Иногда, когда я смотрю в белый потрескавшийся потолок или в глазок двери, или когда фортепиано на сцене побеждает саксофон, или когда подо мной расстилается город в миниатюре, а ветер толкает в спину — и еще множество разных "когда" — в эти моменты внутри словно что-то щелкает, и начинают звенеть слова. Слова, которые я никогда-нибудь запишу.
Я говорю себе, что запишу их, когда станет легче — но легче не становится. Слова, простые, привычные, складываются в строчки, в строчки без рифмы и ритма, но они рвут и режут. В своей жизни я написала всего два верлибра, потому что верлибры — это про что-то настолько глубокое и личное, что не уложишь ни в нормы поэзии, ни в нормы прозы. Из них был рассказан вслух только второй; первый будет погребен в молчании еще долгие годы.
Третий я не осмеливаюсь написать, потому что третий — это непонятно откуда взятая, концентрированная боль, и каждый раз, когда я о нем думаю, становится невыносимо. Наверное, такое и нужно писать — чтобы больно, чтобы до слез, чтобы выворачивало наизнанку — но я не могу. Каждый раз я говорю себе, зажмуриваясь, забывая слова и развеивая образы: напишу, но потом, когда станет легче.
А пока не надо никакой боли. Лучше этот прекрасный вид с Исаакия, и город в миниатюре, и ветер, толкающий в спину.