… Но посмею ли? Но кто я,
Не видевший в глаза минувших вех,
Чтоб, даже не спросив великих тех,
Обрушить храм, что кровию создался
Живущих – скольких, веси лишь Творец, -
И духом их; и мне ль на сей дворец
Дерзнуть?.. Да что там я? И те страдальцы,
Которых звал я суд вершить над злом,
Они, чьих мук фиал и впрямь бездонен,
Чья жизнь – сплошной чудовищный излом,
Кто всех страшней и горше обездолен, -
Коль им решенье вверишь о былом,
То даже их, пред кем, ничтожась, меркнуть
Любая наша жалоба должна,
Остановила б, тягостно грозна,
Возложенного дела непомерность!..
Нет, жизнь, что уж сбылась, уж свершена,
В небывшее ужасно было б ввергнуть
Им – даже им!.. Не тем ли боле – мне,
Тому, кто знал любовь, успех и счастье!..
Да, рая жажду! Да, об этом всласть я
Кричу - и, в срок прильнув к Святой Стене, (12)
Шепну; но здесь, на страшной вышине,
Посмев вручённой мне нежданной властью
К началу мироздание вернуть,
Осмелившись направить жезл и слово,
Чтоб уничтожить летопись былого, -
Не совершу ль предательскую жуть –
Точь-в-точь как сдвинув время лет на сорок,
Чтоб вновь начать, - и повесть тем сгубя
О прожитом, о тех, кто был мне дорог,
Кем я любим, - и их, и сам себя
Я предал бы лютей, чем лютый ворог!..
Ты скажешь: все живые сочтены;
И здесь, и в мире райских наслаждений
Исполнятся все таинства рождений,
И будут на земле воплощены
Все души; но душа – не личность всё же!..»
- 24 –
Кто-то произнёс робким, дрожащим голосом:
— Выходит, у меня и мамы не было. Если я вернусь к родителям, в 95-е, они, наверно, скажут: «А ты откуда взялся? Мы тебя не помним. Чем ты докажешь, что ты наш ребёнок? У нас вообще не было сына. Уходи от нас и не выдумывай».
Они нерешительно улыбались и кивали головами, одинокие мальчики, у которых не осталось ничего, кроме Вечности. (13)
Айзек Азимов, «Конец Вечности»
И тут я смолк; из неких ли глубин
Сознанья – иль подъявший из долин
Послал их, - до тоски, до слёз тревожа,
Виденья тех, что в мире всех дороже,
Явились мне – вот доченька, и сын,
И мама, и жена; но было нечто
В их образах иное… что? – как знать;
Но - их любя, - тем явственней и метче
В них НЕ СВОЕЙ реальности печать
Я уловил… Но – чьей тогда? И хлынул
Мне в сердце лютый ужас: вдруг – ничьей!
Вдруг камешек в прошедшем кто-то сдвинул,
И мир уже не тот? И - ни ключей
Назад, ни наших милых мелочей…
Их – не было… Их сонм – в «non erat» (14) сгинул…
Я вас – и с общей памятью, и без, -
Люблю!.. Но что ж нас свяжет былью прошлой?
Сынок, ты помнишь гномика… матрёшку?..
Дочурка, помнишь «деревце принцесс»?..
Иль это - тенью мира, что исчез, -
Осталось лишь в моей душе продрогшей?..
Но их глаза живительный отбой -
По краткости подобный звуку-всплеску,
Когда получишь чью-то эсемэску, -
Отправили мне: «Сердце успокой!
Твой мир – живёт, ТВОИ – всё там, с тобой;
А мы – из параллели, мы - не ВМЕСТО!..»
И счастье в душу брызнуло мою
Алмазными лучами в чудном замке;
И я, забыв, пред кем и где стою,
Почти запел «по речке по Казанке»…
Как детский страх – услышать в темноте
Вой диких, - небытийности былого
Рассеялся кошмар… И мы ни слова
Друг другу не сказали – я и те,
Чьи лица так близки… Но мыслью, сердцем
Посланье им отправил я туда,
В тот самый параллельный универсум,
Где тоже – люди, травы, города,
Стихи… Я вас люблю!.. Благословений
Без меры, без числа вам, Боже, дай!
Дитя, малышка, - в куколок играй…
У нас здесь - Барби… В вашей ойкумене,
Быть может, чуть иначе – Полли, Дженни…
Пусть будет всё – и чай, и каравай,
И песен росплеск, - в той вселенной вашей
Светло, уютно, мило!.. И привет
Тому, кто... Интересно, тоже Сашей
Он там, у вас, зовётся, или нет...
Пусть не грозит отмена и подмена
Реальности - той памятной, живой,
Единственной... и путь прошедший свой
Да сохранит любая ойкумена!..
Сколь ни было б их: несколько ли? Две ль?..
К ним, к душам их та весть моя струилась,
Пока, их лица скрыв, не затворилась
Вселенные связующая дверь.
- 25 –
…и виде (Темир-Аксак) сон страшен зело, зря яко гору высоку вельми и з горы идяху к нему святители имуще жезлы златы в руках и претяще ему зело; и се внезапу виде над святители на воздусе жену в багряных ризах со множеством воинства претяще ему люте...
«Повесть преславнаго чудеси от иконы пречистыя богородицы, еже нарицается владимирская» (15)
«…Дитя моё, твоя ноша слишком тяжела для тебя»
Гюго, «Отверженные»
Представление о том, что Реальность не является чем-то установившимся, вечным и нерушимым, что она подвержена непрерывным изменениям, было не из тех, которые легко укладываются в сознании человека.
Айзек Азимов, «Конец Вечности»
И голос жезлоносца – сколь суровым,
Столь вдруг и чутким был он, - произнёс:
«Скажу тебе, предвидя твой вопрос:
Не многим из живущих был дарован
Подобный миг; но явь иль плод лишь грёз
Узрел, - сие пребудет под покровом,
Объемлющим всё то, о чём узнать
И в вечности дано лишь малой доле
В ней якорь свой уж бросивших и кладь.
Ты можешь быть меж ними; но дотоле
На помыслы об этом сил не трать.
А речь, что ты, виденьем тем застигнут,
Прервал, - верна. И трепет твой пред тем,
Чтоб, даже чая вновь обресть Эдем,
Сгубить тот мир, что сбылся, что воздвигнут, -
Твой трепет не от тьмы: он прав и свят.
Да, страшно – пусть за рай, за первоцельность, -
Низвергнуть в небытьё великий град.
Что ж, если так, - отдай мне жезл назад.
Свершённого пути безмерна ценность;
Смирись же с тем, что град сверхценный сей
Возрос на полном скорбности подзоле,
Что жизни сладость с жесточию боли
Продолжат сочетаться, как досель
Вершилось». Так он молвил, но движенья
Не сделал за жезлом – а отступил
На шаг; и взор, как голос, чутким был,
Когда в глаза мне вновь через мгновенье
Взглянул; и ужас мой пред высотой
Совсем исчез: ужель соизмерим он
С тем долгом, что на мне, необоримым –
Решить о мире!.. Жезл, но не златой,
В моей руке, - не тот, над Третьим Римом
Простёртый, от него же супостат
В свои степные пустоши отпрянул,
Когда женой державною в багряном
Ему явился царствующий град…
О, счастье – если в длани скипетр сжат, -
Знать так же точно, к чьим склоняться ранам,
Кого спасать, на чьей ты стороне!..
Но я, пред возвестителем стоявший,
И он, в лицо мне вдумчиво взиравший, -
Мы знали: сила, вверенная мне,
Велит безмерно страшный выбор сделать –
КОГО ПРЕДАТЬ? Усопших ли давно
Зиждителей того, что свершено?
Их труд, их тщанье, святость, мудрость, смелость
Из бывшего изъять? И быль, и песнь,
И память всех, кем вечных весей всхолмья
Достигнуты уже… И в этом сонме –
Родимые, чья плоть, чей колос есмь:
Мне ль путь их зачеркнуть, чтоб в невесомьи,
Как гроздь, чей ствол спалили, на ветру
Дрожать… И путь свой собственный, тот самый,
Что пройден был, - и близких всех… и мамы…
Всех, кто со мной, - пути ужель сотру?!.
Но если жезл, мне вверенный, верну я,
Не смея преступить былого грань,
Коль окажусь поднять не в силах длань
На скорбную историю земную,
То - всех, кто появиться в мире сём
В грядущем должен, - их тогда я выдам
На растерзанье страхам и обидам;
И кто-то под несчастия катком
Опять всхрипит, родясь ли инвалидом,
В два годика ль убит отморозьём…
А те, кто мал… иль юн!.. Я вижу лица
Своих детей!.. Я мог бы дать Эдем
Вам… правнукам… потомкам нашим всем!..
Но нет! О Боже, что со мной творится!..
«Вы», «наши», «я» - в набор пустых лексем
В таком раю всё это превратится;
Всё будет стёрто, всё изменено,
«Аналоги» там будут - «НАС» в помине
Не будет… Значит, что б ни выбрал ныне -
Верну ли жезл, взмахну ль им, - всё одно
ПРЕДАМ!.. О, как же быть, великий Боже?
И этот страшный выбор – выпал МНЕ?
И эта высь!.. О, лучше бы к стене
Расстрельной я припал: опора всё же!..
Но, словно дар, что кладов всех дороже,
Я стиснул жезл – и в этой тишине
Черпнул душою робкою отвагу…
- 26 –
И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего.
Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам! Авраам! Он сказал: вот я. И сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня.
И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо сына своего.
(Книга Бытия, 22, 10-13)
И молвил я тому, кто был со мной:
«Не быть такому! Коль не создан тьмой,
Коль воинства живых ты верен стягу,
То слушай! Этот мост над высотой –
Наш мир, юдоль познавших зло и благо.
И если два предательских пути -
Две бездны, - ждут поживы, хищно скалясь,
То ждут напрасно! Жезл в моей горсти –
Как древний нож… его библейский старец
Взметнул, чтоб сына в жертву вознести;
Но тот клинок застыл, не опускаясь…(16)
И, сколь я рядом с праотцем ни мал,
Ни слаб… сколь ни увяз в полубезверьи,
Но разве не одной цепочки звенья –
Тот жертвенник и жезл, что ты мне дал?
Ты послан испытать – и испытал;
Теперь же - или вниз меня низвергни,
Иль, уподобясь ангелу тому,
Нож, стёртый в пыль чредой тысячелетий,
Сдержавшему, - мне путь не страшный, третий
Открой! Я не отдам – пусть смерть приму, -
Твой дар! Но я вовек не подыму
Жезла… ножа… на то, за что в ответе
Мы оба… слышишь?..» Здесь, на слове сём,
Я смолк; мне нечем речь продолжить было –
Всё сказано… И сердце ощутило -
Я от пучины некоей спасён…
А тайносущный, чьей десницы силой
На мост над миром был я вознесён, -
Ещё помедлил миг, направив взор свой
На блики снизу, чьих движений плеск
Напоминал то ль взвитый вихрем лес,
То ль буйный торг, то ль войск противоборство…
И молвил он - участьем одарить
Сумев опять сквозь взгляд свой сфинксоокий:
«Да, страшно делать выбор, тем жестокий,
Что суть его – к кому жестоким быть.
Но если всё ж возможен столь упрямо
Взыскуемый тобою третий путь,
То в чём ты сам – не смея шелохнуть
Ни ниточки в прошедшем от Адама, -
В чём сам его ты мыслишь? Ибо я –
Чьих указаний жаждешь, - не всесилен,
И давшая сей жезл рука моя
Не властна дать ключи судьбопрядилен.
Твой жезл, твой час, и поиск – твой, поэт!
Наставить, где и в чём стезя иная,
Я не могу: я сам её не знаю.
Я – факельщик, чья речь, чей отклик – свет,
Что над тобой струится, охраняя
От тех ущелий, где дороги нет».
ПРИМЕЧАНИЯ
12 Западная стена Иерусалимского Храма, разрушенного римлянами в 70-ом году н. э. Она именуется Стеной Плача. Приходящий коснуться этой священной Стены и помолиться вблизи её может – это принято, - высказать там самые заветные свои желания, а также вложить в щель между её камнями письмо или записку, обращая к Богу просьбы о главном.
13 «Вечность» в цитируемом фантастическом романе – сверхмогущественная организация, власть и деятельность которой простираются от 27-го столетия (это век её основания) на миллионы лет в будущее. Вечные с помощью сложнейших вероятностных расчётов прогнозируют, вплоть до мелких деталей, пути развития людей, общностей и всего человечества – и в соответствии с этим, совершая заранее рассчитанные локальные вмешательства в ход событий, модифицируют реальность (начиная с момента воздействия) с целью улучшить – со своей точки зрения, - положение дел на Земле. Сами они находятся «вне времени» и изменениям в результате этих модификаций не подвержены, реальность же за пределами этой Вечности менялась уже множество раз. Поэтому, если мальчик взят Вечностью в ученики, скажем, биологический год назад, в течение же этого года его эпоха была захвачена модификацией, то, пожелай он вернуться «домой», ему было бы не к кому возвращаться. Он – ветвь без ствола, его родные вместе со всем его миром стёрты из бытия – в новой реальности могли бы существовать (даже в самой близкой версии к «условно исходной») только их «аналоги».
14 «Non erat» (лат.) - «не было»
15 Это сказание о нашествии на московские земли Тимура (в средневековых русских источниках - «Темир-Аксак», т. е. «железный хромец») в августе 1395. Он разорил город Елец и готовился двигаться к Москве, где в ужасе творили молебны о спасении. Великий князь Василий Димитриевич собирал войска, а из Владимира привезли самую почитаемую икону Богородицы. И, согласно сказанию, именно во время прибытия её в столицу Тимуру, спавшему в шатре, явились святители с золотыми жезлами и сопровождаемая воинством «жена в багряном» - явились, воспрещая ему идти на Москву. И он, устрашившись, повернул назад.
«Жена в багряном» обычно истолковывается как Богородица, но может быть и олицетворением самой Москвы. Город в образе жены - известная из Библии метафора.
16 После слов о том, что Авраам «… взял нож, чтобы заколоть сына своего…» мы СРАЗУ ЖЕ читаем о воззвавшем к нему ангеле. И остаётся не совсем ясным, что было БЫ, явись ангел двумя-тремя мгновениями позже. Мы не видим ни заносимой, ни стремительно опускающейся на лежащего Исаака и перехватываемой в последний момент руки с ножом. И не узнаём - что было БЫ, не прозвучи голос ангела именно тогда - ВОВРЕМЯ: решился бы Авраам нанести удар – или… На этом «или» - чутко остановлюсь.
В библейских текстах далеко не всегда говорится что-либо о душевном состоянии действующих лиц – в том числе и в самые кульминационные моменты. Я думаю, строки Писания умалчивают об этом для того, чтобы дать нам возможность максимально прочувствовать ту или иную драму: когда стараешься осмыслить и домыслить, эмоционально вовлекаешься тоже больше, чем если всё детально распишут… Вот и здесь мы не знаем, что переживал Авраам, подвергнувшись безмерно страшному нравственно-духовному испытанию. И, поскольку нам можно додумывать и предполагать, - сделаем это. Совсем не исключено, что Авраам и в пути к указанному ему месту для жертвоприношения, и восходя на гору, и даже готовясь уже занести нож над лежащим на алтаре сыном, - надеялся на то, что будет остановлен. Ибо ещё до рождения Исаака ему было сказано Богом «… именно Сарра, жена твоя, родит тебе сына, и ты наречешь ему имя: Исаак; и поставлю завет Мой с ним заветом вечным потомству его после него…» (Быт. 17, 19) и предельно уточнено - «…завет Мой поставлю с Исааком, которого родит тебе Сарра в сие самое время на другой год» (Быт. 17, 21). И потом, позже ещё повторено: «… в Исааке наречется тебе семя» (Быт. 21, 12). Едва ли Авраам мог не думать: неужели Божьи обетования окажутся ложными? И не надеяться, что это пусть страшная, но всё-таки проверка, что гибель Исаака тем или иным образом не будет допущена… Правда, он мог – подчеркну, - лишь НАДЕЯТЬСЯ, но не РАССЧИТЫВАТЬ на это: кто знает, быть может, Бог, будучи превыше любых, в том числе собственных, обещаний, не обязан их соблюдать… Хотя тогда чего бы они стоили… И мне кажется, что в этой истории имеется ещё один исключительно важный подтекст: не только Бог испытывает Авраама, но и Авраам испытывает Бога. Испытывает, надеясь на то, что обетования – истинны. А мысленно, быть может, и ТРЕБУЯ усмотреть иного «агнца», указать иной путь…