Внезапно, как бывает с новой жизнью у прародителей её,
в таверну старых как тавро на стане архия струёй,
силуэт пролился в зал и новый след как жердь
коснувшись глаз, предстал в обильном неглиже…
в чужих портках и с лживой миной, закопанных в земле,
растяжка в вечность, в бесконечность, куда-то вдаль, где пустыри,
и строем муссным не растянешь, ведь груз велик груздей горы,
но лишь коснись подушкой лапки, и взрыв уже неотвратим.
За язычок! По наковальне! Мандорлу в жидкость превратив,
сок истекает по опушке, разгорячен пан-иезуит,
шипит, сворачиваясь в плесень, и молит жить уйти под шпиль,
На колокол природной кузни, на волны в звуковой кульбит,
Свернувшись в образ изувеченный, летит по зову ворожбы,
чтоб колокольню жизни истончить в банальный гриф судьбы.
А звоном древле накрывало грифов пламя, лярв и соколов степи,
и распрямляло горб монарха, в триумф входила по гробы!
Но сорван был он, перехвачен, к руинам плоти приобщён -
Коряги всюду, стены плача, и мачты в ржавых платьях жён
Покуда там повсюду бута, и краска стен утёрлась в пыль,
и фрески все разбиты в паззл, что пылу деточек не мил
не совместить Адама с Евой, как Прометея и орла,
Потёрта суть, границы в воду, меж созидателями благ
Иудой, Сноуденом и Снейдерсом с Эрнандесом - эль матадор!
Не успеваешь спрятаться в safe-space закончишь как Ясон.
Ведь мир несут персты волков, медведей, выдр
Бару до дыр и чудищ из воды ждёт Тедди-мойдодыр,
Но не спиши кричать «томбой» ведь в бой летит киянка власти,
пока сеньор-павлин в жабо мечтал всё о пиастрах,
что за замочной скважиной, но скажем там - горы зевок
и рвы святой земли, засеянные спорами Иридиных мальков.
И сами в петлю заползая, бормочут всуе «стыд»,
у стайных новый тренд сезона - национальный суицид.
Раз дефицит стрел у амура забурил в полночный час -
слепую спесь насквозь сбивает аутсайдеров набат,
Настроен румб наш на упад, но роза не ветшает,
Пока под куполом земным тотальная любовь.
Тогда и таль Рублёв тянул, водоворот из сваи,
Ведь каждый смерд умел растаять под звон колоколов!
Но грех всевластья в меле, кампаны в дудку превратив,
Свалил её до талии, в вакхановский пупок.
А там звонарь как будто из Италии, услышав господа намёк,
вдыхает месть в неё бесправно, подвальным запахом промозгл,
За то, что били в детстве палкой, они свой горб точили к Калке,
огульно заряжая арбалет, осколками разбитых в дрязг сердец,
так остро входит, как родное, льняная ножка ля Прованс,
и забирает в лоно зверя троянский конь-сервант.
За горб, за глаз, пеняй, за фатум птахи Углича - туда,
Ответьте за клеймения! Под нож свои уста!
Стадам слюнявое дыхание вещает впредь плясать:
Козёл с козлом, а свину с выдрой, для человека есть дупло -
Электрозаяц вырвет хвост всей волчьей стаи! Им овладеет лисий сдвиг,
Коробу в человечность – есть попросту цис-бзик!
Измена сути мироздания, богине логике, подрыв здоровья смысла
Всех несогласных Пятаков немедля с Лесбос выслать!
Хамелеоны, Доплеры, цветы меняющие стебли, лицедеи,
и мимики с окрестных деревень, вдохните дохлых мух муссонов тренд!
На толерантность и терпимость, увидишь снег, скажи – вода,
как водяной есть сумчатый опоссум, а суслик суть вождя.
Не суйся к гуслям, простачок, коль слеп, ты опиши –
Мне тьму во взгляде комара и колкость слепня чешуи,
Иль вечность в пупе задохнувшейся мужской энергий Ци,
Что была зажата медовухой на мозговидном плоде в розеин,
Пока хозяйка укреплялась, сжирая том Солоновских былин…
И углядела там, что камера минует свет краснофонарных ламп,
Разящих плёнку глаз судьи кокетским мастерством,
Те рококошные восстания в сети, и бунт прекрасных дам,
не остановим ведь хлипкой жалостью измазаны все клетки глубоко,
Все пятилетки заполнять упорно ум свой бредом и едкость повышать -
Лечить больных теперь не модно, они фетиш для поколения без отцов,
Ведь если ты каблук не чтишь, ты путь к бессмертию отсёк,
И вот скулит он там, чтобы такого же, как он с согласья породить…
Расхлябанные напрочь, по-вавилонски проходимы, гордящиеся тем, что так слабы.
И в лоб, и в лобби, и в ложбины, пускают лодочный музей,
у патриархата климакс власти, заводит он лишь мух-друзей
На свой текучий остров, без ворота, без врат,
Бесхозной тумбой и туманными врагами, что позже изъяснят -
Об их настрое на упад, об их геймпадовых мечтах,
с мечом борьбой за каждый пиксель царства.
морок в лицах, обмороки в мыслях, туман и влился в нас с тобой…!
Запорошил он порох снегом, мятежных агнцем окрестил,
но где ваш сын, вопрос не мой, кто узник в этих казематах?
Зима там – да, характер слаб у воинов жизни, да узда,
Их заметает как следы истории внегласной, и в прохладе
затухнут их костры, где Валентин свои лодыжки отчаянно согревал.
Твердеют пальцы, коченеют, и корки хладной дрожь пропала,
лишь хохолок жужжит на дрязги, шуршащей вьюги холодок,
и так на глади Резии закончив монолог -
Камнями вместо рук, держа их на остывших шпильках,
Зубилом он плясал как мог и стёр жетон как ген,
Так обмер он как в кароси крещенный, закончив тщетный монумент
Любви обычной натуральной, да страсти двух сердец!
Сон колокола равнодушный морозит мочки чувств,
лишь водят хоровод возле него цветастей в клубе люстр…
За всё хорошее от животного, за всё плохое из машин,
за сказочный мирок, за Голливуд, их здравости пустынь,
супергеройскую любовь к клише, и поцелуй с закатом средь руин -
где человек в тумане льда едва ли различим…