(1898 – 1949)
Сегодня – день рождения не только Ильи Репина и Ги де Мопассана, но и популярного в прошлом веке поэта Василия Лебедева-Кумача.
120 лет назад, 5 августа 1898 года он появился на свет в семье сапожника, последним, пятым по счету ребёнком. Был он огненно-рыжим, поэтому мать называла его «кумачонком». Не исключено, что отсюда произошёл революционный псевдоним. Впрочем, его отец был владельцем не только мастерской, но и обувного магазина. Однако обувал он народ недолго, поскольку скоро разорился.
Военные жертвы тогда были грандиозны, сталинские репрессии беспощадны, послевоенные годы неоправданных надежд заставляли людей многое переоценить.
Переосмысливая поражения Красной Армии, Лебедев-Кумач 16 октября 1941 года, когда в Москве была объявлена широкомасштабная эвакуация, на вокзале, при множестве очевидцев, сорвал с пиджака врученный ему орден и швырнул его с бранью в портрет Сталина.
За этот импульсивный жест его много месяцев принудительно и усиленно лечили от психоза в Казанской психиатрической лечебнице НКВД. Как поэт выбрался оттуда, остаётся только гадать. Потом он был направлен на фронт, и даже служил на Северном флоте.
Его знают как автора широко известных песен о Родине («Широка страна моя родная»), «Вставай, страна огромная» («Священная война»), «Москва майская» («Утро красит нежным светом»), «Легко на сердце от песни весёлой»). А мне хочется выделить ту часть его творчества, которая не афиширована и остаётся «за кадром».
В юношеском стихотворении «Сочельник», датированном 1915-м годом, он выражает свои религиозные чувства:
Так славно в низенькой церковке
Дышать надышанным теплом,
Неловко ежиться в обновке,
Забыть о грешном и пустом.
Смотреть, как блики жёлтых свечек,
Что купы огненных цветов,
Из мрака выхватили венчик
И темно-строгий лик Христов.
В четверостишии «Средь войны, убийств, насилий…» от 4-го февраля 1916 года он оптимистично излагает свою позицию:
Средь войны, убийств, насилий,
Средь нужды и серых дел
Отрок пламенный Василий
Бодро тянет свой удел.
Ещё ярче стремление к святому Первоисточнику «отрока Василия» выглядит в стихотворении «Матери» (1917):
В ласке матери есть бесконечное, нежное,
Сонный запах травы и сияние звезд.
Она лечит печаль и безверье мятежное,
Она к Богу возводит невидимый мост.
Я большой и ничтожный, безверьем страдающий,
Немудреным созвучием слов излечусь,
И взлетевший над тленом, о звездах мечтающий,
В этой ласке в надзвездные дали умчусь.
В другом произведении этого периода «Пусть листает ветер книги…» (1917) пейзажная лирика пронизана духовностью:
Пусть листает ветер книги,
Настежь окна – и дыши!
Спали ржавые вериги
С истомившейся души.
Как прекрасен воздух Божий,
И лазурь так глубока.
Ярче, солнце! Эй, прохожий,
Улетим под облака!
Та же идея звучит в стихотворении «В размякшем тротуаре»:
И хочется в пустыню,
В поля к цветам и травам,
Где небо ясно-сине,
И нет людской отравы.
Уснуть под сенным стогом.
Упиться – полной грудью,
И синей ночью с Богом
Беседовать в безлюдье.
2 июня 1917 года поэт призвал современников отрешиться от игромании и пристальней взглянуть на небо:
Люди, бросьте ваши преферансы!
Вскиньте к небу сонные глаза —
Там вверху нежнейшие нюансы,
Перламутр, опал и бирюза.
Облаков лиловые волокна
Заплелись трепещущим клубком.
Распахните, люди, ваши окна,
И не надо сплетен ни о ком!
Поглядите трепетно и немо
В разноцветный гаснущий чертог —
Там вверху великая поэма.
Там вверху печальный смотрит Бог.
Те же возвышенные чувства побудили его вновь обратиться к высокой лирике:
Падают звезды осеннею ночью,
сух и прозрачен лесок.
Серые тучи, как ватные клочья,
Спрятали неба кусок.
Звезды как будто повисли на ветках,
С небом поля обнялись,
В синих, ажурных, затейливых сетках
Чёткие тени сплелись.
Век бы смотреть, да повеяло дрожью.
Осенью грустно в лесу…
Тени и месяц, и веянье Божье
Как я с собой унесу?
Несколько позже, 29 апреля 1918 года он исповедуется в богоборческих настроениях, в которые революция внесла свою лепту::
Я с Богом борюсь, как Иаков,
Борюсь непрерывно и зло,
И много зияющих знаков
На душу, как раны, легло.
Я слышал чахоточный кашель,
Я видел растленных детей.
Мне промысел благостный страшен,
Мне жутко от Божьих затей.
Неправый, нездешний, недобрый —
Я вызов бросаю Ему!
Пока не сломаются ребра,
Я Божьей любви не приму.
Но Великий Режиссёр, по его мнению, управляет судьбами людей:
Моя душа – причудливая сцена,
Где драму «Жизнь» готовит режиссер.
Сухая память служит как суфлер,
И репетиции идут бессменно.
Когда контракта срок в работе минет,
Придет другой – Великий Режиссер,
Тихонько звездный занавес раздвинет
И грим сотрет – актерский пестрый сор.
14 сентября 1919 года в стихотворении «Дома – одиночные камеры…» автор высказывает обеспокоенность постреволюционными порядками в стране:
Дома – одиночные камеры,
Город – большая тюрьма, —
И в этой каторге каменной
Все мы сойдем с ума.
Смертельно больны усталостью
В голодных скорбях о былом,
Мы стиснуты все безжалостно
Жестоким пустым ярмом.
Не видя конца сквозь ужасы,
Унылый творим Вавилон.
О, если б хватило мужества
Черных спугнуть ворон.
Правда, суицидальные тенденции он категорично отвергает:
«В смерти моей прошу никого не винить…»
А мог бы жить и работать – долго и много.
Нас довезут, – не надо спешить,
Всех довезут, а пока насладимся дорогой.
В стихотворении «Памяти Н.И. Белякова-Горского», написанном 16 ноября 1919года, Лебедев –Кумач проговаривается о своей вере в загробную жизнь и бессмертие в потустороннем мире:
Не стало нашего «маэстро»…
Ушел вожатый юных дней,
И никогда уж не воскреснут
Беседы жаркие друзей.
Я верю лишь одной надежде:
В грядущем хаосе времён
Мы все увидимся, как прежде,
В краю, который видит он.
И снова вспыхнет, как когда-то,
Объединивший нас экстаз,
И снова будет он вожатым,
Узнавшим тайны прежде нас.
Хронологически следуя за поэтом в атмосферу тогдашнего хаоса, в стихотворении «Мы – дети скорби, гнева и печали» (1921) мы слышим депрессивные и биполярные интонации:
Мы – дети скорби, гнева и печали, —
Сквозь бездны лет впервые мы живем.
Творцы веков на нас не рассчитали, —
Мы одиноки на пути своем.
Что нам былые сказки, мысли, книги?
И солнца свет? И нежности весны?
Мы сотни лет переживаем в миге,
Мы хаосом бессмысленным пьяны.
Куда пойдем? К какой склонимся вере?
В тумане манят тысячи дорог.
Смешалось все. И люди стали звери.
И в сердце зверя вырос жуткий Бог.
Мы раскололи древние скрижали.
Как горько нам и как пустынно жить.
Творцы веков на нас не рассчитали, —
Мы будем хаос наново творить.
В стихотворении «Сон на страстной неделе», в преддверии праздника Пасхи, 7 апреля 1920 года, поэт надеется на весеннее обновление души:
Уж близко Пасха… Сколько грез,
Веселья, нежности и ласки
Дарил нам радужный до слез,
Теперь – бесцветный праздник Пасхи.
Мы собираемся домой,
Когда сквозь стекла брезжит утро,
И полог неба голубой
Окрашен нежно перламутром.
Глаза слипаются от сна,
И звонко кличут в небе птицы.
Весна в Москве, в душе – весна…
Как много снов весною снится!..
Его гражданская лирика устремлена к Украине, которую могут расчленить и погубить олигархи:
По широким степям, по болотам,
По волынской колючей стерне,
Там казак украинский Голота,
Словно ветер, гулял на коне.
Ой, Голота, ты зря не гуляй-ка –
Разорвут Украину паны,
Поскорее коня подымай-ка
На защиту родной стороны!
Не скосить нас саблей острой,
Вражьей пулей не убить,
Мы врага встречаем просто –
Били, бьем и будем бить!
И поднялся Голота могучий,
Крепко сжал он железный кулак,
И на ворога грозною тучей
Полетел украинский казак.
Мы и прежде умели неплохо
Посчитаться с врагами в бою,
А теперь до последнего вздоха
Будем драться за землю свою.
Весь народ встанет грозно и смело,
Как орёл на защиту гнезда,
Никогда нас рабами не сделать,
Никому, ни за что, никогда!
Следует заметить, что подобный призыв актуален и сегодня.
В 1939 году в песне «Украина моя, Украина!» Василий Иванович снова обращается к Украине.
Находящийся в Западной Украине композитор Дмитрий Покрасс написал музыку и бойцы сразу запели эту песню («Известия», 30 сентября 1939 года, суббота, № 227 (6997), с. 1).
И в плену, и в неволе была ты,
Украина, отчизна моя.
Лишь недавно шляхетские каты
Угнетали родные края.
А теперь ты сильна и едина,
Велика и, как птица, вольна.
Украина моя, Украина,
Золотая, родная страна!
Зазвенела певучая мова,
По-иному звучит «Заповiт»,
Украинское вольное слово,
Точно пташка из клетки, летит.
Во весь голос запела дивчина,
Далеко ее песня слышна:
Украина моя, Украина,
Золотая, родная страна!
Все вокруг — и поляны и речки —
Стало сердцу милей во стократ.
В городах, и в селе, и в местечке —
Всюду новые песни звучат.
И, баюкая малого сына,
Мать поет, и тепла, и нежна:
Украина моя, Украина,
Золотая, родная страна!
Над свободным селом и над полем
Черный ворон не будет летать —
Мы теперь никому не позволим
Украинскую землю топтать!
На врага мы пойдем, как лавина,
Будет наша атака грозна.
Украина моя, Украина,
Золотая, родная страна!
В колыбельной песне «Спи, мой милый забияка» (1937, 1941) тоже звучат патриотические мотивы:
Спи, мой милый забияка,
Глазки ясные закрой,
Спи, мой маленький вояка,
Спи, мой будущий герой!
Папа наш сейчас далёко,
Он большую пушку взял,
Чтобы враг тебя не трогал,
Чтобы ты спокойно спал.
Пушка громко бьет на фронте.
– Ба-ба-бах! – кричит врагам. —
Убирайтесь и не троньте
Наших пап и наших мам!
Засыпай, малышка, быстро,
Крепко-крепко засыпай,
Хочешь стать артиллеристом —
Дисциплину соблюдай.
Ну, вояка мой упрямый,
Поцелуй и говори:
«Есть уснуть, товарищ мама!
Засыпаю до зари!»
От злодейского нахрапа,
От звериных вражьих лап
Защитит нас храбрый папа,
Много, много храбрых пап.
В наше время эта песня так же современна, как и «Письмо от матери» (1942):
Бойцу от матери пришло
Письмо издалека,
И сразу сделалось тепло
На сердце моряка.
Покрыла маленький листок
Каракулями мать,
Но лучше этих крупных строк
На свете не сыскать.
«Смотри, сынок, не простудись
И ног не отморозь,
А то морозы начались
И холодно небось.
Хоть ты герой, в отца ты весь,
А все ж, сынок, смотри:
Без толку, зря в огонь не лезь, —
Ты хитростью бери.
Мой кашель перестал давно,
И бок не стал колоть.
Не веришь ты, – ну все равно,
Храни тебя Господь».
Ощущая себя воином света, поэт призывал дать отпор силам тьмы:
Борьба нелегка – озверелая свора
Опасна в безумье своем.
Все силы в кулак соберем для отпора,
Всю волю свою соберем.
И, подводя итоги своему творческому пути, он вкратце резюмирует сзданное им:
Хоть рекламировать себя я не привык,—
Считаю это ниже своего достоинства,—
Но все ж прошу учесть: я автор-фронтовик,
Обслуживающий искусством наше воинство.
Я написал до тысячи вещей,—
Перечислять их я из скромности не буду,—
И сам я исполняю их, и вообще
Они проходят «на ура» повсюду!
Что? Какова тематика моя?
Я просто вам ответить затрудняюсь!
Ну, как бы вам сказать... Все обнимаю я:
И фронт и тыл... Сажусь — и откликаюсь!
Недолго прожил он после войны: отзывчивое сердце поэта не вынесло перегрузок и остановилось на 51-м году жизни. После того, как он написал около 500 песен. Как заявили специалисты, сердечная патология довела его до летального исхода в 1949 году. Впрочем, как и Александра Блока, скончавшегося от «нехватки воздуха».