помнится, пенсию мне приносили
где она, бедная... видеоматически от скуки издохла
без подруг и развлечения пропала в соседнем супермаркете,
заблудилась на кассе, там флиртовала с кассиршей и бутылкой.
которую я отсосал в уголке, где нет видеокамер со всей страстью...
и стоит она в уголке, как брошка без пробки,
а я, словно майский кот облизываюсь, шёрстку,
что не вылиняла с вечера,
ладошкой прилизываю...
а бутылка печально смотрит на пузатых подружек,
красующихся перед богатенькими мужиками на подиуме витрин,
я её не хочу. всё. бросил так бросил;
ноги это мои? некрасивые очень; кривые;
сплетаются, словно девичьи косы;
тротуарные плитки смеются над моими шиблетами:
те дырявые, словно вселенная, и звёздочки настриженных ногтей
светятся приветливо в лужи,
а лужи спрашивают: служишь? да. лужи и лыжи
вместо лифтика в сером подъездике у мусоропровода ждут;
глушит шприц под лестницей незнакомый нарком
и подружка его - банка пива,
валяется, совершенно раздавленная,
молча;
ах... зачем её мяли, такую красивую,
высосав сразу втроём, страстно и медленно,
и, высосав, бросили в мусор;
я б её подобрал... но, как все мужики, мечтаю о свеженькой,
которая красуется в супермаркете, круглой попкой сверкая...
я выгляжу, честно, как одинокая лужица,
а девчонки, как дворовые сучки, кобенятся:
мол, зачем с пола лакать?
лучше музыку слушать из плеера,
чем постоянно сосать
в темноте пепси-колу,
сверкая попой голой,
мужики сеют рожу и ржу на красной площади,
потом режутся-мочатся в дурочку,
формулируя квадратно-гнездовой коммунизм -
это жизнь.
а не просто подпевочка,
что на евроконцерте поёт незнакомая девочка.
я из мнёвников прусь по новой москвне без денег:
где же кладбище... неужели опять ехать смехом-пёхом в провинцию?
бурлатино зарыл свои тридцать серебрянников золотом
в стране дураков,
забыв эники-бэники,
а я в траурной процессии следую за своей безвременно сдохнувшей пенсией.
***