моё имя коверкали тысячи раз, но ни разу - как человека.
я хотела писать как Ахматова - как вы думаете - бесполезно,
как альбом Валентина Стрыкало,
как ноунейм да в поэзию влезла,
я осталась прокуренной лали, непропорциональной неко.
моя ласточка далеко, за пределами побережья
шлёт открытки и редко плачет по горящему сентябрю.
моё море настолько глубокое, что ровняет закат нулю,
забирает мои вечера, но виднеется реже и реже.
ниже стоимости на проезды, мне из центра на край земли,
можно даже без остановок, на конечной уже не ждут.
- за прибоем тела русалок, их утащит костлявый спрут.
слышишь? мы уезжаем скоро, пристегни-ка свои ремни.
"как там жизнь без твоих привычек? как отец, он живой ещё?"
мне езды до двора подруги в среднем так полторы главы:
там с ней август, её сигареты, чей-то шарф и её костыли,
а отца я уже не знаю. в документах тупой просчёт.
я не в силах писать эфемизмы, больше строчки за сутки - нет,
лучше сяду напротив солнца, рефлексия сестра юных.
больше нету в запасе Леннона, мы с ним больше не свод кривых,
по артериям точно не сок, сахар - кости, больной скелет.
и последний оранжевый свитер мне не память и не шатёр,
я хотела писать как Ахматова, а пишу только пошлость и дурь.
"не печалься", твердил Есенин, "друг мой, брови свои не хмурь..."
если боль человеку чужда, он есть лжец или есть актёр.