Хрустит и крошится надломленный сухарь.
Хоть он иссох, но крошек заскорузлых
Ему не жаль, и вскормленный сизарь
Клюёт сухарь привычным хлебом русским.
Ты ропщешь вновь и вновь, что я себялюбив,
Дошёл до желтизны сухого эгоиста.
По-женски, на авось мечтаешь: Если бы
Я сдобой изошёл и в страсти стал неистов.
Голубка, не ропщи, не лей елейных слёз,
Не взыскивай с души моей лавровых стансов.
От одиночества укрылся в ней Христос,
И с грустью русскою Есенин – брат остался.
Опять Иисус распят распутицей времён,
Страдания ему в России не простили.
Поборники Христа себя взлюбили в нём,
Скитальца не призрев, взведя в икону стиля.
Замучен в смерть Сергей. Стихи любая б**дь,
Не ведая любви к пропахшей потом выти,
Готова выть, в тату и лайках восхвалять,
Но в лайковых трусах с варягом в номер выйти.
С оглядкой на себя плачу Иисусу мзду,
Наказ его любить для русских наказанье.
Не потому ль Сергей пожар стихов раздул,
Чтоб рай свой обрести в сердцах людей Рязани?
Как будто голубь Русь, в ней вечным эхом грусть.
Взлелеянна была ль любовию голубка?
И грешный мой удел – чувств кособоких хруст,
Любя – недолюбил свою голубку – юбку.
В обители моей жильцы ломают хлеб,
В надлом души летят стихов колючих крошки.
Я - эгоист, сухарь! Судьбу иную мне б!
Тогда голубку – Русь покормит кто с ладошки?