Поглощает огромных бездонная Лета,
Уподобившись пастям голодных волков.
Одиноких скитальцев бездомного лета,
Небожителей с толстых седых облаков.
Среди прочих тонул, обезумев от боли,
Полумёртвый — он точно такой же, как все.
Но не выл остриям небытья оголённым,
Не к концу обращался — к грядущей грозе.
Он был кожей, как мебель, обит. И кричал он
О реликтовом небе дешёвых идей.
А глаза, покидая орбиты-причалы,
Устремлялись к лекарству от всех панацей.
«Рубикон, предназначенный быть перейдённым,
Кем угодно, но только не рваной душой,
Остаётся нетронутым девственным лоном,
Остаётся субтильной нирваной для жён».
И остыли слова над кипящей водою,
Провожая с улыбкой себя в никуда —
То ли бред невозможный душевнобольного,
То ли правда, прошедшая с ним сквозь года.
Может, он осознал — шестерёнки дрянного,
Чужеродно-фальшивого света огней
Никогда не пройдут дальше плёнки канонов,
Насмехнувшихся над расстановкой вещей.