Детвора на каруселях. Парк решёткой обнесён,
как вольер. Июльский полдень. Чтиво навевает сон.
Речь листвы шероховата — гласные здесь не слышны...
Слово, приближаясь к сути, служит формой тишины.
Как-то сумрачно и тесно от нагроможденья туч.
Пыль стоймя по переулку... Ветер, ветер, ты могуч,
ты вгоняешь в краску школьниц, задираешь им подол,
демонстрируя округе цвет их трусиков, пардон!
Деньги выхватив из пальцев, гордеца ты принудил
три квартала класть поклоны под ухмылки стройных див.
Жизнь, как ярмарка соблазнов, сотканная из тенет,
маскирует шиш на блюде. Очевидно, на десерт.
Юность легче, чем седины. Единица меньше ста.
Предка шумные деянья у потомка на устах
чаще в виде анекдота. Только боль всегда свежа!
Взаперти, как под арестом, в теле мается душа.
Голоса и звон посуды, плач младенца из окна
задавил трамвайный грохот. Так врывается война...
Голь — попутчица таланта. Что вблизи, то и вдали.
Слишком медленно сдувает время нас с лица земли.
Сей незыблемый порядок нарушает аквилон —
суть внезапная случайность, кви про кво, из ряда вон,
пария, дитя пространства, полудикий половчин,
кубарь, натиск ниоткуда, гнев без видимых причин!
Панибратствует с листвою, проводами и бельём,
нанося урон, как мытарь, ибо вхож в любой проём.
Створка хлопнула, роняя наземь битое стекло...
Дом, над площадью взлетая, припадал бы на крыло!
И пора бы усомниться в крепких мускулах стропил,
что взволнованную кровлю держат из последних сил.
Стёкла, вогнутые внутрь, словно полиэтилен,
мимолётом сморщив лужу, сотрясает лес антенн,
то ли правды добиваясь, то ли ради куража...
Клок афиши выше крыши имитирует стрижа.
С воплем сам себя об угол рассекает, ослабев,
постепенно затихая, как состарившийся лев.
Возвращается порядок. То есть волны бытия
в том же темпе катят дальше в неизвестные края.
Поэтическая вольность. Прозаическая быль.
Ливень, перед тем как рухнуть,
метит
оспинами
пыль...