После полуночи все звуки восстают:
как будто бы птенцы из скорлупы,
копившие в себе так долго крик,
рождаются все шорохи, щелчки
и голос пробуют на силу;
из каждого предмета
прирученного дикая стихия
вдруг с воем вырывается наружу;
и прорезается в любой песчинке шума
истерика разбитого стекла,
и в кружке с чаем – колокол, вот так
в ответ на каждое движенье
грохочут одомашненные громы
(такие фокусы умеет делать свет,
когда от маленьких вещей большие тени).
После полуночи по-прежнему хожу
на цыпочках, не трогаю гитару,
в кружочке жёлтом от настольной лампы
над клетками черновика
склоняю шёпот;
стараюсь не скрипеть дверьми,
не хлопать холодильником,
как можно тише
спускать сливной бачок,
чтоб никого не разбудить
в пустой квартире.