Когда -то давненько я снимал комнату на окраине Москвы у добродушной, но пьющей тетки. Я называл ее «Петровной», а ее маленькую дочь «Лисой». Девочку звали Лизой, она «звонкие» звуки выговаривала плохо. Это был очень больной ребенок, с родовой травмой, а может по пьяни с неизвестным папой на свет задуманный… Лиса периодически попадала в больницу с одышкой и высокой температурой, в школу не ходила, хотя уже пора было… Когда у меня не было занятий в институте и работы, Петровна просила присматривать за состоянием Лисы. В бытовой опеке самостоятельная Лиса не нуждалась, прибиралась, умела шить, готовила не хитрую еду … Утром и днем мы встречались на кухне, больше молчали или говорили, что называется «ни о чем». Но, иногда, она вдруг проявляла откровенность, видимо тоскуя по общению.
Лиса была необычна, не потому что больна, молчалива и замкнута. Меня поражала верность и, одновременно, жёсткость оценок, неестественных в устах малышки. Стоило заговорить, рассказать о чем то, и этот крохотный ясновидец мгновенно разъяснял мотивацию речей и поступков. Например, она сказала , что я ушел из общежития в поисках одиночества. С виду крепкий, здоровенный, но не пью и не вожу девиц, значит брезгливый. Слышать такие разоблачения от маленького ребенка – ничего себе? О своей пьянчуге матери она говорила со страшной беспощадностью, ее сожителя насмешливо называла «хорёк» и поясняла: он мать не любит, только охотится за московской квартирой, а та этого не понимает, дура и клуша… Воспитателей в бывшем детском саду, других детей, родственников, подруг, собутыльников и собутыльниц матери Лиса определяла с такой же непочтительностью. С разгульной Петровной она много повидала, но всё- таки чуялся некий врождённый цинизм. От Петровны она его набраться не могла, та наоборот, была позитивная хохотушка, без сумрачных заморочек. Я пытался сказать Лисе, что мир не так мрачен, но она называла это «розовыми соплями», что от них сам буду страдать, и я, временами, чувствовал в ее речах сермяжную правду.
«Хорек» прозвище меткое. Дружок Петровны имел дикую фамилию - Харьков, это ведь город такой. Хорек был маленького роста, с толстым мохнатым лицом и растопыренным носом, он им как - то хищно втягивал воздух, будто принюхивался, а еще всё пошучивал, посмеивался, но природной веселости не имел, и впечатление получалось неприятное. Он строил из себя «мажора», ходил в дорогой одежде, носил шикарные часы, ездил на престижной машине, дарил Петровне цивильные подарки, а та млела. Лисе тоже перепадало, девчурка, насмешничая за глаза, все же с удовольствием играла в забавные игрушки и щеголяла в красивых кофточках. Самое страшное --Хорек спаивал Петровну. К счастью, он не жил здесь, являлся по пятницам, всегда с алкоголем. Хозяйка напивалась в хлам, а он пить умел и говорил о своей любви к Петровне, то всерьез, то похабно пошучивая. Лиса тогда уходила ко мне с шитьем или книжкой, но, в этих случаях, всегда молчала, жестко прерывая все попытки заговорить. И походила на реальную лису в зоопарке :лежит в клетке и смотрит на посетителей угрюмыми больными глазами…. Только один раз спросила меня – не мешает ли мне. Я отвечал: «Приходи, когда хочешь!», и Лиса по-мужски пожала мне руку. А иногда она оставалась со «сладкой парочкой», наблюдая за ними с непонятной пристальностью. На другой день, в похмельном унынии, Петровна однообразно жаловалась на жизнь:
— Лизанька такой капризный ребенок. Мы с Харьковым поженились бы, он бы переехал к нам, давно предлагает. Хороший человек, так помогает! А Лиза заявила, что тогда в детский дом уйдет! Что делать с сумасшедшей? Может Вы повлияете? Она Вас уважает.
Я «влиять» не желал, стараясь держаться подальше от мутной семейки. К Петровне испытывал грустную жалость, к Хорьку — скрытое отвращение, Лисы, пожалуй, боялся. Вообще, время было тогда мутное: одна власть ушла, другая не пришла, народ какой то потерянный, агрессивный. И в моей жизни царила неопределённость: то ли бросать институт, то ли заканчивать, то ли жениться, то ли нет, то ли искать место в Москве, то ли уехать за тридевять земель…. В этот смутный момент и произошла смутная история, ради которой это вступление понаписано.
Началась она темным, ноябрьским днем, Петровна решила отметить Лисье день рожденье – 9 лет исполнилось. Днем были какие то дети, а вечером приглашены мы с Хорьком. Петровна купила торт, я подарил Лисе "Сказки Андерсена", но подарок Хорька всё побил. Это была роскошная Кукла – я подобных никогда не видел. Наверное, такую Куклу гюговский Жан Вольжан подарил Козетте – в старинном муаровом платье, с пышными кудрями, с лентой золотого тесьма. Королевская Кукла!
Лиса была ошеломлена, мы с Петровной тоже. Девочка не расставалась с Куклой, Хорек вел себя прилично, не хихикал, любовных разговоров не заводил, выпивку не принес, мы очень хорошо провели вечер с чаем и телевизором. Помню, я думал про Хорька – никогда не надо торопиться с оценками. Человек помогает бедной семье, любит несчастную потасканную Петровну, старается наладить отношения с будущей падчерицей, не жалеет средств ….
Два дня прошли тихо, Лиса играла в Куклу, я жил своей жизнью … А на третий день Лиса опять заболела, с ней отваживалась «Скорая помощь». Поздним вечером ко мне заявилась Петровна с Куклой в руках и закудахтала:
-- Беда за бедой! Лиса требует выбросить Куклу на помойку! Какие дикие фантазии! Какая глупая ярость против Харькова! Такой прекрасный человек! Такой прекрасный подарок! И не поспоришь с больной! Может поправится и передумает? Как можно такое на помойку! Может у Вас пока оставить?
—Оставьте,— сказал я, удивляясь. —посадите на комодик.
Петровна пристроила Куклу, еще потарахтела и ушла. Кукла глядела большими красивыми глазами.
—Не повезло тебе с хозяйкой? — спросил я. — Согласна пожить у меня?
И Кукла вдруг улыбнулась. Это была нехорошая улыбка. Надменная и презрительная. С такой улыбкой древние сатрапы отправляли осужденных на казнь. Видение было мимолетным, я был убежден – показалось. Стал присматриваться. Но кукла пусто глядела в угол, и я улегся спать. Не спал долго, было слышно, как стенкой плакала Лиса, а Петровна ее утешала. Стал задремывать, но скоро проснулся от страха – в комнате кто-то был. Кровать моя стояла, задвинутой за тот самый комодик, уют славный, но обзора комнаты не было. В полной тишине и тьме реально кто - то ощущался, странно, необъяснимо. Именно неизвестность порождала такой страх. Дверь была не заперта, я запирался только когда к Петровне приходили пьяные компании, воровать было нечего. Кто мог зайти? Лиса лежит больная, у Петровны что ли «крыша тронулась в путь»? Напряженно прислушиваясь, я, наконец, услышал тихие шаги, совершенно не людские. Однажды на даче в дом вошла жаба – похоже. Откуда здесь жаба? Или крыса? Еще не хватало!
Пристыдив себя за страх, я вылез из-за комода. И предстало самое удивительное, что я, когда - либо видел. Через комнату двигалась Кукла, как на дистанционном управлении, Она, видимо, ходила в гости к Лисе с Петровной, теперь возвращалась домой. Игрушка зацепилась за повисшую бахрому, ловко вскарабкалась на комодик, как ни в чем не бывало уселась на своё место. Довольно долго мы с куклой таращились друг на друга,у нее иногда по кошачьему светились глаза, но может так играли оконные фонари. Потом я замерз, ушел спать, а утром удрал пораньше, стараясь на Куклу не смотреть, впрочем, убежденный, что видел сон…
Потом двое суток меня здесь не было. Вроде так сложились обстоятельства, но теперь понимаю, что подсознательно стал избегать свое жилище. Вернулся и застал большую беду: Петровна заливалась в рыданьях, вчера Лисе стало очень плохо, ее увезли в больницу, сегодня узналось, что состояние крайне тяжелое, диагноз неопределенный, но надежды уже практически нет. Какие-то женщины, подруги или родственницы, старались Петровну поддержать, но как поддержать мать, теряющую единственного ребенка? Дома Петровну мы решили не оставлять, повезли через всю Москву на какую то квартиру, там долго возились с бедной, накачали снотворным, потом появился Хорек …. Я с ним вышел на улицу, стал говорить, что в захудалой больничке среди всеобщего развала ребенку не помогут. Нужны опытные врачи, дорогие лекарства, шурши богатый Хорек. Он кивал, поддакивал, мол, да, сейчас помчусь хлопотать, но вдруг я увидел на его лице усмешку. Точно такую, как у Куклы. Она мелькнула и исчезла, как зловещий метеор среди туч. Я отшатнулся, он, кажется, смутился, быстро пожал мне руку и умчался на своей черной «Самаре», а мне захотелось вымыть руку …
В опустелый дом я добрался под вечер духовно и физически разбитый, в тошнотном состоянии, хотел сразу завалиться в кровать, но глянул на Куклу ….
Она ухмылялась. В этом уже не было ни малейшего сомнения. Сидела со страшной ухмылкой в своем бальном платье.
— Слушай, ты! — сказал я, двигаясь к ней. — Это ты убиваешь Лисочку? Сознавайся! Орудие убийства? Я тебя сейчас выкину, порву, закопаю!
Кукла навстречу приподнялась, по змеиному сощурилась и полыхнула взглядом дикой злобы, неописуемой, нечеловеческой ненависти неживого к живому. Кажется, я закричал и бросился из дома вон. На улице я стоял раздетый, в футболке и трико под ледяным ноябрьским дождем, в ступоре, не понимая, что делать. Идти в психушку — самое разумное. Но я замерзал, впереди маячила церковная маковка, и пришлось идти в храм, просто чтоб согреться, спастись от дождя.
Служба закончилась, люди уходили, священник вышел из алтаря уже переоблачённый, поглядел на раздетого, перепуганного парня и осведомился, не нужна ли одежда. Он,конечно, решил, что меня ограбили, такое тогда нередко случалось в Замоскворечье.
— А Вы не могли бы освятить комнату? — спросил я, удивляясь собственной идее. — Только сейчас,срочно.
Батюшка был очень старенький, с седой бородкой, с розовым личиком, детскими глазками. Я боялся, что он начнет расспросы – не получилось бы ничего рассказать, в это нельзя поверить. Но он расспрашивать не стал, принес мне чье то пальто, собрал свою сумку и спросил далеко ли ехать. Я заверил, что рядом, по улице шли молча, зашли в дои и в злополучную комнату. Кукла вытаращилась и свалилась с комода, батюшка аккуратно поднял ее и посадил обратно. Он велел мне протереть пыль, сменить постель, достал свечу, иконку и начал читать молитвы. Пока я возился с приборкой, на Куклу смотреть было некогда. Когда я добрался до комодика,ее уже обильно облили святой водой.Игруха потеряла свою парадность, потускнели краски, сделался линялый, безликий вид. Священник, как положено, исполнил обряд, отказался от чая, только сказал, что зовется отец Виталий и пригласил заходить в храм, а я попросил помолиться за болящую Елизавету. Он, наконец, проявил любопытство и поинтересовался кто она мне.
— Маленькая дочь хозяйки. Она умирает в больнице. Я лишь квартирант.
Батюшка поглядел на Куклу, затем вышел из комнаты, прошелся по коридору, заглянул в комнату Петровны и заметил:
— Вам теперь,пожалуй, лучше съехать отсюда, оставить квартиру хозяевам.
У меня даже не было сил удивляться внезапному заявлению.Помню, что совершенно перестал бояться Куклы, но при этом ощущал тяжелую давящую тоску перед внешним миром. Поэтому тщательно запер за старичком входную дверь, закрылся изнутри в комнате и свалился на кровать.От кого я закрылся в пустой кваритире? В темноте опять услышал шорох, и не вылезая из–за комода, громко сказал Кукле:
— Можешь бродить тут всю ночь!
Шорох прекратился, а я лежал без сна и думал, вот Лиса умрет, Петровна бросит пить, выйдет замуж за Хорька, родит ему детей - ведь еще не старая, будут тут жить поживать и добра наживать. Какой все-таки странный и таинственный наш мир…. Но мысли были вялые, отстраненные, будто думал не я, а кто- то другой.
Ненадолго задремалось, но дневной свет разбудил. Встал, приложил мокрый платок к голове и увидел, что Куклы нет… Первая мысль – заходил Хорек и унес. Исключено — дверь заперта изнутри. Значит, чёртова Кукла улетела в окно.Тоже исключено — всё крепко заперто.
Начал тщательно обыскивать комнату -- нет Куклы. Исчезла…. Поплелся к телефону, звонить Петровне.
— Всё хорошо, — затараторила она. — Вчера вечером Лиза пришла в себя, искусственное дыхание отключили. Сегодня резкое улучшение, начала кушать … Врачи ничего не понимают – что это было…
Тут я увидел, что на улице бело, валит долгожданный первозданный снег, почуял, что меня будто кто- то освобождает, выпускает из тяжкой клетки. Сильно захотелось есть, вспомнил, что не ел больше суток. Насытившись и налюбовавшись на снегопад, я снова завалился спать. Снилось что- то светлое, счастливое….
Через пару дней я съехал от Петровны. В палату к Лисе меня не пустили, сказали, что выпишут не скоро. Я передал для нее фрукты и подарочного Андерсена. Хотелось написать Лисе что-то ласковое, но сантиментов она не любила, и я вложил в книжку краткую записку. " Пока- пока. Зайди в соседнюю церковь к отцу Виталию." При прощании с хозяйкой о Кукле речь не зашла, но я сообщил, что освятил комнату и добавил:
— Если Вам дорога жизнь Лизы, да и своя собственная – гоните Хорька вон! На порог его не пускайте!
Петровна выпучилась, расстались мы не слишком дружелюбно …
Много лет я ничего не знал о героях этой истории, но недавно Лиса нашла меня в Сети, прислала письмо и фотку.С трудом узналась маленькая смешная Лиса в миловидной женщине рядом с мужем и детьми… Она писала: после моего ухода Петровна хватилась Куклы, решила, что я ее украл, попросила Хорька найти меня, тот отказался категорически. Пустую комнату хозяйка сдала Хорьку, но ему там что–то не зажилось, вскоре он навсегда исчез с горизонта… Детские болячки у Лисы прошли совсем, зато теперь Петровна болеет - возраст ….
В конце письма Лиса благодарила меня за доброту и мужество. Что имела в виду – не знаю ….