Я пытался от самого себя, от раны,
Никак не хотевшей срастись в настоящем,
Уехать в прошлое, сев на последний поезд.
Вагон был заполнен жующими ртами,
Поющими ртами и ртами, орущими до хрипоты.
Обрывки речи сыпались под откос –
Как багаж, не вместившийся в слишком тесное
Пространство вагона. Люди ехали вспять,
Спасаясь от будущего расстоянием.
Черный, грязный дым из трубы паровозной
Закрывал собою полнеба. На второй половине
Светили одновременно солнце, луна и звезды.
Я хотел тайными тропами
Уйти в прошлое вместе с отрядом рыцарей,
Бредущим сквозь время к давно забытой святыне.
Рыцарей под латами кусали насекомые,
И был их путь усеян обломками назиданий,
Услышанных в раннем детстве…
Лишь сверху латы сверкали, начищенные до блеска,
Отражая, как эпос, календарную смену
Дня и ночи, включая периодические затмения
И провалы памяти.
Я пытался сбежать
В немыслимую рань прошлого
Вместе с ватагой мальчишек, орущих от избытка
Радости, я хотел своим криком зацепиться
За острый край их звонкого, беззаботного смеха….
Но крик мой превратился в колеса инвалидного кресла,
Которое что есть мочи неслось вниз по крутому спуску.
«Осторожно», кричали где-то сбоку, «впереди – паровоз!»
Но было поздно. В строчках моих смеркалось.
Во власти инерции я был обречен
Перевернуться на крутом вираже, чтобы разбить
Свое незрелое сознание всмятку.
В травмпункте сказали:
«Подсознанье работает вполнакала,
На провалы памяти наложены швы,
Прошитые грубой нитью привычной патетики.
И, вообще, уместен ли человек в инвалидном
Кресле на таких крутых виражах
И поворотах сознания?» Неровное дыхание
Было, несомненно, к лицу тому, чью неглубокую рану
Так тщательно зашивали,
Промывали и дезинфицировали….
Где-то рядом кружились все те же насекомые;
Поезд в никуда отходил ровно за час до
Предполагаемого заживления раны.