6. ПУСКАЙ МЕНЯ СЮДА ПЕРЕНЕСУТ...
Есть у меня восьмистишие:
ИОСИФ БРОДСКИЙ
Его стихов бездушность (так
казалось!), сухость, дребезг, поза…
и вот уже от передоза
таких изломов – близок мрак:
не всякому достанет сил
сносить их тон надменно колкий.
Но «взвизг из-под плохой иголки»
меня с поэтом примирил.
Стишок порою понимают превратно: дескать, осознал, что стихи его не более, чем «взвизг из-под плохой иголки», и на том с поэтом «примирился». А понимать надо ровным счётом наоборот! Если в поисковике интернета выставить часть стиха, взятую в кавычки, то явится стихотворение Бродского «Песчаные холмы, поросшие сосной…» (1974). Когда-то оно и примирило с поэтом, послужив мне калиткой в его творчество.
***
Песчаные холмы, поросшие сосной.
Здесь сыро осенью и пасмурно весной.
Здесь море треплет на ветру оборки
свои бесцветные, да из соседских дач
порой послышится то детский плач,
то взвизгнет Лемешев из-под плохой иголки.
Полынь на отмели и тростника гнильё.
К штакетнику выходит снять бельё
мать-одиночка. Слышен скрип уключин:
то пасынок природы, хмурый финн,
плывёт извлечь свой невод из глубин,
но невод этот пуст и перекручен.
Тут чайка снизится, там промелькнёт баклан.
То алюминиевый аэроплан,
уместный более средь облаков, чем птица,
стремится к северу (где бьёт баклуши швед),
как губка некая, вбирая серый цвет,
и пресным воздухом не тяготится.
Здесь горизонту придают черты
своей доступности безлюдные форты.
Здесь блеклый парус одинокой яхты,
чертя прозрачную вдали лазурь,
вам не покажется питомцем бурь,
но – заболоченного устья Лахты.
И глаз, привыкший к уменьшенью тел
на расстоянии, иной предел
здесь обретает – где вообще о теле
речь не заходит, где утрат не жаль:
затем, что большую предполагает даль
потеря из виду, чем вид потери.
Когда умру, пускай меня сюда
перенесут. Я никому вреда
не причиню, в песке прибрежном лёжа.
Объятий ласковых, тугих клешней
равно бежавшему не отыскать нежней,
застираннее и безгрешней ложа.
Сразу же захватывает отрешённый тон стихотворения. Сосны, песок, море… Кому-то, быть может, и неуютно здесь. И сыро подолгу бывает, и пасмурно… И воздух тут не морской – пресный. И взор как будто бы нигде не находит утешения: на отмели полынь и гнилой тростник, оборки моря (гребни волн) бесцветные, парус одинокой яхты – блеклый. И даже алюминиевый аэроплан, «как губка некая», вбирает серый цвет. Но именно этот цвет бесконечно дорог поэту, возраставшему «в балтийских болотах, подле серых цинковых волн»… А морской берег Лахты он полюбил с детства, когда отец возил его осматривать старинные форты…
Картина словно отстранена от земного. Даже далёкий парус как будто бы замер в надмирной тишине. И следом, наконец, ГЛАВНОЕ, к чему всё предыдущее служит лишь подготовкой:
И глаз, привыкший к уменьшенью тел
на расстоянии, иной предел
здесь обретает – где вообще о теле
речь не заходит…
Тут речь уже о духовном взоре, проникающем в запредельное.
Приходит неизбежное: memento mori. Латинское выражение можно перевести и так: помни, что умрёшь. И мы узнаём, что именно здесь, в прибрежном песке, поэт хотел бы упокоиться. В юности он дерзко заявил:
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать,
На Васильевский остров
Я приду умирать.
Эти строки часто цитируют и печалуются: дескать, что же не сдержал поэт своего слова! Не сбылась и его мечта о могиле на морском берегу Лахты. На пятую годовщину своей высылки за границу он напишет мужественно и строго:
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
«Зане не знаю» остаётся в силе и по сию пору: поэтов – бывало! – перезахоранивали. Быть может - как знать! - ещё и перенесут останки Иосифа Бродского на ложе, о котором он мечтал и которого нет «застираннее и безгрешней». Пускай перенесут!
Начало:
1) http://stihi.ru/2020/05/18/8029
2) http://stihi.ru/2020/05/19/3970
3) http://stihi.ru/2020/05/20/4056
4) http://stihi.ru/2020/05/21/4605
5) http://stihi.ru/2020/05/22/5247