Когда в тот августовский вечер
я криком огласил село,
предчувствие свободной речи
гортань мучительно свело.
А мать, сыночка пеленая,
не ведала, какая страсть,
как бы петля волосяная,
на птичьем горлышке сошлась.
Не чуяла, какие спазмы
терзали милого сынка,
когда я, замирая, пасся
на пастбище ее соска.
Еще не чувствовал всей кожей
ее багровое тепло,
но таинство мгновенной дрожи
мне сладко душу обожгло.
Мать пела медленно и длинно,
ладонью отводила зной,
но глыба надмогильной глины
уже лежала надо мной.
Над головой трава шумела,
и через этот милый шум
я к людям с лаской неумелой
ладони робко протянул.
1977 г.